Всадник

VII

      Война ворвалась, вонзилась в их привычный уклад жизни как нож мясника, вспарывающий шкуру забитого животного. Впрочем, это даже была не война, по сравнению с тем, что началось где-то в 1775м — так, небольшое сражение. У солдат не было выбора — необходимо было отправляться в другую страну и воевать там за тех, до кого им не было дела. Никто не спрашивал их желания. Английской Ост-Индской компании нужны были воины, им не хватало людей, чтобы завоевать Индию и оттяпать куски еще нескольких государств. Тогда, до 1775го, это называлось «отдать долг Родине», хотя, ясное дело, солдаты воевали вовсе не с целью защитить Германию. Покупка «пушечного мяса» приносила в казну Гессенского ландграфа нехилые доходы, да и многим странам нужны были воины, поэтому наемников начали активно покупать. Самое большое распространение и самая массовая и уже легальная покупка солдат произошла именно в 1775м году, тогда, когда в документах о воинских достижениях бойцов уже официально было записано «принят в наем в армию Британии», после чего произошла одна из самых крупных по тем временам войн. Они просто отправлялись биться и умирать за интересы других стран. И, самое забавное, их тогда не называли гессенскими наемниками, хоть английский монарх и купил их мечи.       Просто такие сделки тщательно скрывались, и немецкие солдаты либо шли как английские, либо под маской защитников Германии, дескать, мы воюем, потому что нашей стране что-то грозит. А чтобы заставить тогда еще нелегальных наемников молчать, им присваивались звания за «заслуги перед Родиной» и выплачивалось крупное по тем временам жалование.       Тем, кто выживал, естественно.       Всадник участвовал в обеих войнах.       Во-первых, на войне он наконец сможет растратить свою неуемную силу, боевую энергию, которую ему просто некуда девать.       Тренировки и учебные поединки, из которых он всегда теперь выходил победителем, приучили его к тому, что у него появилась потребность постоянно нагружать себя физически, и лучшим способом была драка.       Во-вторых, если он получит повышение в звании, то у него появится неплохой шанс добраться до Вагнера. Об этом вскользь упомянул Альфред Гизе — сказал, что за какие-то особые заслуги награждать будет судья того городка, откуда солдат родом. Узнав об этом, Всадник ликовал. Когда он услышал эту новость, на его лице отразилось лишь корявое подобие улыбки. Глаза оставались холодными и злыми. Оставшись один, он захохотал ледяным, беспощадным смехом.       Третьей причиной, по которой Гэн Каен отправился на войну — у него не было выбора.       В принципе, тех навыков, которых он получил благодаря армейской муштре, было достаточно, чтобы срубить голову одному бесчестному судье, которого Всадник окрестил лживым проповедником, поскольку если бы не его подстрекательства, толпа, может быть, не захотела пролить невинную кровь. Но, добровольно вступив в армию, он обязан был воевать, даже если ему этого не хотелось, как не хотелось этого большинству других солдат. Но Каену хотелось. Гэну грела душу мысль, что он может, получив какое-нибудь высокое звание за заслуги на фронте, отправиться к Вагнеру на награждение и убить его. Мотив сражаться ради самой драки и желание добраться до Вагнера любой ценой (неважно, через военные подвиги или просто по возвращению из другой страны в город, ставший ему родным) боролись внутри него, как раньше в его душе боролись Гэн Джэд Каен и Всадник.       И эти два мотива пришли к соглашению точно так же, как Всадник с Гэном.       Мысли о войне не пугали Всадника, а наоборот, грели ему душу, лелеяли в нем жажду мщения, доводили до кипения горячую кровь в жилах. Они роились в его голове и когда они всей армией сначала плыли на корабле (Гэн думал о войне в перерывах между пробежками от борта к борту, во время которых он возвращал съеденное им накануне, ибо страдал морской болезнью), а потом топали на место, где можно разбить лагерь и отдохнуть перед битвой.       Лежа в подвесной койке Всадник отдыхал и набирался сил перед предстоящим сражением. На рассвете им предстояло напасть на город, но Гэн, в отличие от других нелегальных наемников, прежде всего думал не о богатствах, которыми они смогут разжиться.       Он даже о жаркой и такой желанной схватке перестал через какое-то время думать.       Он думал об Эйлин и о том, каким мог бы быть у них ребенок. «Наверняка это был бы замечательный мальчик», — думалось Всаднику, когда он, прикрыв глаза, заложил руки за голову и лежал на спине в гамаке, свесив ногу и покачивая ею. — «Или прелестная девочка, такая же красивая, как ее мама…». На него накатилась грусть, тоска от того, что счастье было к нему так близко, но все разом оборвали, отрезали, отняли у него, и теперь он здесь, полный жажды битвы, желания отомстить.       А больше ему ничего не оставалось.       Завтра ему предстояло вести в бой десятину. Он должен обсудить с командиром план штурма и взять закрывшийся за стенами город.       Гэн почему-то старался об этом не думать — удивительно, но у него было хорошее настроение, если так можно было выразиться — он был умиротворен и доволен, ожидая завтрашнюю схватку, и его уже так не трясло от предвкушения битвы. В таком расслабленном состоянии он даже не ответил на обзывательство вошедшего в шатер Беккера — тот тоже отправился на войну вместе со своей компанией. В отличие от Гэна он уже был сотником — сказывалось подхалимство к Вальцу. Радовало, что Тиль не командовал в той сотне, в которой состоял Каен, но все равно регулярно пытался помыкать им, унизить его. Другое дело, что побои стали намного реже — Беккер видел, как Всадник легко побеждает в схватках, даже если они были не на мечах, а в рукопашную, и на драку лишний раз не нарывался. Он не появлялся перед Гэном в одиночку — по крайней мере, старался. Боялся, что тот набросится на него, срубит голову и будет говорить всем, что так и было. Но едкие слова в сторону Всадника не прекращались никогда.       В этот раз Каен проигнорировал гадости, да и Беккер, излив поток нецензурной брани, покинул палатку. Всадник продолжал лежать в подвесной койке — в отличие от других солдат, он никогда не спал на земле на одеялах. Лежал в гамаке, как ягуар после сытного обеда.       Ноги немного покалывало — они иногда все же болели, особенно если погода на улице стояла дождливая и холодная, или если накануне он очень много бегал — они буквально стонали, когда он забирался в импровизированную постель. Левую лодыжку у него пронзило иголками, он зашипел, выдыхая через зубы и зажмурился.       От боли его отвлек очередной поток мыслей. Что он будет делать после того, как вернется в Германию, если выживет? Сразу отправится за головой Вагнера? А может, перед этим пойти и гульнуть на все жалование? А может, ему стоит наложить на себя руки после того, как месть свершится?       Всадник не знал.       Размышления утомили его, и он задремал.       Во сне ему снова явились образы — он и Эйлин обнимаются, целуются, а возле их ног вьется черноволосый голубоглазый мальчик и девочка, еще меньше его. Гэн, смеясь, берет мальчика на руки и целует в висок, в макушку. Эйлин поднимает девочку и обнимает Каена за плечи. Она улыбается, глядя ему в глаза. Он смеется.       Если бы кто-то вошел в тот момент в их шатер, он бы увидел, как Всадник лежит в своей подвесной койке, губы его трогает легкая улыбка, а из уголка глаза скатывается прозрачная слеза.