Всадник

XVIII

      Когда Гэн очнулся, близился рассвет. Ночь постепенно уступала дню, медленно снимая свою плотную темную простынь из мрака.       Сколько же он пролежал? Голова у него гудела и была непривычно тяжелой, словно ее отлили из тяжелого металла. Он с трудом поднялся на ноющие ноги, охнув от кольнувшей ребра боли, огляделся и отдышался. Гэн тяжело задышал, припоминая события минувшего вечера. Сначала воспоминания плыли, как в тумане, но потом среди всей этой вереницы ярких картинок в его сознании, всплыли три самые четкие. Сначала почему-то была дочь Вагнера, которая махала факелом и орала: «Сожги их! Сожги!». Потом Эйлин, которую схватили под руки и понесли куда-то, а она только открывала рот в беззвучном крике.       Самой последней картинкой, ярко вспыхнувшей в мозгу Каена было то, как Эйлин упала и из ее корзины выкатились на землю багровые, сочные яблоки, похожие на полнокровные сердца.       — Элли! — еле слышно выдохнул Гэн. Он рванулся было куда-то вперед, в неопределенную сторону, но споткнулся о невидимое препятствие и упал. Затем он с трудом сел. Разум его, помутненный был, прояснился от падения, и по голове его уже словно молотком ударила ужасная мысль.       «Эйлин! Они схватили мою Эйлин! Они собираются казнить ее!»       Потом мелькнула другая:       «Если они хотят судить и казнить ее на рассвете, то, если я поспешу, я еще успею вырвать ее из лап этих злодеев! Надо бежать!».       Гэн вскочил на ноги, и, невзирая на жуткую боль в ногах, голове и ребрах побежал.       Он бежал, как никогда в жизни.       — Беги, всадник, беги! — хохотала в своем вонючем пыльном логове Невада. — Беги!       Гэн бежал.       На полном ходу он влетел в спешащую куда-то компанию, и его рывком грубо оттолкнули назад.       — Куда летишь, парень? — высокий лысый полный Штефан Гроссе, который был в этом городе мясником, схватил Каена за плечо и, оттащив назад, отшвырнул, как кусок мяса, непригодный в пищу. — Мы тоже спешим посмотреть казнь, не лезь!       — Казнь? — Каен задохнулся, его затрясло.       — Бесовку, что вчера спалила сено на Осенней ярмарке, — огрызнулся Гроссе. — Сегодня казнят. Герр Вагнер зачитает вынесенный приговор. Интересно, ее сожгут или повесят? А, может…       Дослушивать Гэн не стал. Он бросился бежать дальше. Увидев на улице мужчину, который отвязывал от коновязи свою лошадь, юноша под возмущенные вопли вырвал у него из рук поводья, вскочил в седло, и ударяя каблуками коня по бокам, помчался на площадь — спасать Эйлин!       Беги, всадник, беги.       Может быть, ты даже успеешь.       Гэн никогда еще не гнал так лошадь, на которой ехал.       — Быстрее, быстрее! — молил он.       Он ворвался в толпу, собравшуюся вокруг эшафота, как раз в то время, когда глашатай, стоявший на балконе, зачитывал приговор.       — …Эйлин Циммерман обвиняется за уничтожение дотла стога сена путем сожжения! За это преступление!.. наш уважаемый судья, герр Зигфрид!.. Гюнтер!.. Вагнер!.. вынес приговор!.. предать леди Эйлин Циммерман смертной казни через!.. — глашатай говорил с паузами, давая возможность толпе поддерживать каждое его слово восторженными криками, но перед последними его словами он выдержал паузу чуть дольше, чтобы толпа вдоволь накричалась и набесновалась, и затем крикнул уже громче: — ОТСЕЧЕНИЕ ГОЛОВЫ!       Толпа подняла восторженный рев.       Казни в то время были излюбленным зрелищем горожан, а уж казнь женщины, которая, по их мнению, была демоницей, раз связалась со скрипачом дьявола, была для них долгожданной и желанной. Масса людей в те минуты напоминала жадного зверя или жестокого древнего бога, требовавшего жертвоприношения.       Толпа радовалась, кричала, вскидывала руки в неистовом реве, полном радости, какого-то азарта, и жажды крови. Среди этого гула можно было различить отдельные вопли: «Голову с плеч мерзавке!», «Смерть! Смерть! Смерть!». Люди высовывались и из окон, чтобы смотреть на зрелище, и ликовали, но радость их была черной.       Помимо них казни ждали еще несколько человек. Судьи и просто какие-то важные особы расселись на ступенчатой трибуне. На самом верху, в центре ряда сидел человек в белоснежном парике с густыми черными бровями, серым лицом и холодными глазами. У него было спокойное, даже чуть злорадное выражение лица.       Все взгляды были прикованы к помосту, на котором со связанными за спиной руками стояла девушка, чье лицо от бесчисленных побоев ужасно горело и превратилось в сплошной кровоподтек. Распухшую и щиплющую щеку, как и многочисленные ссадины, прикрывали черные засаленные кудри, которые местами распрямились от того, насколько были пропитаны водой, слезами и кровью. На девушке было изорванное мокрое платье, которое так облегало ее тело, что было видно пока еще небольшой животик. Она смотрела зачумленными глазами в толпу, пытаясь отыскать одного-единственного.       Того, кто понимал, что смерть ее будет глупой и несправедливой.       Того, кому на это не все равно.       Того, кого она любила.       Эйлин увидела Гэна, когда он продирался сквозь толпу и кричал.       — Гэн! — она набрала побольше воздуха в легкие и позвала его. — ГЭН!       -Элли! Я иду! — он принялся продираться через толпу еще яростнее, расталкивая локтями людей.       — Повелеваю… Привести приговор в исполнение! — объявил глашатай.       — НЕТ! — не своим голосом закричал Каен, который был уже у подножия помоста. — НЕТ, НЕТ, НЕТ!       Палач опустил Эйлин на плаху. Над ее шеей угрожающе зависло лезвие гильотины.       — НЕ СМЕЙТЕ! — не своим голосом заорал Гэн и бросился к лестнице, чтобы подняться на помост, но стражники, дежурившие подле, схватили его под руки. Он так вырывался и кричал, что на него обратили внимание абсолютно все, даже равнодушный Вагнер скосил на него свои ледяные глаза.       — Что вы делаете?! — орал Каен. — Вы собираетесь обезглавить ни в чем неповинную женщину!       Он рванулся, и стражники набросились на него, колотя руками и ногами. Они быстро повалили его в пыль и как следует избили, так, что у него аж заныли кости, потом подняли с грязной земли, встряхнули и схватили под руки, прижимая к себе так, чтобы он не мог вырваться несмотря на отчаянные попытки.       — ЧТО ВЫ ТВОРИТЕ? ЧТО ВЫ ДЕЛАЕТЕ, УРОДЫ?! — слезы потекли из глаз Каена, он уже не орал, а хрипел. — ВЫ НЕ ВЕДАЕТЕ, ЧТО ТВОРИТЕ!       Судья Вагнер презрительно посмотрел на Гэна и махнул платком в его сторону. Да, в сторону Каена, но пока еще не в сторону Эйлин, чтобы отдать приказ о приведении приговора в исполнение. Юноше заломили руки за спину и избили уже рукоятками копей и прикладами ружей. Каен вырывался и кричал, но его снова схватили под руки. Лицо у Гэна горело от ударов, кости ныли, и на нем, казалось, не осталось живого места, но он словно не чувствовал боли. Он орал и рвался.       — ВАГНЕР!!! — закричал Каен, обращаясь уже к судье. — СМИЛУЙСЯ! ОНА НИ В ЧЕМ НЕ ВИНОВАТА! ВЫ НЕ ВЕДАЕТЕ, ЧЕГО ТВОРИТЕ!       Судья повернул голову в его сторону и поднялся со своего места.       — Ты… Твоя фамилия Каен, да? — скрипучим голосом спросил тот.       Гэн тяжело задышал, но промолчал.       — Моя жена знает тебя, Каен. Ты играл у нее на балу. Ты скрипач, правда ведь, Каен? — он выдержал недолгую паузу, и Каену на миг показалось, что тот смилуется над несчастными влюбленными. Он затаил дыхание, ожидая ответа. — Но ты ведь, как говорят, продал душу дьяволу за свой талант, а? Впрочем, какое это теперь имеет значение?       — Нет, пожалуйста! — прорычал Каен, находившийся уже в состоянии, близком к истерике.       — Разве бесовка, которая сожгла сено, должна жить? — Вагнер вздернул бровь и вопросительно посмотрел на толпу. Люди начали скандировать: «СМЕРТЬ! СМЕРТЬ! СМЕРТЬ!». Он воздел руки к небу и сказал: — А бесовка, которая повязала себя с дьяволом?       — СМЕРТЬ! СМЕРТЬ! СМЕРТЬ!       — ПУСТЬ УМРЕТ!       — СМЕРТЬ БЕСОВКЕ!       — Да будет так! — Вагнер потряс руками, все еще поднятыми вверх. — Именем Господа, бесовке, что сожгла солому и спуталась со скрипачом, который продал душу дьяволу — смерть! Таково решение суда, таково решение народа, таково решение Господа! — он щелкнул пальцами, указав на Гэна. — Задайте ему трепку!       Стражники молча разорвали рубаху на его спине. Каен не видел, да и не мог видеть того, кто подошел сзади и нанес ему удар тяжелой палкой. Гэн вскрикнул и вздрогнул, но его удержали. Эйлин зарыдала и попыталась закрыть глаза, но Вагнер злобно зыркнул на нее и прошипел:       — Смотри!       Палач молча подошел, взял Эйлин за волосы и поднял ее заплаканное лицо. Она встретилась глазами с Гэном, который, рыча, переносил побои по спине. Его отпустили, он обессиленно рухнул на колени и тяжело задышал. Затем, придя в себя, рванулся было к помосту с криком: «Элли!», но что-то вдруг полоснуло его по бедру, ноги у него подкосились, и он рухнул на землю, ощущая жгучую боль. Но его не оставили в покое. Стража принялась наносить удары сапогами по беззащитному телу. Его не просто пинали, ему с размаху наступали на лицо, руки и ноги. Гэну с трудом удалось встать. Он закричал и попытался рвануться, но его ударили ножом в лицо.       Лезвие рассекло Каену левую бровь и задело веко, он заорал и дернулся в сторону, рефлекторно отвернувшись и прикрыв глаз. На миг он потерял зрение вообще — его ослепила боль, и слышал только вопли Эйлин. Он чуял запах своей крови, залившей ему лицо, слышал, как вопит любимая, ощущал, как ему скрутили за спиной руки.       Отдышавшись, он поднял глаза — левый с трудом разлепил от крови и в отчаянии посмотрел на нее. У него уже не было сил сопротивляться — он безуспешно дергался, но добивался только ударов по спине и голове тяжелой палкой.       Он больше ничего не мог сделать.       Только кричать и слабо дергаться.       И плакать.       — Твое последнее слово? — равнодушно бросил Вагнер. Ему было абсолютно плевать, что скажет Эйлин. Он поднял руку, давая приказ палачу взяться за веревку.       — Гэн! — закричала она, подняв голову. Набрала побольше воздуха в грудь и завопила во всю мощь своих легких, не обращая внимания на то, что палач натянул веревку, опускающую лезвие. Веревка принялась со свистом опускаться, но вдруг что-то, словно подчиняясь волей судьбы, в гильотине сломалось, и лезвие не опустилось. Оно угрожающе зависло на половине своего страшного пути, задрожало, замерло, и так и осталось на месте, нависая над шеей Эйлин.       Толпа негодующе заревела.       — ГОЛОВУ С ПЛЕЧ! СМЕРТЬ! СМЕРТЬ! СМЕРТЬ!       У Каена на миг затеплилась надежда, что высшие силы смилуются над ними, и Эйлин останется жить.       — Возьми меч, — Вагнер лениво махнул платком. — Тот самый… Ты понимаешь, о каком я?       — Им уже давно никому голову не рубили.       — Никогда не поздно начать снова, — судья холодно рассмеялся. — Всегда ведь нужен запасной вариант, верно? Для этой дрянной бесовки идеально подойдет.       Палач молча прошествовал на середину помоста, наклонился, открыл небольшой люк и донельзя торжественно извлек и поднял длинный клинок, чья рукоять оканчивалась змеиной головой, а лезвие было поцарапанным и пропитанными кровью. Этот меч иногда называли Кровавым, или Проклятым, и про эти имена для страшного оружия многие позабыли, но когда произносилось слово «Отсекатель» или «Дьявольский меч», то в голове сразу рисовался образ, вызывающий дрожь, ужас и трепет.       Когда-то этот клинок несколько раз в день купался в крови, пил ее, словно голодный и озверевший упырь, а потом был на долгие годы заперт здесь на экстренный случай.       Экстренный случай в виде поломки гильотины представился.       Мечу снова выпал шанс хлебнуть крови.       Раскрутив его в руке, палач одним движением перехватил рукоять, и, поигрывая оружием, приблизился к беспомощно лежавшей на плахе Эйлин. Он зашел сбоку, чтобы гильотина не мешала, поднял верхнюю створку, которая фиксировала шею.       — Ну, последнее слово? — Вагнер еле скрывал торжество.       — ГЭН, МИЛЫЙ! — завопила Эйлин, срывая голос. — ГЭН! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! ГЭ…       — НЕТ! — заорал Каен не своим голосом. Он кричал, и не слышал, как звук срывается с его губ. Глаза ему застилали слезы, смешиваясь с кровью. Он словно во сне видел, как лезвие меча с хрустом опустилось на шею девушки. Отрубленная голова Эйлин упала в корзину, и в тот момент от него самого словно отсекли кусок. Он рвался и кричал, не слыша, что вопит, не слыша, как проклинает Вагнера и всех остальных, не слыша, как зовет своего нерожденного ребенка.       Он впал в состояние, в котором уже не помнил, кто он. В состояние, где имело место только одно — Эйлин только что отрубили голову.       Стражники отпустили его лишь когда народ разошелся. Швырнули его, орущего и обессиленного, в песок. Он с трудом поднялся и на негнущихся ногах побрел на помост. Шатаясь, Гэн взобрался по лестнице на площадку, где стояла гильотина, рядом с которой стояла корзина с головой его возлюбленной и плаха, на которой лежало тело.       Дрожа, Каен опустился на колени, оторвал кусок от и без того разорванной рубахи, положил к себе на колени тело любимой и примотал к ее шее голову. Он уселся на колени и зарыдал.       — Элли, — шептал он, прижимая ее к себе и баюкая. — Элли, все хорошо, я рядом… — Он погладил ее по щеке, по волосам. Поцеловал в еще теплые губы. — Элли… Я прошу тебя, пойдем домой… Идем домой, Элли… Ну же, вставай… Элли, вставай, пожалуйста! — он снова заплакал. — Милая, пожалуйста… Ну вставай! Элли?       Он снова принялся баюкать безжизненное тело, а потом закричал уже севшим голосом: — Кто-нибудь! Помогите! Помогите!       Крик его начал постепенно стихать, и он сначала еле слышно, а потом громче произнес слово, которое никогда не произносил после: — Умоляю!       Он замолк, и только тихо плакал, обнимая Эйлин, и не переставал целовать ее щеки и губы. Потом он вынул из кармана медальон и надел его ей на шею:       — Эйлин, смотри, что я принес тебе… Скажи мне, ты выйдешь за меня замуж? Ты будешь моей женой, Элли? Скажи… Пойдем домой! — Слезы лились по его бледным щекам, в разводах грязи и крови, и раненную кожу, особенно там, где была рассечена бровь и веко, нещадно щипало, но он не мог перестать плакать. Он шептал ей, что пора домой и что он женится на ней, качал ее на руках, как безумный, и так и не отходил от нее, то затихая, а то начиная кричать, и вопль его был похож на вой волка, чью волчицу убили охотники.