Всадник

XI

      После смерти Вальца никто уже не мешал Всаднику стать тысячником и получить звание мейстера.       Это случилось во многом благодаря не сколько разработанным им стратегиям, которые помогали войскам брать город, сколько благодаря тем легендам, которые уже начали гулять по стране. Всюду судачили и шептались о свирепом всаднике, что врывается в бой на своем коне и рубит головы, летя галопом. И Гэн об этих слухах знал. И ему это нравилось. Ему нравилось, что о нем все заговорили. Он получал ни с чем ни сравнимое удовольствие от того, что стоило ему только выехать вперед — еще даже не влететь в армию противника, а просто встать во главе войска, так по рядам неприятеля уже начинал гулять шепоток: «Это он! Это он! Смотрите, это черный всадник!», и в сердца бойцов закрадывался страх. Они уже в нерешительности мялись, прижимались к друг другу. Боевой запал в них мгновенно пропадал.       По сигналу Всадник первый срывался с места и несся, размахивая мечом. С каждым взмахом отлетали головы недругов, и остальная армия бежала, бросая ружья. А наездник орал, радуясь битве. Итог всегда был один — захваченный город в руках пришлых.       Однако последнее время все чаще и чаще стратегии Всадника не срабатывали, хотя его мнение давно стало главенствующим. Он просто приходил, молча тыкал пальцем в карту и говорил: «Пехота, первый полк, тысяча Адольфа Кольбе… Кавалерия, шестой полк, сотня Эрвина Дункле… Здесь моя тысяча…». Но с недавних пор стратегии срабатывать перестали — словно кто-то заранее предупреждал осажденных или выставленную неприятелями армии о том, какой шаг предпримет войско. Сначала Гэну казалось, что это он делает что-то неправильно, но он быстро понял — в строю завелась крыса.       Эта крыса передает всю информацию их противникам. А как иначе объяснить, что они не продвинулись вглубь страны больше ни на шаг, вдобавок понесли огромные потери? Мысль о предателе сперва была у Всадника только догадкой, но потом, после череды закономерных событий, она переросла в уверенность. Он провел несколько экспериментов и убедился, что в своей догадке абсолютно прав. Он стал наблюдать, кто и как себя ведет во время обсуждений тактики, кто как спит по ночам. Он мысленно фиксировал все изменения, которые проходили в строю. Ему было удобно наблюдать за своей тысячей — все-таки он строил их, выговаривал им какие-то приказы и смотрел, наблюдал, подмечал, как меняются их лица. Он обращал внимание и на чужих солдат, которых строили и муштровали другие офицеры. О своих подозрениях пока никому не говорил — боялся вспугнуть крысу.       Он сделался циничным и еще более злобным, недоверчивым почти до паранойи, поскольку каждого подозревал. Он никому не доверял, и молча рассуждал, пытаясь вычислить того, кто мог бы передавать их планы противнику. Его рассуждения были простой логикой — план захвата обсуждается вечером. Утром офицеры и командующие взводами объявляли своим солдатам, куда вставать, откуда нападать и что делать. Постепенно Всадник взял на себя бразды правления, ибо он был прекрасным стратегом, в чем читатель уже успел убедиться. Его командование не нравилось Шнайдеру и другим вышестоящим, но они, не возникали, не смотря на появившегося в груди и рычащего монстра ревности и недоверия, рожденного страхом. Шнайдер успешно делал вид, что ему все равно. И перед солдатами, разумеется, все выставлялось так, будто главный фельдфебель и его приближенные сами до всего дошли. Остальные офицеры тоже старались делать вид, что все планы — их заслуга, и убеждали в этом в первую очередь себя же.       Кавалерист решил действовать осторожно. Его домыслы и аккуратные попытки сделать обманный маневр довели его до отчаяния, которое он внешне не показывал, но в душе бушевал от бессилия — выследить крысу пока не удавалось. Предатель действовал крайне осмотрительно, и Всаднику, который пытался подстеречь изменника каждую ночь, удача пока не улыбалась. Он подумал — раз не получается нанести урон и победить с помощью стратегии, он попробует сыграть на том, что срабатывало регулярно.       Страх людей от одного его внешнего вида.       Он найдет способ стать еще страшнее.       И способ этот нашелся.       Последний с трудом взятый город был побежден и сломлен только благодаря тому, что Всадник переменил стратегию в самый последний момент. Крыса не успела доложить главнокомандующим неприятеля, и крепость была разбита. Нелегальные наемники настолько устали от ночлежки под открытым небом, что оккупировали поселение и заночевали в уцелевших домах и трактирах. Благо размеры города и его целостность (это поселение пострадало меньше всех от военных действий) позволяли им это.       Всадник с Адлером урвали себе по комнате на самом верхнем этаже в таверне. Оба нахлестались сидра, наговорились о женщинах и их прелестях (женщины были любимой темой разговоров Гэна и Андреаса, которая, в отличие от некоторых других, никогда не избегалась, но даже в ней Всадник не особо откровенничал, а Адлер порою норовил свернуть ее на легкие комплименты в адрес Каена) и завалились спать. Накануне Гэн ограничился одной бутылкой — он частично подозревал и Адлера, поскольку не имел доказательств его невиновности и опасался быть зарезанным в собственной постели. Возможно, его опасения были напрасны, поскольку он своих происков пока никак не выдал, но тем не менее, изменения в его поведении не могли укрыться от глаз посторонних. Да и то, как он теперь резко менял тактику и объявлял ее, тоже не осталось незамеченным.       Но в ту ночь обошлось.       Гэн остался жить. К добру или к худу, но Адлер не сделал ему ничего плохого.       Всадник в то утро проснулся раньше всех — остальной постоялый двор еще спал. Вместе с ними там заночевали еще некоторые воины из их армии, но когда они соизволили припереться, наездник не заметил. Скорее всего, они пришли уже после того, как он уснул. В эту ночь было бесполезно следить — все разбрелись по городу, и под шумок отправиться к недругам мог кто угодно.       Проснувшись, Всадник потянулся и сощурился, сверкая синими глазами. Он осмотрелся, откинул с ног одеяло, а потом поднялся и пошлепал босыми ногами в уборную. В уборной висело зеркало, стояло ведро для нечистот, откуда невыносимо воняло, туалетный столик перед зеркалом, на котором находились бритвенные принадлежности. Возле них лежал напильник, очевидно для заточки опасной бритвы. Так же присутствовал тазик с чистой водой, он стоял на табурете под зеркалом. Всадник подошел к тазику, зачерпнул воды и умылся, взъерошив и намочив волосы. Он медленно поднял голову и уставился на свое отражение, не разгибая спины.       Достаточно ли он страшен?       Всадник оскалился и зарычал, как черная пантера, при этом внимательно вглядываясь в черты своего лица.       Чего-то не хватает. Он решил, что недостаточно страшен.       Взгляд падает на напильник. Губы расползаются в усмешке. Напильник ложится в руку. Всадник споласкивает его водой, потом поливает спиртом, который находится среди принадлежностей для бритвы. Спирт нужен, чтобы обеззаразить лезвие. Двумя пальцами отодвигает губу, приоткрывает рот, просовывает напильник и начинает осторожно двигать им, туда-сюда, туда-сюда…       Кровь льет по губе и подбородку, а с губ этих срываются стоны и вой. Он чувствует металлический солоноватый привкус во рту. Он становится настолько безумным от боли, что уже начинает точить свои зубы более резкими и сильными движениями.       Шурх-шурх. Щих-щих. Чирк! Чирк! Ш-ших! Чирк!       Страшный вопль…       Андреаса Адлера из постели вырывает дикий, уже почти звериный вой существа, находившегося за гранью боли. Спросонья он не сразу понимает, что это такое. Но потом до него доходит, что это кричит Всадник.       Адлер вскакивает с кровати, выглядывает в коридор. Озирается с бешеными глазами, пытаясь понять, откуда эти ужасные звуки. Вместе с ним выныривают еще несколько постояльцев, разбуженных бешеным ревом, в котором звучит не злость, а страдание.       Звук исходит из уборной. Штабс-ефрейтор понимает это первым и бросается туда.       Он обнаруживает Всадника, сидящего на полу и зажимающего руками рот, из которого хлещет кровь. Кровью залито все. Таз, в котором умываются. Пол, на котором сидит, повалившись, Всадник. Воин, видимо, сначала стоял на коленях, а потом завалился на бедро. Кровь багровыми струйками стекает по рукам Каена, сочится сквозь белые пальцы. Всадник с выпученными глазами пошатывается и скулит, все сильнее сжимая свой рот. Окровавленный напильник валяется у его ног.       — Гэн! — Адлер бросился к нему, плюхнулся на колени возле Всадника, и, обняв его за плечо, попытался отнять руку от его рта. — Что произошло? Ну же! — он снова дернул воина за запястье.       Тот неожиданно убрал руки и зарычал, оскалившись.       — О Боже! — шарахнулись не только зеваки, подвалившие ко входу в уборную, но и сам Адлер, причем он даже больше от неожиданности и шока.       Зубы Всадника теперь напоминали острые клыки или акульи резцы –начиная от левого второго пермоляра и заканчивая правым, кончики зубов на обоих челюстях были заточены до треугольников. Весь рот Гэна был залит кровью еще и потому, что Всадник, затачивая зубы, скорее всего, неоднократно поранил себя напильником, а потом еще и врезался в них языком, пока не привык, и оцарапал щеки. Придя в себя, штабс-ефрейтор первым делом поспешил прикрыть кавалериста своей спиной от посторонних глаз, пока мазохизм Всадника не увидела вся таверна.       — Идите отсюда, я помогу ему, нечего тут глазеть, — рявкнул офицер, и, дождавшись, пока толпа не удалится, не-одобрительно кивая и шушукаясь, и заговорил с воином, который тщетно пытался сомкнуть челюсти, высовывая язык и плюясь кровью.       — Что ты наделал?! Зачем ты это сделал?! — и, не дожидаясь ответа, Адлер залепил Всаднику смачную увесистую оплеуху. Тот отшатнулся и упал, посверкивая злыми синими глазами, но молча поднялся и не стал ни отвечать, ни давать Андреасу сдачи. -       Ну, я тебя спрашиваю, — строго произнес офицер, глядя на Каена, который убирал липкие и грязные от крови волосы с лица. — Зачем так сделал? Это же ты с собой сотворил, не притворяйся!       Всадник попытался что-то произнести в ответ, но выходил у него только свист и шипение. Потом он смог выжать пару шепелявых слов — израненный рот пока не позволял ему нормально говорить.       — Я должен быть страшным, — просвистел он, сидя на коленях, согнувшись пополам и отчего-то держась за живот.       — Какой же ты дурак, — зло бросил Андреас и поднялся. — Знай — меня ты не напугаешь. Никогда. Что бы ты с собой не натворил. Других заставишь мочиться в штаны, я знаю. Но меня — никогда. Посиди тут, подумай. Дурак.       Штабс-ефрейтор вышел, покинув Всадника, который затрясся и принялся высовывать язык и шевелить им, пытаясь как-то привыкнуть к новым зубам и к боли, которую причинял исцарапанный рот и сточенная эмаль. Адлер ушел, горя от ярости. Никогда еще он так не злился на Гэна. Подумать только, что учудил!       Адлер ушел, чтобы найти что-нибудь, что облегчило бы другу боль. Явился он спустя несколько часов с отваром из трав, которым можно прополоскать рот. Где уж он его взял, одному Богу известно. Скорее всего, разорил местную аптеку, где хранились не только ингредиенты для отваров, но и сами снадобья.       Всадник все еще валялся на полу, когда он вернулся, тупо пялился в пространство, периодически пощелкивая зубками.       У него был болевой шок. Зубы — самая чувствительная часть тела. Всадника трясло. Он лежал на боку, поджав одно колено и вытянув правую руку и левую ногу. Другой рукой он обнял себя и дрожал. В его отсутствующем от боли взгляде появилось что-то осмысленное, когда на пол ступили два черных сапога, изгвазданных грязью и кровью. Потом перед его зрением предстало два колена в белых бриджах, за ними последовало лицо с ожогом на правой стороне. На лице была написана странная смесь недовольства и беспокойства.       — М-м-м… — простонал Всадник, пытаясь уловить движение перед своим носом. Ему не сразу удалось сфокусировать взгляд, но потом он увидел, что офицер трясет перед его носом бутылем с отваром.       — Приподнимись, надо прополоскать тебе рот, дурище, — Адлер осторожно взял Гэна за окровавленный подбородок. Потом, подчиняясь какому-то неведомому порыву, отодвинул губу. Всадник рыкнул и дернулся, но Адлер не убрал рук — он сунул палец глубже и провел им, пытаясь нащупать зуб. Воин вырывался, но штабс-ефрейтор легко удержал его, главным образом потому, что малейшее прикосновение к его челюсти и зубам причиняло ему боль. Адлер нажал кончиком подушки на вершину острого зуба и почувствовал боль.       Зуб мгновенно проколол кожу.       — Ай!       На пальце выступила капелька крови. Андреас на миг шикнул, сунул палец в рот и облизал, но потом попытался поднять дрожащему от болевого шока Всаднику голову. Тот с трудом сам вздернул подбородок и приоткрыл рот. Адлер осторожно придержал его за лицо, выдернул пробку зубами и стал по капле выливать отвар в рот Гэну. Тот жадно принимал в себя жидкость, очевидно, думая, что это питье.       — Глотать не вздумай. Полоскай.       Всадник потряс щеками, полоская зубы, после чего, приподнявшись, сплюнул прямо на пол окровавленную пену. Он встал на четвереньки, и, не переставая трястись, стал подниматься. Невыносимая зубная боль отдавала в голову, ослепляя его и мучая. Адлер поспешил помочь ему и подхватил под руки. Опираясь на плечо офицера, кавалерист поднялся.       — Идем в комнату, — Андреас осторожно повел еле волочащего ноги Гэна. Воин не переставал плеваться и высовывать язык — вкус отвара был отвратительным. Пока они шли, вернее, почти ползли по коридору до комнаты, Всадник еще и встряхивал головой, словно пытаясь прогнать боль.       Адлер уложил его на кровать, перед этим заставив еще раз прополоскать зубы и отваром, и водой. От вкуса крови и снадобья Всадника все же стошнило. Офицер промыл ему рот водой еще раз. Укрыв трясущегося Каена одеялом, он отправился за водой — вытирать Всаднику лоб от пота и губы от крови. Когда он вернулся, воин уже спал. Кавалерист приоткрывал рот — видимо, ему еще было больно, и силился закрыть, но не выходило.       Адлер просидел рядом с ним весь день и уснул возле его постели. Гэн периодически просыпался и начинал стонать, и необходимо было полоскать ему рот и давать питье. Есть Всаднику не хотелось, да он бы и не смог — зубы нещадно болели. Штабс-ефрейтор не переставал в своих мыслях ругать кавалериста — ну натворил делов!       Воин будил его несколько раз среди ночи своими стонами, и когда отвар не помогал, офицер просто прижимал к себе его голову или клал ее на колени и покачивался, баюкая и тем самым пытаясь хоть как-то облегчить страдания Всадника.       — Ну зачем ты это сделал, Гэн? — хоть он и обещал себе, что не будет пилить кавалериста, но все равно не мог сдержаться. — То есть, я знаю, зачем, но зачем?       — Так было нужно, — прохрипел Всадник, проводя языком по новым зубам, чтобы к ним привыкнуть. Ему пришлось также учиться аккуратно смыкать губы — так, чтобы не ранить зубами язык и нижнюю губу.       — Ну-ужно! — передразнил Андреас и слегка шлепнул Гэна по голове ладонью. — Как дам сейчас! Ну ты совсем что ль без головы?       Всадник пробормотал в ответ что-то невразумительное.       — Дурак ты, Гэн!       — Я Всадник, — воин тут же огрызнулся. — Забудь о том, что когда-то у меня было это имя. Оно мне больше не нужно.       — Вса-адник! — опять передразнил Адлер. — Без головы ты, Всадник! Всадник без головы, ну совсем без головы!       — Всадник без головы! — Гэн вскочил в постели, до боли вцепился в запястья офицера, так, что аж побелели кончики пальцев. Воспоминания резанули его сознание, как острый нож вспарывает нежное тело. Он выпучил глаза и с отчаянием в голосе заговорил, по мнению Адлера, полную чушь: — «Ты станешь невестой всадника без головы»! Она сказала! Так и вышло! И я теперь…       — Успокойся, — офицер подумал, что у кавалериста начался жар и бред от боли. Он с трудом повалил его обратно на постель и прижал. — Ну-ка спи!       — Невеста всадника без головы! — орал Гэн и метался. — Предопределено! Ты понимаешь?       — Гэн, два часа ночи! Нам надо будет подняться с рассветом и встать в строй! И не понимаю я в первую очередь то, как ты будешь сражаться?       — Получается, что я знал, что она умрет, — Всадник стонал и метался по кровати, не обращая внимания на штабс-ефрейтора. — Но я ничего не смог сделать, ничего!       — Да уймись ты! Хватит орать! — Адлер вцепился в плечи Каена и с силой сжал, после чего немного его тряхнул. — За-ткнись! Заткнись! — он встряхивал Всадника после каждой реплики, пока он не перестал скулить. — И сразу спать!       — …А она… — это было последнее, что произнес кавалерист прежде, чем головная и зубная боль сломила его окончательно. Голова у него ныла сильнее, чем зубы, и он, изможденный, закрыл глаза и успокоился. Остаток ночи прошел куда лучше, и они оба выспались.       На следующее утро Всаднику стало немного лучше, хотя его все еще мутило и шатало. Оба солдата поднялись и отправились собирать своих. Войску предстояло пройти несколько недель до следующего города.       За это время израненный рот кавалериста зажил, да и зубы более-менее перестали ныть, хоть иногда все же побаливали. Он привык держать рот приоткрытым — ему на первых порах смыкать губы было больно, но все же он старался — ни к чему было распугивать собственное войско. От него и так шарахались, а когда увидели, что он с собой сотворил, сторониться и шугаться стали еще пуще; большинство просто отходило в сторону, но находились и те, кто принимался креститься с выпученными глазами. И все, как один, шептали: «Сущий дьявол!».       Всадник же эффектом был крайне доволен, но соратников своих старался лишний раз не пугать и буквально заставлял себя закрывать рот. Ему не терпелось нагнать страху на противников, заставить их дрожать и бежать прочь, позабыв о необходимости сражаться. Он даже немного позабыл о крысе, поскольку та не давала о себе знать. Да и планы захвата города они пока не обсуждали — они еще не подошли к стенам цитадели. Их не резали в собственных постелях — а значит, беспокоиться пока не о чем.       Но все же он не терял бдительности.       Его параноидальная подозрительность в разы обострилась перед сражением у самых стен города. Вечером Всадник не стал участвовать в обсуждении предстоящей осады.       — Что ты думаешь, Гэн? — заговорил Адлер, видя, что он не спешит выдвигать стратегии. — Или у тебя нет идей?       — У меня есть план, но я его озвучу завтра утром, своей сотне. И кто-нибудь передаст остальным.       Так он и сделал.       Но город, как и многие другие поселения, уже прознавшие о нападении чужеземцев, был уже готов к нападению, и на защиту цитадели вышла огромная армия.       Эта армия была готова к чему угодно. Солдаты знали и о пушках, и об арбалетчиках, и о мушкетерах, и о кавалерии. Они были наслышаны и о «чудовищном всаднике».       Но того, что произойдет, не ожидал никто, даже те, кто был соратником Гэна Каена, а вернее, того, кто им когда-то был.       Всадник не выделялся из общей массы всей армии. Он смирно стоял наравне с остальными кавалеристами и отличался только нашивками сотника, отсутствием треуголки и распущенными волосами. А в целом, издалека он был схож с остальными. Более того, нельзя было понять, что это именно тот самый Всадник, о котором ходили легенды, порой доходящие до абсурда. Якобы меч его — дар Сатаны, а сам он — посланник ада, пришедший по души людские. Кавалеристу это все было донельзя на руку. Чем больше люди боятся его, сами же выдумывая себе всякие ужасы и раздувая из мухи слона, ведь, как известно, у страха глаза велики, тем больше у их войска шансов на победу. У Гэна не было личной заинтересованности в том, чтобы страна, на чьей стороне они воюют (а сражались они под чужим флагом) выиграла битву и завоевала новые земли. Он хотел победить, только ради того, чтобы упиться чужой болью и страданием, ибо свято верил, что это омоет его собственные. Он одним ударом отделял головы от тела, рычал и орал, и это для него было платой за все его муки, за все пролитые им слезы и кровь. Он упивался своей силой, и ему грела душу мысль даже не о самой мести Вагнеру, убийце его семьи, его тешило само ожидание — вот он приедет обратно на родину, которая, собственно, и не была ему родиной, найдет судью, и тогда, и тогда! Он ведь уже не такой задохлик и слабак, которым был когда-то, он сильный, жестокий и беспощадный!       Он уже не Гэн Каен, он уже давно перестал им быть. Он стал Всадником сначала в душе, потом телом, а потом и лицом.       И он никогда уже не будет прежним.       После всего того, что он вынес? После всех этих страданий? Быть прежним и добрым, быть Гэном Каеном? Да никогда. Он не сойдет с выбранного пути пока не достигнет цели.       Он сидит верхом на своем огромном вороном коне и ждет. Ждет момента, когда можно будет вылететь вперед, закричать, и тогда полетят головы, брызгая вокруг кровью.       И он дождался.       Он смотрел, как вражеское войско, представлявшее собой ополченцев и несколько десятков солдат, строится, мнется на месте, выставив штыки, и ждал, когда все они будут смотреть на противника. Своими застывшими глазами Всадник взирал на готовящуюся к битве армию. И вот она кое-как выстроилась, готовясь принять бой.       Пора.       — ВОЙНА-А-А—А-А-А! — закричал Всадник, набрав побольше воздуха в легкие. Он поднял руку с обнаженным мечом, и, махая им просто потому, что хотелось, нравилось — чисто для острастки и дополнительного устрашения, помчался вперед. Как только он приблизился и солдаты неприятеля заметили не только застывшие глаза, горящие ненавистью и бешенством, но и сточенные на манер звериных клыков зубы, а такого никто прежде никогда и не видел, они дрогнули. Чем ближе он становился, тем сильнее дрожали от ужаса первые ряды.       Наконец войско бросилось в разные стороны.       Они бежали, вопя от ужаса.       Им хватило одного вида кошмарного Всадника, чтобы похолодеть от страха, взмокнуть и ощутить тепло и влагу между ногами. И боялись они не смерти. Людьми овладел первобытный, животный страх, который нельзя преодолеть. Таким мог быть страх пещерников перед бурей, огнем — они тоже боялись силы, от которой нет защиты. Таким представлялся им Всадник — адским созданием, от которого не спастись. И сточенные зубы только подтверждали их суеверные страхи.       В тот день кавалерист не срубил ни одной головы. Все удрали, и головы было рубить просто некому. Да и незачем.       Сражение закончилось, так и не начавшись.       В воинском свитке позже появилась запись:

«СВИДЕТЕЛЬСТВО о присвоении Г. Дж. Каену Почетного звания Тысячника И о возведении Г. Дж. Каена в чин мейстера 11 декабря 1771 г»