Всадник

X

      С того момента, как Всадника возвели в ранг сотника, прошел примерно год. Война стала неотъемлемой частью его жизни. Армия пусть и с потерями, но быстро продвигалась вглубь страны. С тех пор, как Гэн получил звание хауптвахтмейстера, произошли некоторые изменения в жизни лагеря. План захвата города обсуждался уже вечером, а утром войска шли в наступление. Ко мнению кавалериста уже стали прислушиваться. Оно оспаривалось лишь тогда, когда в шатре находились Вальц и Беккер, которые начинали тут же возмущаться и поднимать свару.       Если же Всадника слушались, то и обермейстер, и его прихвостень со своей бандой всячески старались на нем отыграться. Компания Тиля никуда не делась — его прихлебатели служили так же, как и Гэн. И вся эта свора регулярно набрасывалась на Всадника. Бить уже не смели, хотя обермейстер искал всяческий повод подвергнуть Каена порке, но тот повода не давал, и Вальцу оставалось лишь трястись от бессильной злобы: Всаднику прощали даже привычку первым влетать в бой на своем коне и срубать головы, точно так же, как маленький ребенок идет и сбивает пинками ног головки одуванчиков, семена которых разлетаются в разные стороны. Уважение, которые к нему испытывали остальные воины, было размешано с животным страхом. Почему-то многим казалось — разозли они Всадника, и он с такой же легкостью покромсает и их, и плевать ему будет, что они воюют на одной стороне.       Беккер и другие «рыцари трех «П» ограничивались лишь оскорблениями и нелестными словами в адрес наездника. Причем только трое из всей этой компании осознавали два факта:       Первое — Всадник чертовски силен. Он чудовищно силен. Он уже не тот задохлик, которого можно было безнаказанно бить.       И второе — у него появился покровитель.       Андреас Адлер каждый раз, когда Беккер со своими рыцарями набрасывались на Каена, как псы на волка, заставлял их драить сапоги солдатам, вычищать конские стойла и делать прочую неприятную работу. Это породило еще пущую ненависть Вальца и его любимчика к Гэну. Они делали все, чтобы причинить Всаднику страдания, но каждый раз наталкивались либо на окрик штабс-ефрейтора, либо на свирепый отпор со стороны кавалериста.       В то же время Адлер со своей стороны делал все, чтобы сблизиться со Всадником, но каждый раз напарывался на стену льда и игл. Он стал заходить в шатер сотников, когда Гэн оставался там один, и пытаться разговаривать с ним.       Началось все с того, что однажды он просто зашел к нему, чтобы передать какой-то приказ, и увидел, как Гэн сидит в подвесной койке, вытянув разболевшиеся ноги, и читает книгу. От изумления он забыл, что хотел сказать сначала.       — Книги? — тупо спросил Адлер. Всадник злобно посмотрел на него поверх страниц. Штабс-ефрейтор стушевался. — Извини, глупый вопрос… Где ты их взял?       — Я забрал их, когда другие грабили город, — холодно сказал наездник, снова уткнувшись взглядом в текст романа.       — То есть, — офицер выпучил глаза от изумления. — Ты… когда другие хватали драгоценности и золото, ты взял… книги?       — Да, — Всадник опять поглядел поверх страниц злыми глазами. Он отложил книжку и накинул на ноги покрывало.       Когда у него отнимались нижние конечности и он не чувствовал их, как вот сейчас, ноги у него мерзли. Старые травмы, тем более такие тяжелые, бесследно не проходят, и Всадник мучился. Но он не показывал своей боли. Просто сидел в своем гамаке, располагавшемся почти под куполом шатра, и пытался как-то совладать с болью.       — Слушай, я считаю, с тобой плохо обходятся, и незаслуженно, и… слишком жестоко, даже для армии. — Адлер замолчал, кусая губы и пытаясь подобрать слова. Затем он внезапно посмотрел на лоб Гэна: — Твой шрам… Кто его тебе поставил? — Андреас указал на лицо Всадника, на то место над глазом, где была рассечена бровь и задето веко. — Это не… они?       — Нет, — воин мотнул головой, потерев разрезанную бровь согнутым пальцем. — Длинная история. Но не проси ее рассказывать. Эта тайна умрет со мной.       — Но из-за нее ты здесь?       — Да. Я бы не оказался тут, если бы не получил этот шрам.       — Знаешь, я просто хотел… кое-что понять… Ладно, отдыхай, — Адлер улыбнулся и двинулся было к выходу из шатра, но на полпути обернулся, снял мундир и бросил в гамак. — На, укройся. Твой клочок тебя совсем не греет.       И он удалился, оставив Всадника в смятении.       Какое-то время они не общались вообще — только пересекались мельком за приемами пищи и за обсуждением планов по захвату. В бою же они даже не виделись — Всадник, всячески наплевав на построение, вылетал первым, крича и снося головы ударами своего меча. И ни до чего ему уже не было дела. Кромсать и рубить, махать мечом и орать — вот все, что составляло его существо. Желание биться лилось из него, и пока не заканчивался бой, не угасал этот огонь во Всаднике.       Совсем другим он был, когда сидел в своей подвесной койке в лагере. Ни один солдат не проводил столько времени в шатре в одиночестве. Все они стремились как-то кучковаться у костра, жались к друг другу. А Всадник укутывал ноги и поглощал литературу.       Потом к нему стал присоединяться и Адлер. Он после долгого перерыва в общении зашел к нему и спросил разрешения просто посидеть вместе.       — Смотри, что я принес, — офицер, показал Всаднику книжку. — Спас из города во время пожара. А ты, я смотрю, каждый раз, когда мы берем город, тащишь книги?       — Мне больше нечем себя занять, — сказал воин после недолгой паузы.       — Ты не пишешь на родину?       — Кому?       — Семье, друзьям.       — У меня нет семьи. Я один, — наездник помрачнел. Адлер промолчал, а потом решил сменить тему, чтобы не разозлить воина:       — Можно мне почитать в твоей компании?       — На кой черт тебе моя компания?       — Они выпивают, орут и не дают сосредоточиться.       — Ладно, — воин махнул рукой, подумав: «Пусть остается, если я ему не так противен. Хотя это очень странно — на его месте другие бы держались от меня подальше. Им бы лучше терпеть пьяных солдат, чем одного меня.»       Всадник откинулся спиной и прикрыл глаза. Через какое-то время он уснул, и ему не мешало даже сияние от свечи офицера.       С этого дня Адлер и повадился приходить к нему читать. Иногда Гэн засыпал, но тот все равно не уходил до тех пор, пока не объявляли отбой.       Они постепенно привыкли к друг другу и более-менее сблизились. Во всяком случае, Адлер был единственным, кто хорошо относился ко Всаднику и не вел себя с ним агрессивно. А тот, в свою очередь, позволял нарушать свое одиночество и хоть как-то разговаривал с ним. Но душу свою не раскрывал, и тайны прошлого не рассказывал. Штабс-ефрейтору, похоже, было достаточно и минутных обмолвок и просто присутствия Каена. Он быстро понял, что из Всадника слов не вытянешь, и перестал приставать к нему, намеренно пытаясь разговорить. Он решил, что когда придет время, он доверится ему, если привыкнет. В лице кавалериста ему хотелось обрести друга. Ему хотелось, чтобы он сам стал для Всадника другом.       Хотел ли этого Гэн?       Наездник и сам не мог ответить на этот вопрос.       Скажем так: Всадник, озлобленный и настрадавшийся, не хотел друзей. Одинокий и несчастный Гэн Каен — да. Другое дело, что от Гэна Каена в кавалеристе почти ничего не осталось. Жалкая кроха. Но и ее, Всадник был убежден, скоро не станет, и Гэн Каен будет лишь именем, которое он, впрочем, перестанет употреблять. Оно ему не нужно. Собственно, кроме мести Вагнеру ему больше вообще ничего не нужно.       По крайней мере, он так думал.       Но каким бы ни было его мнение, сближение с Адлером все же произошло.       Ни их совместное чтение, ни короткие спарринги, которые они проводили, тренируясь, ни сдружило, если так можно это назвать, их так, как их сблизила смерть Вальца.       Это произошло во время очередного нападения на крупный город. Бушевала битва, и кровь пропитала землю. Повсюду стоны раненных, грохот выстрелов, ад из дыма, огня, лязга металла, и воплей умирающих. Топот ног, копыт, хрипы — все смешалось воедино. Глаза Всаднику закрыла кровавая пелена — он каждый раз терял контроль над собой и косил врагов мечом, как фермер, который срезает рожь, и головы падали, как созревшие колосья. Наездник кричал, наслаждаясь смрадом и кошмаром, в который он попал. Кровавая резня приносила ему ни с чем не сравнимое удовольствие — он представлял, что каждая голова принадлежит Вагнеру, убийце его семьи. Тех, кого он не убивал, одним своим яростным видом он обращал в бегство.       Всадник несется, распаленный жарким боем. Он мчится, чтобы настигнуть и убить очередного врага. Постепенно врагов становится меньше, и запал его угасает. И он уже начинает замечать, что происходит вокруг.       Время перед ним будто замедлилось, и Всадник видит, как из пушки, полыхая пламенем, с грохотом вылетает ядро. Кавалерист уклоняется, шарахается в сторону. Раскаленное ядро влетает в другого наездника, ударяет в плечо, дробя кости, сшибает с лошади, и конь, потерявший равновесие, падает на него сверху, придавливая своим телом. Всадник какими-то странными скачками, похожими на прыжки, настиг упавшего солдата. Замедлился, остановился и стал рассматривать. Сорвиголова при этом нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Придавленным белой лошадью, которая хрипела, дергала ногами и пыталась встать, оказался обермейстер Вальц.       — Всадник! — прохрипел он, тщетно пытаясь выбраться из-под лежащего на нем тела весом в шестьсот килограмм. Даже полностью здоровым это практически невозможно, а уж с оторванной рукой и грудной клеткой, половина которой была раскурочена, уж и подавно. — Всадник! Помоги мне!       Всадник сидел верхом на лошади и смотрел сверху вниз на поверженного недруга. Застывшие глаза цвета электрик сощурились, Всадник медленно качнул головой сначала в одну, а потом в другую сторону, а губы его расплылись в зловещей улыбке. Из-за того, что земля вокруг него горела, на его лицо падали странные блики, делавшие его еще страшнее. В нем было что-то дьявольское, что-то злорадное, словно свершилось то, чего он так долго ждал.       — Сломанные шпорами ноги не могут встать на землю, чтобы помочь тебе, — прошипел Всадник с видимым удовольствием на лице. — А иссеченные руки не поднимут тебя в седло.       — Всадник! — Вальц сорвался на крик, кашляя и захлебываясь кровью. Но воин развернул коня и галопом помчался прочь, криком подгоняя лошадь.       Вечером он, донельзя исполненный мрачной удовлетворенностью, сидел у костра, вытянув ноги и положив руки на нагромождение мешков и тряпок, заменявшее ему спинку кресла. По традиции Шнайдер пересчитал оставшихся офицеров. И еще спрашивал, кто погиб, а кто загулял.       — Вальца нет, — прокомментировал Шнайдер. — Где его носит?       — По бабам пошел наверняка, скоро вернется, — фыркнул кто-то из офицеров. Остальные поддержали его дружным гоготом.       — Он не вернется, — спокойно сказал Всадник. — Его больше нет. Очень жаль.       В глазах и в голосе не было ни капли жалости.       — Печально.       — Пусть земля будет ему пухом.       — Да, пусть земля! — загомонили солдаты и офицеры. Всадник лениво и меланхолично смотрел, как они наливают всем, в том числе и ему, чтобы выпить в память о погибшем. Воин лениво выпростал вперед руку, принял железную кружку и, подняв ее, отсалютовал, после чего наклонил сосуд к губам и сделал вид, что пьет.       Он не стал выпивать в тот вечер. Он первый покинул костер и отправился в шатер. Раза с пятого смог вскарабкаться в гамак, после этого закрыл глаза и вытянул горевшие огнем ноги. Днем еще хоть как-то можно было держаться, а ночью было просто невыносимо. Он знал, что со временем, возможно, пройдет, но отголоски боли останутся и будут преследовать его всю жизнь, а в старости не дадут покою, если ему доведется состариться. Лично он не представлял себя старым.       Разве что в те минуты, когда он представлял себя мужем Эйлин и отцом их ребенка. Вот они состарились вместе, а дети у них выросли, и тоже обзавелись семьями. И он, пожилой, обнимает Эйлин и ведет ее туда, где листья кружатся и взлетают к небу, а потом опадают. Гэн и его жена вступают в этот поток, и тела их обращаются в прах, и развеиваются на ветру, как дым.       Всадник вздохнул.       Какой-то частью своего сознания он понимал, что только делает себе больнее, представляя то, что никогда не сбудется. Но ничего не мог с собой поделать — что ему еще оставалось? Ничего, кроме как в огне войны грезить о мире. Но ведь он сам выбрал это, разве нет? Впрочем, ему подумалось — даже если бы он не захотел, его бы, скорее всего, заставили бы воевать насильно, как и многих других рекрутов. Но это был его осознанный выбор. Разве не он сам пришел в армию с просьбой научить его убивать? Вот и нечего жаловаться.       Даже его искалеченные ноги теперь отомщены.       Он умиротворен.       — Спишь? — снова Адлер.       — Почему ты здесь? — Всадник с неохотой приоткрывает глаза. Он лежит, заложив руки за голову и свесив ногу, слегка покачивается в подвесной койке.       — Мне не нравится с ними, — офицер присаживается внизу на чью-то постель, как он обычно сидел, и кидает виноватый взгляд снизу вверх. — Они орут и буянят. Смерть Вальца…       — Они не скорбят, они ее отмечают, — фыркнул наездник, перебив Андреаса.       — Между нами говоря, я тоже рад, что он умер, — вдруг твердо сказал Адлер. — Его жестокость…       — Надо же, — Всадник вздернул рассеченную бровь, а потом расхохотался. — Тогда тебе стоит поблагодарить меня, — он лениво покачал носком сапога.       — Я не понимаю, — с ноткой страха начал было штабс-ефрейтор, но кавалерист перебил его всплеском ледяного смеха. Затем он кошкой спрыгнул с гамака, заставив тот раскачаться, изящно приземлился и, подойдя к Адлеру, взял его за грудки. Навис над ним и прошипел прямо в лицо:       — Это я убил Штефана Вальца.       — Ты?.. Что сделал? — Адлер не мог поверить своим ушам.       — Лучше спроси, что я не сделал, — отчеканил Всадник, хотя говорил он все еще вкрадчиво, почти шелестя, и отпустил офицера.       — И-и что же ты не сделал? — запнувшись, выдавил Андреас, наблюдая, как Всадник прохаживается перед ним, кружит, как пантера перед добычей.       — Я не сделал… ничего! — Гэн распростер бледные руки, которые из-за темно-синего мундира казались белыми. Затем он снова подошел к Адлеру и навис над ним. — Когда Штефана Вальца сбило ядро, я не сделал ничего! Он снова отошел и стал кружить по шатру, будто выбирая момент для атаки.       — Я мог бы отвезти его в лагерь, где его бы зашили или он бы умер от ран, я мог бы добить его из жалости, но я оставил его умирать там, где его растопчут кони, разорвут волки, а птицы выклюют ему глаза, — нежно говорил Всадник, меряя шагами шатер, как тигр, бродящий туда-сюда по клетке. — Я не сделал ничего, — повторил он, а потом вдруг снял сапог и задрал штанину, демонстрируя изуродованную ногу — голень Всадника была покрыта розоватыми шрамами, следами от ударов шпор и наложенных швов. Его нога выглядела какой-то синеватой, нездоровой, мертвой. По ней змеились нити вен, которые лежали неправильно из-за травм. Он резко опустил штанину и выпрямился. — Уверен, я не единственный, кого он мучил. А смерть — малая плата за то.       Он сощурил глаза, а легкий ветер, дувший из-за приоткрытого полога, теребил его волосы. Всадник гордо поднял голову, отчего напоминал царя зверей, короля прайда. Синие глаза в полумраке зловеще светились, усиливая его сходство с кошкой.       — Скажи, Адлер, ты гордишься мной? — снова вкрадчиво за-шипел воин. — Я оставил Штефана Вальца умирать. Я убил его.       — Ты не убил его, — мотнул головой Андреас. Затем помолчал немного, а после недолгой паузы продолжил: — Так бы сделало большинство наших солдат, — он коснулся кончиками пальцев ожога на своем лице и тут же отдернул руку. — Все ненавидят Вальца за его жестокость, которую он проявляет к новичкам. А некоторых он ненавидит сильнее. А кому-то дозволяет все, — Адлер снова потянулся к ожогу и потер его.       — О, да, — Всадник рассмеялся. — Его любимчики могли творить все, что угодно. Особенно, если средством их развлечения были те, кого он ненавидел.       Он разрешил им надругаться надо мной, надругаться! Поругать мою честь, растоптать, испоганить!       Всадник не произносит этого вслух, но это есть в его взгляде. Глаза горят дьявольским злорадством. Наконец Всадник спрашивает, кивая головой в сторону зарубцевавшегося ожога на лице Адлера:       — Работа его псов?       — Да, — офицер помрачнел. — Они швырнули мне петарду в лицо, а он стоял и смотрел, как половина моей физиономии превратилась в ошметки. Я почти не вижу правым глазом. Он постоянно слезится, иногда начинает гноить, если туда что-то попадает.       В воздухе снова повисло молчание.       — Это очень удобная позиция — ничего не сделать, — Адлер снова нарушил тишину. — Он умирает, а ты вроде как не при чем. На твоем месте так поступили бы не многие — на твоем месте так поступил бы каждый.       — Так гордись же мной, — воин мотнул головой, а потом воздел руки и, холодно хохотнув, требовательно встряхнул руками: — Хвали меня! Люби меня! — он крутанулся вокруг себя, видимо, сначала захотев залезть в свое логово наверху, но потом передумав.       — И ты никому не скажешь, — он не спрашивал, он утверждал.       — Нет, — Андреас мотнул головой, подтверждая его догадку. — Просто потому, что сделал бы то же самое.       — Замечательно, — Всадник улыбнулся, поймал за край свою подвесную койку и улегся в нее. Второй сапог он снял и скинул на землю рядом с первым. Он приготовился спать — он настолько устал, что даже читать ему не хотелось. Даже не прикрывая больные ноги и не раздеваясь, кавалерист перевернулся на бочок, поджав под себя конечности.       В этот раз он спал намного спокойнее, чем обычно. Он спал с легкой улыбкой на губах. Его грудь вздымалась и опускалась от его горячего глубокого дыхания мощных легких. Он был донельзя удовлетворен.       Теперь же никто не помешает ему в его планах.       Адлер, сидевший внизу, наблюдал, как он спит, позабыв про свою книгу, с которой он первоначально и пришел в шатер ко Всаднику. Он огляделся, посмотрел на заснувшего воина, задул свечу и пошел к выходу из шатра.       Через пару минут вернулся, таща на себе комок одеял. Этими одеялами он укутал Всадника, подтыкая их со всех сторон, чтобы у него не мерзли ноги.       Адлер отдал Гэну свои теплые одеяла, а его рваное покрывальце оставил себе.       — Спи, забияка, — он не выдержал и фыркнул с какой-то отеческой нежностью. Уходя, офицер похлопал спящего по бедру. — Добрых снов, воитель.       Его пожелание, в общем-то, сбылось — Всадника впервые не мучили кошмары, да и боль в ногах несколько отступила.