Всадник

V

      С того дня, как Всадник провел свою первую ночь в лагере, прошло примерно два с половиной месяца. Может, чуть больше. За это время режим его жизни вошел в новую колею. Всадник, подобно клещу, цеплялся за свою жизнь, несмотря на жесткие, даже жестокие условия армейской муштры.       Он привык к раннему подъему, позднему отбою, скудной пище и регулярным побоям. Дубасили его так, что он потом несколько дней мочился кровью и плевался ею, иногда не мог есть — у него болели все внутренности. Но он привык к этому. Избиения были неотъемлемой частью армейской муштры. В лагере царила всеобщая озлобленность — казармы напоминали логово волков, готовых в любую минуту разорвать друг друга. И Всадник этой общей злобой питался, кормился, ибо это чувство взлелеяло в нем его желание отомстить. Он привык жить, как лесной хищник — все время настороженный, принявший угрожающую позу, ощерившийся и готовый наброситься и отразить атаку. К атмосфере всеобщей взаимной ненависти Всадник быстро привык. Обзывательства уже давно перестали резать ему слух. Он постоянно грызся и дрался с остальными новобранцами, (точнее сказать, получал трепку) — они ненавидели его, и ненависть эта была взаимной. Он их смущал, пугал одним своим присутствием, поэтому они цеплялись к нему и задирали его. Особенно старался Тиль Беккер — высокий, белобрысый детина с вечной ухмылкой на наглом лице. Он часто задирал тех, кто в чем-то уступал ему — был медленнее, слабее, и может быть, даже в чем-то глупее него. Хотя те, кто был глупее, чаще всего выступали на стороне Беккера.       Гэн Каен быстро стал излюбленной мишенью белобрысого сынка мельника. Тиль в скором времени собрал вокруг себя компанию любителей избить Всадника или подставить его так, что тот получал розог или ремня, а то и кнута да шпор от Вальца и других офицеров, враждебно настроенных к Каену. А таких было большинство, и в особенности, конечно, вахтмейстер. Беккер был любимчиком Вальца, а посему оставался единственным, кого не пороли каждую пятницу.       Таков был у них режим — каждую пятницу рекрутов драли как сидоровых коз — кого-то за провинности, кого-то (но уже не так сильно) в качестве поддержания дисциплины. Некоторым иногда удавалось избежать кнута или розог, но Каену, благодаря стараниям Беккера и «теплых чувств» Вальца доставалось регулярно. Те, кто не состоял в компании Тиля «побить, подставить, посмеяться» ржали над Каеном просто так, за компанию.       Его все терпеть не могли, но задирала только компания трех «П». Двое держали, а трое лупили, но последнее время Беккер, как глава Трех «П» (так уж окрестил их про себя Гэн, периодически расшифровывая «П» как «поганые подлые паршивцы») перестал трогать Каена своими руками — только смотрел, как его бьют другие и потешался, глядя как тот рычит от бессильной ярости. Три «П» нападали на Каена только при свидетелях. Никогда не набрасывался кто-то один. Гэну перепадало во время обеда, перед сном, ночью, если он вставал в туалет. Все остальное время «рыцари» ограничивались пакостями и подставами. Ему резали простыни, мочились на подушку, мазали одежду черной ваксой для сапог и подстраивали прочие подлости. Но самым любимым их делом было держать Гэна, бить и издеваться над ним, как над львом в клетке, которого тыкают раскаленным прутом на потеху публике, смотреть, как он бессильно бесится и ржать от этого еще сильнее.       С этим могло сравниться только выставление Каена идиотом перед офицерами и получение им нагоняя от них.       Каен мог, конечно, пожаловаться офицерам, но что бы это дало? Только новую порцию насмешек. Никто не стал бы заступаться за него. Никто бы его не поддержал. Он это знал.       Он знал это так же хорошо, как знал, что рано или поздно он станет сильнее Беккера. Сильнее их всех.       Поэтому Всадник, невзирая на то, что пока был слабее, тренировался упорнее. Он уже немного окреп, причем во многом благодаря новой привычке.       Он повадился вставать по ночам и тренироваться.       К тому времени им уже выдали оружие и обучили азам верховой езды. Стоит ли говорить, что волею судьбы единственным мечом, пришедшимся Гэну Каену по руке, оказался Отсекатель? Другие клинки были либо слишком длинны, либо слишком коротки, либо чересчур тяжелы или наоборот, легки. Некоторые не подходили по балансировке — или рукоять перевешивала, или лезвие. А Отсекатель идеально ложился в руку Всадника, словно для него и был создан. Он был как продолжение кисти, и Гэну было легко управляться с этим оружием. Так как фехтовать его учили еще в гимназии, с этим ему было гораздо проще, но он все равно совершенствовал свои умения — он наносил по деревьям и по чучелам колющие и рубящие удары, причем целился всегда в «шею» манекена.       Он учился рубить головы.       Ночами Всадник вставал, отжимался, приседал, бегал и доводил себя до изнеможения тренировками. Он отрабатывал удары — как руками и ногами, просто молотя по дереву или манекену из мешковины, набитому соломой, так и мечом. Меч у него был острый, но сил, чтобы срубить «голову» или отсечь «конечность», хотя в основном он метил именно в шею, сначала не доставало. Он не мог долго махать мечом — уставал. Удары выходили неточными, и Гэн тренировался.       Пока единственным умением, в котором ему не было равных и не было нужды оттачивать, была верховая езда. Всадник наотрез отказался менять Сорвиголову на местную клячу. Даже не потому, что это была единственная лошадь, которая могла нести в седле двухметрового Каена.       Он никогда не променяет своего лучшего и единственного друга даже на сотню дорогих породистых скакунов. Преданный Сорвиголова, которого он сам вырастил, как ребенка, был ему дороже и важнее всех чистокровных верховых, всех рысаков и мощных боевых.       Сорвиголова был единственным, что связывало его с прошлой жизнью. Но он одновременно являлся мостиком между двумя мирками — миром прежнего Гэна Каена, душу которого еще не разорвало на два куска, и миром Всадника. Оба этих «человека» нуждались в скакуне, в товарище, который всегда будет рядом и никогда не предаст. К тому же, Сорвиголова не был болезненным напоминанием о добром и любящем Гэне Каене с его семьей. Можно сказать, он являлся его неотъемлемой частью, точно так же, как он был и частью Всадника.       Все это звучит безумно странно и сложно, но тем не менее, Сорвиголова и Всадник-Каен были одним целым. Они настолько привыкли к друг другу, что Гэн не нуждался в уздечке и шпорах, чтобы контролировать лошадь. Более того, огромный черный жеребец прекрасно чувствовал настроение Всадника и вел себя соответствующе. Если Каен был взбудоражен и кровь бурлила у него в жилах, то и Сорвиголова под его седлом резвится, прыгает, играет, если же Всадник был в понуром настроении, лошадь опускала голову и шла медленно, чтобы наезднику не мешать. Ясное дело, многие завидовали тому, как Гэн держится в седле и как слушается его Сорвиголова. Во время ночных тренировок у Всадника часто возникало желание попытаться срубить манекену голову на скаку, но он боялся, что если выведет лошадь, то перебудит всю казарму, и его выдерут. Он все время боялся, что его застукают на улице во время отбоя.       И в один черный день это все-таки случилось.       В ту ночь Тиль Беккер отчего-то плохо спал. Он ворочался в постели, не в силах заснуть, пока какое-то шуршание не заставило его прекратить возиться и замереть. Белобрысый медленно повернулся на звук, притворяясь, что ворочается во сне. Отвернувшись лицом от стены, Беккер приоткрыл один глаз.       Каен.       Всадник тихонько, как мышка, выскользнул из постели, натянул портки и рубашку, сунул ноги в сапоги и выскользнул из спальни.       Чуть он скрылся, Беккер с шорохом сел в кровати и потыкал пальцами спящего дружка.       — Клеменс! Вставай! Вставай, жирная свинья!       Полный темный парень резко поднялся, ударившись головой об потолок.       — Тиль, сукин сын! Что надо?! Час ночи!       — Эта срань поднялась и свалила, — зашипел Беккер, зажав рот дружку по фамилии Хауэр, чтобы тот своими воплями и матюгами не разбудил всю казарму. — Пошли за ним!       — Куда он поперся?       — Пес его знает, сукина сына этого! Поймаем его и сдадим Вальцу, пусть отчешет его на глазах у всех плеткой с железом!       — Всех будить? — деловито поинтересовался Хауэр. Тиль отпустил его как только понял, что тот не будет орать.       — Йеско и Томаса хватит.       — А если он вырвется?       — Не вырвется! Вставайте! Упустим гада! — Беккер первый встал с кровати, надел сапоги и камзол (с брюками и рубашкой возиться не стал, так и выскочил в кальсонах, поверх которых камзол, да еще и сапоги на голую ногу), взял свечу и пошел вслед за Каеном.       Гэн уже скрылся из виду, но зато оставил следы.       Зажжённая в сенях свеча выхватила из темноты свежий отпечаток сапога поверх тех, что были оставлены днем и вечером.       Беккер двинулся по следу, как гончая за добычей. Через какое-то время он заметил Каена, направляющегося в оружейную. Когда Гэн остановился и замер, прислушиваясь, будто почуял за собой слежку, Беккер скользнул в ближайшие кусты. Комната, где хранились ружья, мечи, копья, алебарды, топоры и прочие приспособления для убийства, как учебные, так и настоящие, была в свободном доступе и никогда не запиралась на ночь. Вход на территорию лагеря был закрыт и воспрещен для посторонних.       — Сейчас или когда выйдет? — деловито прошептал Хауэр на ухо Тиля, пристроившись слева от Беккера и чуть не вызвав у того инфаркт своим внезапным появлением. Сын мельника сел на задницу и хотел было выругаться, но вовремя зажал себе рот ладонью, перевел дух и спросил:       — Сейчас. Нельзя позволить ему взять оружие. Где остальные?       — Мы здесь, — подали голос Томас и Йеско.       — Начинаем, — скомандовал Беккер. Они дождались, когда Каен подойдет к двери, и бросились на него. Услышав топот ног за собой, Всадник оглянулся, увидел «рыцарей ордена трех «П» и бросился бежать. Ему не улыбалось быть избитым, или хуже того, предстать перед лицом заспанного и от того еще более разъяренного вахтмейстера. Будь у него меч, он бы попытался дать отпор, но безоружный Всадник в драку лезть не хотел.       А пришлось.       — А ну, стоять! — кто-то из этих негодяев, кажется Йеско — рыжий, но лишенный бровей, высокий, с зелеными глазами, забежал вперед, обгоняя Каена и загоняя его в кольцо, которое они начали сжимать вокруг него, как охотники вокруг волка. Гэн кинулся вперед, пытаясь прорвать кольцо, но его оттащили назад.       Томас и Йеско удержали его и тут же повисли на нем. Клеменс пока крутился рядом, как шакал передо львом — подлый подлиза, мечтающий выслужиться и ждущий приказаний.       — Так-так, малыш, — заговорил Беккер, прохаживаясь туда-сюда. — И что это нам не спится, а?       — Какое тебе дело? — прорычал Каен, сверля врага свирепым взглядом застывших глаз.       — Мне-то никакого, — ласково сказал Тиль, взяв Гэна за лицо и больно сдавив ему щеки. — А вот герру Вальцу очень не понравится, что один маленький салага шляется по лагерю после отбоя.       — А может, я шел в туалет и по пути решил проверить, на месте ли мой меч, — ощерился Всадник. — Вели своим шакалам убрать от меня их грязные лапы.       — Не лги мне, сукин сын, — Беккер размахнулся и ударил Каена кулаком по лицу. У Всадника дернулась голова, глаза яростно сверкнули, и кровь закапала с размозженной губы на землю, алыми звездочками расплескиваясь по белому снегу, смешанному с грязью.       — Клеменс! — рявкнул Тиль, обращаясь к своему дружку, который при звуках своего имени сразу оживился, навострил уши и поднял голову, готовый исполнить любое приказание. «Еще бы на задние лапки встал», — мелькнуло в голове у Каена. — Сбегай за вахтмейстером!       На лице Гэна отразилась ненависть, перемешанная с удивлением и шоком. Хауэр рванулся было, но Беккер вцепился в его плечо, останавливая:       — Сначала принеси мой нож.       Под гогот остальных членов братства трех «П» толстяк забрался в оружейную, покопался там, и, судя по звону и грохоту, уронил львиную долю мечей и топоров. «Рыцари» загоготали, Всадник дернулся, но его тут же сжали сильнее, а Тиль отвесил ему пару тумаков в лицо. Наконец нож был найден и подан. Гэн воззрился на тонкое лезвие, оканчивающееся изящной витой рукоятью сначала недоуменно, а потом с ужасом, когда он понял, что они собираются сделать с ним. И самое ужасное, что он не может никак им противостоять: все, что он может — кричать и терпеть то, как они режут и калечат его. Хауэр удрал за Вальцем, а Беккер приблизился к Каену, поигрывая ножом.       — Как ты думаешь, что лучше сначала тебе отрезать? Уши, нос или яйца?       Компания отвратительно загоготала.       — Ты мне не нравишься, Каен, — Тиль ткнул кончиком клинка в щеку Гэна и резко провел вниз, оставив багровую полосу на бледном лице.       Красное на белом.       Как яблоки на лоскутке.       Гэн дернулся и зарычал.       — Я не сделал тебе ничего плохого, — прохрипел он, вырываясь и ощущая, как течет по его лицу горячая кровь.       — А этого и не требовалось, — Беккер ткнул кончиком ножа в подбородок Всадника. Он не надавил, просто коснулся, но Гэн нежной кожей почувствовал укол и снова дернулся. — А что если я отрежу тебе лицо, а? Просто сниму кожу с твоей рожи?       Вместо того, чтобы начать уродовать Каена, Тиль вдруг размахнулся и с силой ударил его ногой живот. Гэн застонал и начал жадно хватать ртом воздух, но он не успел опомниться, как «рыцари трех «П» набросились на него всем скопом, пользуясь тем, что он не может ответить из-за того, что дыхание у него перехватило от пинка. Удары каблуков и пинки сыпались на Всадника со всех сторон. Он старался не кричать, и у него получалось сдерживаться — его мучители помимо жалобного хруста костей лишь единожды услышали тихий скулеж, когда каблук Йеско приземлился на самое хрупкое место на теле Каена — руки. Дальше он уже перестал считать удары, которые превратились для него в один сплошной град, попадающий по всему телу. Его уже не держали — на нем и так живого места нет, он уже не может сопротивляться, совершенно одурев от боли. Как только он пытался встать, его тут же опрокидывали и начинали бить еще сильнее и яростнее.       Град прекратился с окриком:       — А ну, что тут происходит?! Вы что устроили, куски дерьма поганые?       Вальц, ведомый шакалом Клеменсом, ругался и матерился на чем свет стоит. «Рыцари» на миг прекратили бить Каена и он, решив воспользоваться возможностью, попытался уползти, но Беккер поставил ему на спину ногу.       — Этот сучий сын шлялся по лагерю после отбоя, — выдал Тиль, неимоверно гордый собой. Вид у него был такой, будто он завалил огнедышащего дракона в одиночку, а не напал на безоружного и беззащитного молодого человека со спины в компании еще троих негодяев.       — Мне надо было в туалет, — прохрипел Каен, прижатый к земле. — И потом — вы тоже шлялись, шпионя за мной. Не давали мне отлить.       — Не лги, мальчишка.       — Почему вы мне не верите? — несмотря на отвратительное самочувствие, Всадник держался на удивление спокойно и задал вопрос, на который уже сам знал подлинный ответ.       — Потому что такое дерьмо, как ты, шатается после отбоя, чтобы что-нибудь натворить, — вахтмейстер гадко улыбнулся. — В любом случае, что бы ты ни делал, поганый недоносок, твоя задница была вне казармы в ночное время, а это значит, что ты по этой заднице получишь. Держите его! — скомандовал он «ордену трех «П».       Те подняли Всадника с земли, вцепились в его тело, раздвинув руки в разные стороны и повиснув на них. Вальц подошел к Гэну сзади и порвал на нем рубашку. Потом на какой-то краткий миг зашел спереди и показал ему плетку, которую он до той поры прятал под краем камзола. Вместо стержня и плети у нее была цепь, каждое звено которой было усеяно шипами. Вместо обычных кистей каждый из девяти хвостов плетки имел шипастую звездочку.       Каен невольно вздрогнул, увидев на них запекшуюся кровь.       — Я предупреждал тебя.       Вальц снова зашел за его спину. Свист, удар, острая боль — Всадник рванулся и зарычал, чувствуя, как вскрылась его кожа, как обжигает болью спину, и как течет у него кровь. Но это было только начало.       Бедного Каена высекли этой чудовищной плеткой — к концу взбучки спина у него превратилась в сплошные багровые, черные по центру полоски. Кровь залила все — она стекла по его пояснице и превратила остатки белой рубашки и край белых брючек в алые. Всадник как мог пытался сдержать крики, и у него вырывались только яростные, звериные вопли, полные смеси ненависти с болью и злобы от унижения.       Свист, смачный шлепок, треск — такой, будто мясо отдирают от костей, рев и хохот.       Это продолжалось, казалось, вечность.       Вальц остановился только, когда устала рука.       Всадника, и без того изнемогающего, швырнули на землю, и, не давая ему подняться, стали пинать и наносить удары каблуками уже впятером, будто стараясь вдавить его в землю. Вальц, как единственный снаряженный, радостно пускал в ход любимое «оружие» — шпоры. Кровь Всадника смешалась с грязью. Он катался по земле, изнемогая и тщетно пытаясь прикрыть лицо. Ему несколько раз попало в живот и ребра, а потом вахтмейстер стал давить его ногами, целясь в кости голени. Несколько раз занес ногу носком вверх, и Гэн заорал, рванувшись, но его лицо тут же встретило носок ботфорта кого-то из трех «П».       Побои кончились, когда Каен прекратил стонать, рычать, шипеть и вообще шевелиться. Он словно ослеп от боли. Только бока вздымались и опускались, словно давая понять, что Гэн еще живой.       — Хватит, — Вальц жестом остановил занесенную ногу Тиля. — Мы его так убьем. Бросьте этого драного пса и отправляйтесь спать. Увы, нельзя калечить эту задницу с глазками, — вахтмейстер плюнул в Каена и отвернулся. — Можете поразвлечься с ним, но не калечьте — мне не нужна обуза. Придется его пристрелить, если он станет инвалидом — мне нужны воины, а не улитки… Лучше отправляйтесь в казарму. Если не застану вас там, когда приду проверять… Не разрешу избивать этого ублюдка две недели, — Вальц злобно расхохотался и пошел прочь.       «Рыцари» долго провожали его взглядом.       Всадник не шевелился.       Возможно, его бы так и бросили здесь валяться и умирать, ощущая себя так, будто его кости плавятся, если бы он не дернулся в тот момент, когда Тиль и его компания обратили свои взоры на него.       — Знаешь, Каен, — Беккер с довольным лицом поставил ему ногу на спину, и улыбка его стала еще гаже, когда Гэн дрогнул от боли. — Мы здесь уже три месяца, и за все это время у меня не было бабы, видишь ли. Да и не только у меня, а у всех нас… И нам еще не скоро перепадет… По-моему, ты просто идеален для того, чтобы тебя использовать! Ты ведь как шлюха, разве не так?       — Иди… Долби своих дружков, — еле слышно, но достаточно злобно ответил Всадник. — Только тронь… и я… убью тебя… когда придет… даст мне сил…       После каждой фразы Гэн был вынужден выплевывать кровь изо рта, мешавшую ему говорить.       — Держите его, — Тиль щелкнул пальцами, и его приятели снова подхватили Всадника под руки.       — Не смейте! — Гэн рванулся из последних сил и закричал, как только руки Беккера вцепились в ремень на его штанах. — Не трогайте меня! Не лишайте меня чести!       Он рвался, невзирая на то, что его тело превратили в кровавый кусок мяса, потому что считал, что лучше уж его снова изобьют, чем сделают с ним то, что они собирались сотворить.       Он получил свободу только после двух, а то и больше, часов яростных воплей, боли там, где никому нельзя было его трогать. Эти часы казались ему веками. Веками ада на земле. Он хрипел, пытался выкрутиться, но его попытки были тщетны, а вопли бесполезны. Они все равно изнасиловали его, пустили по кругу, как портовую шлюху, и когда ни у кого уже не осталось сил, швырнули на землю, использованного, опустошенного, обесчещенного, униженного, раздавленного.       Он какое-то время пролежал на снегу, не в силах даже вытереть лицо от смеси крови и семени. Тяжело дыша, он валялся, и пальцы его судорожно мяли холодный снег, колющий и без того раненные пальцы, но он холода не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал, кроме как пришедшего через какое-то время невыносимого желания отомстить и им.       Да, они могли избить его, и побои он бы вынес, как выносил их всегда, но то, что они сотворили с ним, не идет ни в какие рамки! Он не может это забыть, простить, вынести! Они искалечили ему душу, унизив так, как никто не унижал, они лишили его единственного, что у него осталось — чести и достоинства!       И он не может с этим смириться.       Беккер заплатит за то, что изувечил его так.       Гэн знал, что когда-нибудь он станет сильнее его. И он будет делать все, чтобы не повторилось этого кошмарного вечера. Он не может не отомстить за свою поруганную честь.       Всадник решил вставать с холодного снега. Израненные ноги не слушались его. Тогда он лежа оторвал от рубашки кусок, вытер лицо и бросил окровавленную ткань, скомкав в кулаке. Одной только силой воли с бока перекатился на живот. Потом он опять попытался встать на ноги.       Ноги не слушались его.       Его ноги выглядели, как порубленное на суп телячье бедро.       Он останется калекой! Он больше не сможет ходить! — первая мысль, мелькнувшая в голове Гэна.       Вторая мысль:       Как же он теперь станет всадником? Как же сможет теперь заставить Вагнера заплатить за Эйлин? Как теперь заберет его голову в обмен на ее?       Потом пришла жестокая, злая решимость. Вслед за ней мысль о том, что ездить верхом можно и без ног.       Ездить верхом. Сидеть в седле, мчаться и рубить головы.       Рубить головы, да! Да!       Он для этого создан.       «Помни, кто ты такой», — кажется, так каждый раз говорит ему отец?       «И ни за что не останавливайся», — добавляет Всадник.       А раз так, он должен двигаться, идти вперед, несмотря на то, что с ним сделали.       Издав полный бессильной злости крик, Гэн выбросил вперед руку и уцепился за пожухлую траву, запустив пальцы в холодный колющий кожу снег. Подтянулся. Выбросил другую руку, подтянулся. Пополз, упираясь одними руками и волоча беспо-лезные ноги, оставляя на снегу кровавые борозды. Он двигался, закусив и без того раненную губу до крови и обдирая голый живот о камни, и чувствуя, как ветер задувает ему в раны, как снег холодит нежную израненную кожу.       Он выживет.       Всадник вцепился в свою жизнь уже не как мерзкий отвратительный клещ, а как волк, что в ярости впивается в горло своего врага и держится мертвой хваткой.