Всадник

IX

      Немецкие наемники отправились пьянствовать, хватать и тащить себе все, что плохо лежит, насиловать женщин и рушить все, что попадается под руку. Пока остальные гуляли и буянили, Гэн Каен молча ездил по городу, зыркая синими глазищами на неугодных ему выживших, шнырявших под ногами. Окровавленный меч он положил на плечо и придерживал рукой, как делают с узлом на палке уходящие прочь беглецы. Он не знал, чем ему стоит заняться.       Буянить и выпивать, а уж тем более шляться по чужим бабам, рискуя подцепить сифилис, ему не хотелось. Он уже выплеснул свою энергию, он выполнил свое предназначение в этой битве. Он повел войска брать город и победил, пусть даже нарушив приказ. Запал у него пропал — биться пока не надо, а грабить город он не хочет. Зачем ему это? Да и что ему тут брать?       Деньги ему не нужны — ему не надо кормить семью и даже себя самого не обязательно купать в роскоши. Всадник привык довольствоваться малым. Если уж на то пошло, и в женщинах потребности он сейчас не испытывал. Что он хочет, чего он сейчас, кроме мести Вагнеру, желает?       Гэн закрыл глаза и попытался представить, что сейчас у него появилась возможность забрать все, что его душе угодно. Но воображение рисовало лишь образ возлюбленной с детьми.       Каен стиснул зубы, стараясь не плакать. Он уже не тот, кем был, плакать ему нельзя. Но ведь разве те образы, которые он видит, не отражают его самое горячее желание?       Что он хочет? Ну же! Чего ему хочется?       Гэн опять закрыл глаза.       Он видит, словно во сне, как идет в просторный особняк. Идет по траве, опустив меч, ставший вдруг непомерно тяжелый. Из двери навстречу ему снова бежит Эйлин в легком полупрозрачном голубом платье, а у ее ног вьются детишки. Всадник, плача от счастья, бросает окровавленный Отсекатель и бежит, шатаясь, на своих потерявших чувствительность ногах. Бежит, падает на колени, обхватив Эйлин за талию и начинает рыдать, прижавшись к ее груди. Он дома, он наконец дома, там, где его любят, и он не хочет уходить. Только так он может быть счастлив.       Но его счастье у него отняли, и счастливым он никогда не будет.       Внезапно все вокруг меркнет, листва садовых деревьев облетает, здание ветшает и рушится, потом сгорает, с детей слетает кожа и плоть, они обращаются в скелеты, а его юная и румяная Элли, которую он видел когда-то при жизни, опять превращается в обезглавленную женщину, что держит на вытянутых руках меч.       — Отомсти за меня, — зло шипит она. — Отомсти, Гэн. Не забывай, кто ты такой.       — Всадник, — кивнул он, закусив губу и с болью посмотрев на Эйлин.       Видение исчезло, и Всадник открыл глаза. Он тяжело дышал — воспоминания и желания растравили в нем боль. Он решил от-влечься и внезапно понял, что ему нужно.       Он пойдет и поищет библиотеку, да! Чтение должно его отвлечь, так что он пойдет и заберет себе пару книг. Может, ему повезет и он найдет что-то на английском или немецком, а может, это окажется любой другой знакомый ему язык. Так или иначе, Всадник отправился на поиски духовной пищи.       Он долго ездил, и ему наконец повезло. Из невысокого, приземистого, но длинного здания он вышел с пятью томиками. Уселся в угол в столовой на постоялом дворе, подвинул к себе свечу и открыл книгу. Словно отключив какую-то часть своего сознания, Гэн Каен погрузился в книгу. Перед ним предстал мир, созданный автором, мир, манящий его со страниц, и Всадник почел за сладость окунуться в него с головой, хоть ненадолго сбежать от жестокой реалии, окружавшей его. Ему удалось ненадолго забыть обо всех кошмарах, что он пережил.       — Всадник, — окликнул его знакомый голос. Гэн поднял го-лову.       Адлер. Рыжий хвост завязан бантиком, на лице — россыпь веснушек. Правая сторона физиономии частично поражена ожогом возле глаза, и глаз этот был неестественным, мертвым, но левый, здоровый, зеленый, был зрячим.       Каен сощурился, рассматривая его. В его взгляде была некая щепотка презрения.       — Все тебя ищут. Надо решить, что с тобой делать за твой сегодняшний поступок. Идем.       Всадник злобно сощурился, поднялся с места, закрыл книгу и, убрав ее, отправился вслед за офицером. Адлер вскарабкался на гнедого, нетерпеливо переступавшего с ноги на ногу, Гэн одним прыжком влетел в седло Сорвиголовы. Воин отправился вслед за командиром.       Они остановились и спешились возле очередного трактира. Там собралась приличная часть солдат, львиную долю которых составляли офицеры.       Всадник огляделся и заметил, что все были уже слегка навеселе. Только главный фельдфебель и обермейстер Вальц вместе с штабс-ефрейтером и еще парой командиров не брали в рот ни капли, хоть на столе и стояло много бутылок со спиртным. Трактирщик куда-то подевался — либо был убит, либо забился в угол и дрожал от страха, обмочив штаны. Воину дела не было. Он просто отметил, что захватчики могут творить все, что хотят, брать и пить, что желают и закусывать всем, на что глаз падет.       — О, явился, наконец, — сказал тот офицер, что был похож на бочонок в мундире. Гэн даже не знал, как его зовут.       — Гэн Джэд Каен, — хищно прошипел Вальц. — Что же задержало вашу важнейшую персону, что…       — Всадник, — перебил воин, нахмурившись.       — Всадник! — обермейстер ощерился, как злобная гиена, и принялся прохаживаться перед Гэном. — И что же, уважаемый Всадник…       — Гэн, нам надо решить, наказать или наградить тебя за твой поступок, — вперед вышел Фрай. — Мы долго совещались, решая, как поступить с тобой, но так и не пришли к единому мнению. Что нам с тобой делать, а?       — Выдрать! — рявкнул Вальц.       — Подожди, — Андреас поднял руку, веля обермейстеру остановиться.       — Плеткой его! На глазах у солдат!       — Если бы не ослушание приказа, мы бы не взяли город, — резонно возразил седой мужчина с темными глазами. — Мы тоже были не правы, не вняв его словам.       — Каена нужно выпороть!       — Уймись!       Начался спор. Всадник стоял и с холодным лицом слушал разгоревшуюся свару.       — Я считаю, что необходимо применить к Гэну Джэду Каену обе меры, — высказался вдруг Франц Шнайдер, рявкнув «Тихо!» и дождавшись тишины. — Этого, как он себя называет, Всадника стоит и поощрить, и наказать.       В воздухе повисло молчание. Все воззрились на Всадника. Тот не издавал ни звука. На его лице не отразилось ни одной эмоции.       — Дай сюда свой свиток, — велел Шнайдер. Гэн помедлил, но все же протянул бумагу со свидетельством о принятии в армию и о получении звания десятника. — Вытяни руки. И закатай рукава.       Воин одарил его долгим взглядом, но подчинился. Он медленно снял перчатки, бросил их, закатал рукава своего мундира и рубашки, и положил руки на стол. Бряцая железом при каждом шаге, Вальц приблизился к нему. Удары каблуков по дубовому полу звучали, как гвозди, забиваемые в крышку гроба. Он поднял ту самую плетку, которая уже гуляла по спине Каена когда-то. Эту плетку он в насмешку прозвал Щекотун, точно так же, как многие люди высмеивают то, чего боятся. Впрочем, привыкший к боли Гэн уже ничего не боялся.       Он с непроницаемым лицом смотрел, как Вальц уселся на него и замахнулся Щекотуном, вцепившись свободной, левой рукой в его запястья.       — Нет! — Адлер перехватил его руку. — Пусть лучше я.       Всадник посмотрел на него с такой обидой и укором, как на предателя, что тому стало не по себе. Но, превозмогая страх, он продолжил:       — Я это сделаю. Позволь мне высечь его.       Вальц с ненавистью посмотрел на штабс-ефрейтора. Тот ответил ему долгим, холодным взглядом глаз цвета бутылочного стекла. Они переглянулись и посмотрели на Шнайдера.       — Пускай, — тот лениво махнул рукой. Андреас снял ремень с пояса и щелкнул им, подходя к Гэну. Всадник фыркнул и от-вернулся. Он растерял все уважение к Адлеру, который по непонятным ему причинам хорошо к нему относился, а теперь вот так хладнокровно предал его.       — Стой, — Шнайдер останавливает Адлера. — Возьми розги. Иначе он не поймет.       — Розог нет, — штабс-ейфрейтор хмурится, упрямо сжимает солдатский ремень с тяжелой пряжкой.       — Раздербань метлу, — пожимает плечами главный фельдфебель. И снова повторяет. — Иначе он не поймет.       — Я…я… — Адлер задыхается. — Я не могу так, это… это жестоко! Слишком жестоко, я…       — Ты думаешь, в армии стоит спускать непослушание с рук? — Шнайдер щелкает пальцами, и двое солдат отходят от общего стола и удаляются.       — Я не говорю, что стоит простить его, — тут же отрезал Адлер. — Но за такой проступок…       — Хочешь передать это в руки обермейстеру?       — Нет, — штабс-ефрейтор нахмурился и сжал ремень в бледных пальцах. — Я сам.       — Правильно, — Шнайдер кивнул головой. Двое солдат, ко-торые отлучались, вернулись с метлой, надергали из нее прутьев и протянули Адлеру.       Тот смотрит как-то затравленно, уязвленно, но все же слушается. Откладывает ремень на стол и берет эти прутья.       — Всадник, — окликнул воина Андреас, тот бросил косой, полный обиды взгляд, и отвернулся. И больше не отворачивался. — Гэн…       Тот не отреагировал. Адлер вздохнул, уселся возле него, взял за руки, но не грубо сжимал ему запястья, а осторожно, даже бережно держал. От Каена это не укрылось, но ему тогда казалось, что тот словно извиняется перед ним за предательство.       Первый удар. Гэн вздрагивает, но при этом ощущает, что не так уж ему и больно, несмотря на полоску крови, появившуюся на предплечье. Удар, еще удар. Они ложатся на бледную, почти белую кожу легко, вскрывают ее, но не медленно рвут, как это делает плетка. Всадник рыкает, тихо, но Адлер слышит. И сердце у него сжимается от жалости. Во время порки Гэн дернулся, зажмурившись, а когда открыл глаза, увидел вдруг, что, пока его бьют, Шнайдер что-то строчит в его свитке. А у его левого плеча стоит здоровенный белобрысый детина и улыбается, глядя наглыми глазами. Беккер.       А слева сидит Вальц. Беккер стоит как бы между ним и Шнайдером. Пот заливает Всаднику глаза, и тот с трудом смотрит на своего врага сквозь пелену.       Битье заканчивается. Руки Гэна почему-то ему самому напомнили багеты хлеба, которые кто-то от нечего делать по-кромсал ножом, оставив полосы. Только полосы эти сочились кровью, поэтому у самого Всадника мелькнула мысль, что его руки похожи на длинный багет с вареньем.       Бледные мускулистые руки, покрытые кровавыми ссадинами.       Красное на белом.       Воин опять вспомнил яблоки и сжал кулаки.       — Принесите выпивку, — распорядился Шнайдер. Двое солдат нехотя поднялся и отправился в винный подвал, где стояли еще и бочки с пивом и сидром. — А ты, — главный фельдфебель махнул рукой со свитком в сторону Беккера. — Читай.       Сынок мельника брезгливо взял двумя пальцами бумагу, словно боясь ее испачкаться — эта вещь принадлежала Всаднику, и он всем своим видом выражал, что не желает к ней при-касаться, будто она проклята или вся в нечистотах.       — «Свидетельство о присвоении Г.Дж. Каену почетного звания сотника, — с отвращением в голосе начал читать Тиль. — И о возведении Г.Дж. Каена в чин хауптвахтмейстера 17 сентября 1770 г». Что за черт, а? Вы доверите ему сотню?! — Дочитав, Беккер начал возмущаться. — Ему? Этому уроду?!       Губы наездника подергались и разъехались в стороны, обнажая зубы. Он тихо зарычал, а затем стал медленно подниматься, угрожающе выгибаясь и вырастая над столом.       — Сядь, — твердо сказал Адлер и несильно сжал его плечо.       — Он — чудовище, как можно доверить ему сотню?! Вы позволите этому монстру?! — Беккер продолжал орать, и вместе с ним загалдели и остальные недовольные солдаты. Всадник продолжал рычать. Глаза горели дьявольским огнем, черные волосы спадали на лицо, и вид у него был, как у утопленницы, поднявшейся со дна реки, чтобы отомстить тому, кто бросил ее туда с камнем на шее. Разница была только в том, что воин был сухим — лишь его руки блестели от крови.       — Сядь, сядь, сядь, — штабс-ефрейтор похлопал его по плечу.       Но Всадник, похожий на разъяренного льва, не остановился.       — Он не слушается вас, он вообще никого не слушается! — Тиль не переставал нажимать. — А вы ему — сотника!       — Звание надо заслужить, — сказал Шнайдер.       Адлер сначала хотел отметить тоже самое, но сдержался. Он не хотел, чтобы кто-то думал, что Каен у него в любимчиках.       — А он не заслужил!       — Без него город не был бы взят! — Андреас не выдержал. Он вцепился в воротник рычащего Всадника, не давая ему кинуться на Беккера, и мысленно молил: «Сядь, сядь, сядь, сядь и успокойся!». В таверне поднялся невообразимый шум — солдатня подняла спор. Одни орали, что Беккер прав, и таких было большинство — все просто не любили Гэна, несмотря на то, что его стратегия оказалась выигрышной. Кто-то возражал, парируя: «А сам-то ты чего добился?». Воин не переставал рычать, а Адлер — пытаться его унять, чтобы избежать побоища. Ему все же удавалось — постепенно волчье рычание сошло на нет, и Всадник только гневно раздувал ноздри. Шум и споры, однако, не прекращались.       Гомон прекратился только с принесенными из подвала бочками сидра и эля.       — Заткнулись все! — рявкнул Шнайдер, махнув рукой. Гул постепенно начал стихать, солдаты более-менее успокоились. — Налейте сотнику, пусть скажет первый тост.       Воцарилась абсолютная тишина. Ее прорезал только стук деревянной кружки, журчание напитка и снова стук.       — Говори тост, — велел Шнайдер. Ему было трудно смотреть на Всадника — его сразу охватывал липкий страх, и он понимал, что Гэн этот страх чует. Гэн наслаждался тем, что даже сам главный фельдфебель его боится. И уж конечно, он знал, что тот всеми силами пытается строить из себя холодного и властного человека, стремясь сокрыть свою опаску перед ним.       — Я поднимаю бокал… — Каен взял кружку. — За Гессен!       — ЗА ГЕССЕН! — грянула остальная толпа, поднявшая бокалы. Они чокнулись, и из краев кружек полилось пиво.       — За войну! — крикнул Всадник и первым запрокинул кружку. Хмель задурил ему голову. Он пил и заедал вяленым мясом, которое тоже было принесено из подвала и высыпано из мешка на стол солдатам, как собакам.       Атмосфера, во многом благодаря сидру и пиву, стала куда более доброжелательной, хотя без драк все же не обошлось. Но служивые мутузили друг друга чисто ради потехи — злоба больше не висела в воздухе. Гэн не ощущал ее даже от Вальца и Беккера — те выпили куда больше чем он, поэтому были просто не в состоянии доставать его. Впрочем, тогда, кажется, им хотелось отнюдь не этого.       После бурной пьянки солдаты разбрелись по бабам да по побирушкам — грабить то, что не захапали в самом начале. Всадник же отправился в лагерь. На шатающихся ногах он вывалился из таверны, взгромоздился на лошадь и, едва держась в седле, поехал. Потом он с трудом слез и, путаясь в ногах, едва добрел до шатра и с пятой попытки влез в подвесную койку, где тут же захрапел, мертвецки пьяный.       Через какое-то время его разбудили.       — Пс-с-с! Эй! Всадник! Всадник! — кто-то настойчиво толкал его за плечо. — Гэн! Гэн, Гэн, Гэн! Всадник! Всадник же!       — М-м-м, — тот нехотя разлепил глаза и повернулся на источник беспокойства. Сначала его зрение выхватило какое-то мутное рыжее пятно, которое чуть позже, когда он смог сфокусировать взгляд, приобрело очертания обеспокоенного лица Адлера.       — Слава Богу! Ты как? — прошептал он.       — У-у-у! Уйди, предатель! — Всадник попытался огреть его книжкой, которую держал в кровати. Он читал ее перед сном и не выкладывал из постели.       — Тише, тише!       — Уйди! — Всадник был всерьез обижен и рассержен. — Как ты смеешь?!       — Я пришел извиниться, Гэн.       Воин сначала сел в своей подвесной койке, кинул на штабс-ефрейтора презрительный взгляд, а потом отвернулся.       — Можешь не стараться, — зло сказал он.       — Я принес тебе лекарство, — не сдавался Адлер.       — Лекарство?! — в ярости Всадник резко развернулся и сел в подвесной койке. — Какое к черту лекарство?! — он закатал рукава и сунул под нос Андреаса иссеченные руки. — После того, что ты со мной сделал?!       — Я оказал тебе услугу и милость, — Адлер сначала стушевался, но потом набрался смелости и посмотрел в застывшие глаза.       — Милость?! — заорал Всадник, спрыгивая на пол. — Ты называешь это милостью?!       Он замахнулся на штабс-ефрейтора, собираясь ударить, но тот затараторил, прикрываясь рукой:       — Иначе он бы отделил тебе мясо от костей, ты же знаешь…       Всадник опустил руку, а офицер продолжал, но уже медленнее и спокойнее:       — Он спит и видит, как бы замучить тебя. Пытается превратить тебя в кровавый кусок мяса… А я против жестокости. Я сожалею, что сделал это, но только так можно было уберечь тебя от более страшной участи.       Адлер поднял бутылку с какой-то жидкостью и тряпку.       — Надо протереть этим, и быстрее заживет, — он виновато посмотрел зелеными глазами, вернее глазом, в застывшие сапфиры Каена.       — Почему ты мне помогаешь?       — Я уже говорил — потому что я против жестокости. Она ведь порождает ответную. А к тебе эти люди особенно жестоки, и… — он опустил глаза. Всадник недоверчиво прищурился.       В воздухе повисло неловкое молчание.       — Ты примешь мою помощь? — офицер качнул бутылкой, и та отозвалась плеском находившейся в ней жидкости.       — Я тебя прощаю, — медленно сказал воин после минутной паузы. В голове у него крутилась одна фраза, плотно засевшая среди остальных мыслей, поэтому у него был отсутствующий взгляд и слегка рассеянное внимание.       Жестокость порождает ответную жестокость.       Вслед за этой мыслью следует табун других. Не это ли то, что произошло с ним? Не это ли то, чего люди так хотели? А потом осознание — у него нет пути назад. Он — Всадник, у него нет другого выбора, кроме как отомстить за Эйлин. Он — Всадник, а значит, он не отступит. Он слишком долго лелеял и выращивал в себе эту ненависть и жажду мести, просто потому, что у него больше ничего не осталось, и он не сойдет с намеченного пути. Более того, его кормили с ложки этой волчьей злобой, причем сначала пихали насильно, а потом он добровольно стал глотать сам, выплескивая свою ненависть в ответ. И он знал, что час его придет.       Вагнер, злодей заплатит.       Заплатят и те, кто сделал из него мальчика для битья и изувечил его тело.       Он отомстит и за свою поруганную честь.       Он пока еще не знал, как, но он был уверен, что это случится, и это будет перекусом перед плотным обедом — местью Вагнеру.       Это волновало его больше всего.       — Гэн, — Адлер опять покачал бутылкой, привлекая к себе внимание.       — Ах, да, я отвлекся, — Всадник закатал рукава и вытянул руки.       На губах играла злорадная улыбка. Васильковые глаза недобро сверкнули.