Всадник

XII

      Прошло еще полтора месяца. Бесконечные дни постоянных сражений, захваченные города, огонь, кровища, кричащие женщины, стонущие умирающие и раненные — все это теперь уже не было для Всадника и остальных солдат чем-то необычным. Кроме войны жизнь солдатам портил неизвестный предатель, о котором уже стало известно всем, но, самое поразительное, гада никому пока что не удавалось ни то, что изловить, но даже выследить. Атмосфера стояла, как в детективном романе — все подозревают друг друга, вплоть до мании преследования, никто никому не доверяет, все друг друга ненавидят и желают убить просто потому, что не знают, кто истинный изменник.       Иначе его давно бы разорвали на куски.       Армия начала сдавать позиции — предательство и атмосфера замкнутого круга ощерившихся зубастых пастей пошатнула крепость и единство войска. Они уже с трудом продвигались вглубь страны и захватывали новые города. Им и деревни-то удавалось завоевать не всегда, и то только благодаря тому, что суеверные крестьяне боялись Всадника куда больше, чем горожане, хотя и те, и другие были наслышаны о нем.       Сам же Всадник последнее время был куда более обозлен, чем все остальное войско — обстановка волчьей стаи, которая готовится вот-вот избрать нового вожака, добивала его. Он грызся со всеми, причем не всегда был тем, кто начинал свару. Но всегда тем, кто задирал его самого, оказывался Тиль Беккер. Дружки его уже не провоцировали ссору. Особенно трусливо вел себя Клеменс Хауэр, который, несмотря на нехватку продовольствия из-за войны, все так же выглядел, как жирный боров, только теперь уже в паричке, мундирчике и с бородкою. Кто-то, помнится, даже шутил, что если вдруг припасы кончатся совсем — Хауэр будет первым, кого они съедят. А еще кто-то ехидно добавлял, что скорее всего, жирного солдата всего и целиком сожрет Всадник, не оставив никому.       Единственный, с кем воин не грызся, был Адлер. Хоть тысячник и не до конца доверял штабс-ефрейтору, но к себе все же подпускал — помнил сделанное ему добро. Они часто разговаривали — в основном о женщинах, иногда вспоминали свое детство. Вернее, вспоминал лишь Андреас, который рассказывал о давних деньках в дворянской семье. Всадник о своем детстве предпочитал умалчивать. Все, что Адлер узнал о маленьком Гэне Каене — то, что тот любил читать и в подарок ему однажды досталась книжка о наезднике.       — Из-за этого ты и решил стать кавалеристом, а? — крикнул Андреас с берега речушки, возле которой войско разбило лагерь. Всаднику приспичило искупаться, несмотря на холод. Адлер в ледяную воду лезть не стал, и просто ждал кавалериста, сторожа его висевшую на ветках одежду и полотенце.       — Нет, — отозвался Всадник, стоящий в воде по колено — он не чувствовал ног, поэтому холод был ему ни по чем, и по-степенно привыкал к температуре. Но все равно стоять долго не собирался. Держа в руке кусок мыла, он заходил все дальше и дальше, и замер, когда вода коснулась середины его бедер — примерно здесь он уже начинал ощущать холод.       — А что тогда? Вылезай, отморозишь яйца!       — Они и так всмятку от езды верхом! — отозвался Гэн, и губы его расползлись в улыбке, когда он услышал за своей спиной дикий хохот на берегу.       — Давай вылазь уже!       — Я должен вымыть голову и сполоснуться — я не терплю, когда от меня воняет.       — Почему нельзя подогреть воду на костре в лагере, а?       — Потому, — Всадник наклонился и принялся мылить голову. — Ты же знаешь, они сразу начнут орать, что я смываю с себя святую воду и надо сжечь меня на костре.       — Время инквизиции прошло, — хохотнул Андреас, глядя как тот вздернул голову, разбрызгивая воду. Вокруг ног Всадника все было в мыльной пене.       — Но многие привычки и традиции остались, — кавалерист встряхнулся, сполоснулся еще раз и пошлепал к берегу. — Иногда я думаю, что я герой средневековья. Странствующий одинокий рыцарь. — он вышел из воды и ступил на кинутые Адлером сапоги, чтобы не наступать босыми ногами на снег. — А иногда наоборот — что я как-то опоздал со своим… если можно так сказать, геройством.       — Ты не Дон Кихот, — хмыкнул Андреас, подавая ему полотенце.       — Да, я знаю, — спокойно ответил Всадник, вытирая голову. — Но я и не пародия на рыцаря. Я просто машина для убийства.       — Скажи мне, — Андреас прищурился, рассматривая могучую покрытую шрамами фигуру, которая натягивала одежду. — Почему ты здесь?       — Здесь? На войне?       — Да. Почему ты ушел воевать? — глаза цвета бутылочного стекла изучающе смотрели на кавалериста.       — Это длинная история, — тот вздохнул. — Я ушел просто потому, что я хочу проливать кровь.       — Нет, дело не в этом, — Адлер покачал головой. — Человек не может ни с того захотеть убивать. Такого быть не может. Должна быть причина.       — Я не хочу об этом говорить, — Всадник мотнул головой, и черные с седыми прядями волосы облепили ему лицо. Он убрал их после того, как надел рубашку и сунул ноги в сапоги.       — Нет, — штабс-ефрейтор опять изучающе посмотрел на Всадника и только потом снял с ветки камзол и протянул ему. — Ты просто не можешь. Не можешь себя заставить поделиться.       — Я не из разговорчивых, — кавалерист пожал плечами. — Я не люблю трепать о своем прошлом.       — От того, что ты молчишь о нем, плохие воспоминания грызут еще больше.       — Может быть, — Всадник снова пожал плечами, надевая камзол. А взгляд его был вызывающ и говорил: «Ну, попробуй сделай мне хуже!». Вдобавок в нем было еще что-то вроде: «Не докучай мне расспросами».       — Пошли, надо ноги твои отогревать, — сказал Адлер после недолгого молчания. — Я насыпал углей в грелку.       — Какое тебе дело, околею ли я от холода или у меня окончательно отнимутся ноги? — проворчал Всадник, когда они шли.       — По бабам не сможешь ходить, — хохотнул офицер, сменив разговор на любимую тему.       — Я не хожу по бабам, ты же знаешь, — фыркнул кавалерист, довольный, что неприятный разговор обратился в шутку.       — Ты из…       — Меня жена ждет, — прервал Гэн, не дожидаясь окончания фразы.       — Жена?       — И ребенок, — кивнул Всадник.       — Мальчик, девочка?       — Не знаю. Еще не родился.       — Как это не родился, давно уже пора… — Андреас осекся, обратив внимание на то, что воин уставился в небо, поджав губы.       — Он никогда не родится, — кавалерист опустил голову и зашагал к лагерю чуть быстрее.       — А жена?       — Жена ждет меня, — Всадник указал пальцем вверх. — Там.       Он весь как-то сжался, поднял плечи, как нахохлившийся ворон, и сунул руки в карманы. Помолчал немного, пока они шли, и только потом сказал:       — Вот поэтому я и не хожу по бабам, — он посмотрел на Адлера и грустно улыбнулся одними уголками губ. — У меня есть жена, и она меня ждет. Надо хранить верность.       — Гэн, ее…       — Она смотрит на меня и ждет, и я не могу ей изменить. Но о бабах, конечно, приятно поговорить. Но гулять я не могу. Ты как хочешь, но не держи зла, если я с тобой не пойду. У меня жена и ребенок.       Остаток пути они проделали молча, но от офицера не укрылось, что тысячник периодически поднимал голову и смотрел на сгустившиеся сумерки. Он не произносил ни слова из уважения к чувствам Всадника. Они подошли к костру и уселись в тишине и одиночестве — остальные солдаты давно разбрелись по палаткам. Кавалерист устало вытянул ноги.       — Вот так-то оно бывает, — многозначительно сказал он, шевеля ступнями, чтобы согреть их. — Остается надеяться, что мы с ней хотя бы там встретимся.       — Я тоже по своей семье скучаю, — ответил Адлер. — Они там же, где и твои.       — Да-а-а… — Всадник прикрыл глаза. — Знаешь, что я думаю?       — М? — Офицер кивнул головой в его сторону, давая понять, что слушает.       — Что все оно… пустое, ненужное. Лишнее. Я может чего-то не понимаю, но… — кавалерист сглотнул комок. — Как можно гулять, если тебя ждет жена? Мне кажется, будь я крайне истощен в плотском плане, не позарился бы на чужое.       — Но все так делают, — пожал плечами Андреас.       — И что же теперь, уподобляться им?       — Мы просто очень редко видим жен. А те, кто часто видят — сами себя ублажают. Вишь ты, никому не охота ораву детей в военные годы растить. Двух-трех прокормишь, и все оно… А то так и до одиннадцати наплодить можно.       — Можно, — кивает Всадник. — Вот только тяжело это.       — Вот и гуляют. Чужую вдову не жалко брюхатить.       — Да ну, черт знаешь, что от нее подцепишь. Не хочу в тридцать лет помирать от сифилиса или еще какой проказы, — воин брезгливо поморщился.       — Да чего тебе, ты здоровее всех живых! — фыркнул Адлер.       — Потому что я моюсь, вот и не ношу в голове вшей. Тоже мне, «жемчужины божьи»! Тьфу! Что за чушь придумали?!       — Да то же, что и про тебя — Всадник ты поганый.       — Без головы.       — Да, без нее. Совсем.       — Хватит. И так тошно. Как вспомню… Какой же я был слепой дурак! — Гэн прикрыл глаза рукой. — Я мог ее спасти! И что в итоге?       Штабс-ефрейтор захотел обнять его, поскольку он прекрасно понимал, что чувствует Всадник, но сдержался и промолчал.       — Какая она была? — спросил он, когда решился снова заговорить.       — Ну, знаешь, не принцесса гессенская. Да и чего мне надо? Грудь да зад с тыкву размером? Нет, не это все мне надо было. Если б этого я хотел, я бы давно любую трактирщицу покрыл, как жеребец охочий кобылу, — воин вздохнул и замолчал. Продолжать разговор на эту тему ему не хотелось — он боялся рассказать слишком много.       — Не, с бабами надо ухо востро держать, — покачал головой Андреас. — Я ж тоже не по красоте жену выбирал, а чтоб не пилила.       Всадник уловил некую наигранность в его фразе, но все же фыркнул:       — Да, если все тихо-спокойно, если любит она тебя, на кой черт на дойки глядеть? Если это так важно — целый порт шлюх в доступе. Другое дело, что когда любишь — не нужны они. Одна она у тебя, и ничего и не надо.       — Ну, это только по молодости надо — по дворам бегать да девок портить. Аристократишки вон на веселые дома деньги копили и тратили, а я служанкам юбки задирал. Это потом повзрослел, остепенился — встретил Марилиз и женился, а потом и детишки, двое. Ну, а дальше… — Адлер сначала говорил вроде бодро, а потом вздохнул, скрестил пальцы в замок и опустил голову.       — Я понял, не продолжай. Жаль, я никогда не узнаю, кого моя Эйлин под сердцем носила.       — А ты кого б хотел: пацана аль девчонку?       — Да нету мне разницы: пацан — хорошо, мне будет преемник, хозяин, глава семьи, деваха — еще лучше, опора материна.       Адлер хотел было сказать что-то еще, но их прервал смех и гомон шумной компании. Словно по команде они повернули головы. К костру приближался Беккер в сопровождении не только остальных «рыцарей», но и еще и нескольких солдат. Мейстер и штабс-ефрейтор не удивились, услышав обрывок их разговора.       Разговор шел о женщинах.       — А помнишь Марту, к которой нас Вальц ночью отпускал?       — У ней груди — во!       — Да, что за девка была!       Они расхохотались. Отсмеявшись, обратили внимание на двух воинов, гревшихся у огня.       — А вы что тут делаете? — нахмурился Тиль. — Проваливай-те, трубочисты!       И компания отвратительно загоготала.       — Беккер, хочешь добрый совет? — Всадник прищурился, наклонив голову. — По-хорошему, иди в задницу.       — Нет уж, в твой зад пускай долбится твой дружок, — ощерился Тиль, с явным удовольствием слушая идиотское ржание своих друзей.       — Из всех нас уж больший ты спец по мужеложству, — едко отозвался тысячник. — Вон у тебя сколько дружков. Успеваешь всех ублажать?       — Ах, ты… — Беккер аж задохнулся от возмущения и на какое-то время замолчал, хватая рот и судорожно соображая, что бы такого пообиднее сказать в ответ. — С таким уродом, как ты, даже мужики спать не хотят, — наконец выдал он с нескрываемым презрением в голосе и гримасой отвращения на лице.       — Потому что со мной спит женщина, — кавалерист пожал плечами. — А ты говоришь так, будто мне завидуешь. Или ревнуешь? — он поднял бровь.       — Не женщина с тобой спит, а шлюха! Нарожала от тебя щенков и утопила всех, чтобы рожи их поганые не видеть!       Синие глаза тысячника сверкнули яростью.       — Гэн… — предупреждающе протянул Адлер. — Не надо…       — Такая же продажная, как и твоя мамаша, — Беккер явно наслаждался тем, что Всадника трясет от злости. — Наверняка она пожалела, что не утопила такого урода, как ты, такого сукина сына, как ты! Ты и подобрал себе шваль, и еще позволил ей от тебя понести!       — Не смей, — прошипел тысячник, уже начавший медленно вставать со своего места.       — Да, Тиль, лучше не зли его, — посоветовал трусливый Клеменс Хауэр.       — А то что? Ты думаешь, мне что-то сделает этот урод зубастый? Да его сразу высекут! Его же все терпеть не могут!       — Вальца здесь нет, — холодно напомнил Адлер. — Скажу даже больше — Вальца вообще больше нет. Никто не прикроет твою задницу.       — В любом случае, никто не запретит мне разбить ему рожу, — Беккер показал пальцем прямо в лицо Всадника, отчего тот оскалился и зарычал. — Более отвратительной физиономии я в жизни не видел.       — Заткнись! Закрой рот! — ощерился Адлер, глядя, как тысячник все же поднялся, одним движением скинул камзол и закатал рукава. Гэн злился не на то, что оскорбляют его — он злился за гадкие слова в адрес его матери и невесты. Брякнуть грубость в ее сторону для него было красной тряпкой для быка.       — И как твоя шлюха тебя выбрала, а? — Тиль не переставал нарываться. — Такое чудовище, как ты? Будь она в здравом уме или имей хорошую фигурку и лицо, никогда бы не выбрала такого! И за твоей спиной небось трахалась со всеми! Я дал бы скорее нищему, чем тебе!       Всадника затрясло. Ржущая солдатня заулюлюкала: «О-о-о! Сейчас что-то будет!».       — Зубастый ублюдок, — сплюнул Беккер. — Кто это так качественно выбил тебе зубы, что они так раскрошились, а?       С бледных губ сорвалось рычание. Всадник согнулся и сжался в тугую пружину, как лев перед прыжком, но пока только сделал пару шагов в сторону обидчика, с хрустом сжимая кулаки.       — Гэн, прошу тебя, — взмолился Адлер. — Не надо! Они же свалят все на тебя, Гэн, пожалуйста!       — Я бы вспорол твоей шлюхе живот, чтобы посмотреть, не имеет ли ваше отродье рогов, хвоста и копыт, — осклабился сынок мельника, облизнув губы. Смеха в ответ почти не прозвучало: кто-то сдавленно хихикнул и тут же испуганно смолк. Все, кроме главаря этой стайки шакалов, осознавали, что если Всадник кинется и наваляет Беккеру, от того не останется живого места, а всех, кто поспешит на помощь задире, он просто порвет на куски. «Рыцари» и их окружение прекрасно понимали, что эта фраза была сказана абсолютно зря.       Всадника трясло от бешенства. Синие глаза горели безумием.       Беккер, видя реакцию и наслаждаясь ею, продолжал дразнить его.       К слову сказать, злить Всадника было все равно, что тыкать раскаленным прутом в спящего льва.       — Жаль, не нашлось добрых людей, что дали бы ей марганцовой смеси, чтобы она выблевала этого выродка.       Всадник кинулся. Он не сделал никакого предупреждения, даже не зарычал. Рывок, удар кулаком в челюсть, потом прямо в нос, затем одновременно локтем по шее и коленом в живот. Снова рывок, на этот раз назад — это Андреас вцепился в него и с трудом оторвал от врага.       — Хватит, Гэн, — не своим голосом орал Адлер, повалившись на кавалериста и едва удерживая рвущееся тело. Он держал Всадника под руки и висел на нем, а тот рвался и бешено рычал, в то время как Беккер поднимался со снега. — Прекрати! Ты же можешь себя контролировать! Перестань!       — Могу, — Всадник внезапно замер и прекратил выкручиваться. Он исподлобья глянул на «рыцарей» и «вновь пришедших». — Вот только не хочу.       В висках стучала кровь. В крови этой бушевал пожар. Всадник хотел драться, драться и убивать прямо сейчас. Воин прекрасно помнил все — и избиение, и то, как они надругались над ним. Он все это вынес, хоть ему было больно и плохо, но поганить имя Эйлин он никому не позволит. Пришла пора платить за все. И за покалеченное тело, и за поруганную честь, и за оскорбление всего светлого, что в нем осталось.       За кусочек Гэна Каена, который был еще жив в нем.       Всадник готов был отшвырнуть Адлера и кинуться в драку снова.       — Пожалуйста, Гэн, — в голосе Адлера слышались слезы. Всадник не видел его лица, но дрогнул.       — Ладно же, — он окончательно расслабил тело, и штабс-ефрейтор сполз с него, дрожа. Кавалерист гордо выпрямился. Презрительно посмотрел на поднявшегося Беккера, который вытирал кровь с лица. Оба тяжело дышали. Адлер стоял и трясся, напряженный до предела — Всадник выглядел, как кобра, раздувшая капюшон и готовая в любой момент наброситься. А ему надо будет удержать рассерженного воина.       Всадник медленно протянул руку.       Адлер напрягся еще сильнее. Вместе с ним как-то присели и «рыцари» с солдатней — по их лицам тоже можно было прочитать весь накал страстей, которые они испытывали внутри. Все были крайне сосредоточены, поскольку не знали, что ждать от тысячника — кинется он или нет? Но вместо этого Всадник вынул из-за пояса белую перчатку и швырнул ее в лицо Беккеру:       — Дуэль. Завтра на рассвете.       Он развернулся и пошел прочь.       Штабс-ефрейтор стоял, словно громом пораженный. Тиль прижимал к носу рукав, из которого фонтаном била кровь, пачкая камзол.       Беккер все же поднял перчатку.       Вызов был принят.       Всадник заметил это его действие с каким-то мрачным удовлетворением, со злорадством. Подобрав перчатку, Беккер двинулся в сторону своего шатра в сопровождении еще двух прихвостней. Остальные пока оставались на месте, раскрыв рты. Они озирались, глядя то в удаляющуюся спину Всадника, то в пошатывающуюся фигуру сына мельника.       — Идем, Андреас, — фыркнул он и продолжил идти. Адлер не двинулся с места. Только когда тысячник отошел достаточно далеко, он осмелился тихо прошептать, спрятав лицо в ладони.       — Господи! Он убьет его!       — Да, убьет! — загоготал кто-то из стаи шакалов. — Тиль не оставит ни клочка кожи от этого Всадника!       — Нет, вы не понимаете! — простонал Адлер и чуть не заплакал. — Всадник убьет Беккера!       И они обвинят его в преступлении.       Штабс-ефрейтор прекрасно осознавал это, но вслух не озвучил. Ему хотелось зарыдать, крича: «Гэн, что ты наделал?! Они не простят этого тебе! Они убьют тебя все вместе!». Но вместо этого он поспешил за Всадником. Тот жил уже в отдельном шатре, и палатка его во многом напоминала логово крупной кошки. Всадник спал, как нам уже известно, в подвесной койке, но она была так упрятана под куполом шатра, что если бы не сверкающие двумя синими огоньками застывшие глаза, которые сияли, когда воин не спал, то сперва и не поймешь, что же там такое висит. В темноте же увидеть гамак мог только сам кавалерист, поскольку он твердо знал, где тот находится.       Внизу на матерчатом полу лежали вещи, оружие и книжки. Так же было расстелено одеяло и несколько покрывал, свернутых в рулон в качестве подушки.       Это для Адлера.       Тот повадился ошиваться у Всадника все свободное время. Иногда он стал оставаться ночевать, последнее время все чаще. Офицеры, которые ночевали вместе с ним в его шатре, задирали и обижали его из-за того, что он дружелюбно настроен к Гэну, за что, впрочем, пару раз и были поколочены Всадником — он налупил им просто так, для острастки, слегка, не преследуя цели убить, навредить — только преподать урок. Офицеры и солдатня, правда, стали ненавидеть Адлера и Каена только сильнее, но уже ограничивались лишь словесными уколами в их сторону. Андреас не держал на них зла, но все равно предпочитал общество молчаливого великана и уходил к нему. Он всегда засыпал позже тысячника — ждал, когда тот уснет, порой даже притворялся сам, что дремлет. Ему нравилось подходить и наблюдать, как Всадник спит. Было в этом какое-то очарование — смотреть, как мирно вздымаются и опускаются огромные бока и грудь, как он шумно дышит и мнет во сне край одеяла. Наверное, такая привычка появилась у него после того, как он успокаивал Гэна, помогая ему заснуть, когда у него болели зубы. Однако штабс-ефрейтор никогда не пялился на него больше пяти минут.       Они сблизились главным образом потому, что оба оказались в похожих ситуациях — оба потеряли семью, обоих искалечил Вальц и его любимчики. Просто они этого пока не осознавали. Они интуитивно тянулись к друг другу, потому что где-то в подсознании чувствовали, что могут стать поддержкой и опорой друг для друга. Адлер знал не так уж и много о прошлом Всадника, но того, что он знал, хватало, чтобы сердце его разрывалось от жалости и сочувствия. А Гэн платил ему доверием и благодарностью за добро, и тоже начал потихоньку привязываться к офицеру. У них уже давно появились общие темы для разговоров, общие занятия, да и просто было приятно проводить время вместе. В свободные часы они фехтовали, разглагольствовали, причем, как читатель уже знает, трепался в основном Андреас — Всадник его молча слушал, изредка вворачивая какие-то реплики, а вечером читали в шатре тысячника.       Когда они читали, то Адлер искоса поглядывал на подвесную койку — темнота, только глаза сверкают. Они у Всадника светились, как у кошки, только не желтым, а синим. Тьма, хоть глаз выколи, только два фонаря голубых горят. Огни гаснут — значит, воин спит.       В ту ночь синие фонари долго не гасли. Андреас ворочался, волнуясь за Всадника.       — Почему ты не спишь? — он наконец сел на одеялах.       — Обдумываю план мести и кровавого убийства, это же очевидно, — и кавалерист расхохотался.       — Это не смешно, Гэн! Как ты завтра будешь, а?       — Все шло к этому, — он пожал плечами. — Рано или поздно я бы вызвал его на дуэль.       — Зачем, Гэн? Он же специально тебя провоцировал!       — Потому что пришла пора платить за все, — спокойно ответил Всадник, после чего улегся на бок. — Спи, Андреас.       — Зови меня Анди.       Тот ничего не ответил, только фыркнул и накрылся одеялом. Адлеру ничего не оставалось, кроме как укутаться в свое. Утром кавалерист, одевшись, взял меч, разбудил Адлера, и они вместе выбрались из шатра и отправились на оговоренное место дуэли.       Тиль Беккер в это время тоже готовился к выходу. Он надевал камзол, застегивал пуговицы и оглядывал себя. После этого Беккер повесил на пояс ножны с саблей, а затем, расхохотавшись, сунул заряженный револьвер с тяжелой рукояткой во внутренний карман камзола. В другой потайной карман он сунул небольшой нож.       — Тиль, — заскулил Хауэр, сидевший на одеялах Беккера и наблюдавший, как главарь «рыцарского ордена» снаряжается, готовясь к дуэли. — Тебе не кажется, что револьвер — это слишком? Это… Это ведь нечестно!       — Честно, нечестно, — презрительно фыркнул Беккер, после чего достал револьвер, взвел курок и снова спрятал. — Я убью его.       И он решительным шагом двинулся к выходу из шатра. Клеменс, скуля, последовал за ним.       Дуэлянты в сопровождении своих секундантов вышли к костру. Эта площадь сегодня должна стать им дорожкой.       Увидев друг друга, они кивнули головой. На лице Беккера появилось корявое подобие улыбки — он скрывал злорадство. Секунданты уселись на мешки, на которых обычно отдыхали солдаты, греясь у костра. Дуэлянты обнажили мечи и отсалютовали друг другу и секундантам оружием.       — Начинайте на счет три, — скомандовал Адлер, недовольно прищурившись. — Один… — Всадник и Беккер приняли боевую стойку, периодически угрожающе размахивая оружием. — Два…       Кавалерист сжался в тугую пружину, намереваясь атаковать на счет «Три», но Беккер опередил его, начав бой на счет «два».       Он просто выхватил револьвер и выстрелил.       Под вопль Адлера Всадник упал на четвереньки, зажимая рану в боку, из которой капала кровь, алыми звездочками расплескиваясь по снегу.       Кровь на снегу.       Красное на белом.       Красные яблоки на белой ткани.       Всадник почувствовал, как начинает трястись.       И он посмел ее оскорбить?! Этот щенок?! Мало того, что он надругался над ним самим, над его честью, он еще и посмел оплевать память Эйлин!       Всадник лежит, не шевелясь. Ткнувшись носом в снег, кавалерист едва дышит. Он не шевелится, изнывая от обжигающей боли. Беккер смеется, радуясь легкой победе. Он подходит к распластавшемуся воину, наступает ему на руку, и тот разжимает рукоять меча. Пинком ноги Тиль отбрасывает Отсекатель подальше.       Щелчок револьвера.       — Вот и все, урод. Отправляйся в ад. Я вышибу тебе мозги. Всадник где-то вдалеке слышит, как рвется и мечется Андреас, которого держит Хауэр. Штабс-ефрейтор воет и выкручи-вается, стремясь броситься на помощь тысячнику. Всадник хрипит, тяжело дышит, но он еще живой. Бок горит огнем, и воин чувствует, как сквозь отверстие от пули ему задувает ветер и щекочет, холодит плоть.       — Это нечестно! Бой не считается! — орал и брыкался Адлер, которому толстый Клеменс тщетно пытался закрыть рот.       Тщетно потому, что своей короткой и пухлой ручонкой просто не дотягивался.       Беккер, опустив револьвер, подходит к воину и со всей силы пинает его в бок. Тот не шелохнулся.       Снова пинок.       Он просто дернулся от удара, как дернулось бы мертвое тело, подчиняясь приложенной силе, и все.       Опять удар ногой, но уже без интереса.       Беккер кружит возле него, не зная, что ему делать.       Потом он склонился, и Всадник ощутил холодную сталь на своей шее. Дуло пистолета ткнулось в беззащитное горло. Крики Адлера режут ему слух похлеще рвущего плоть ножа. Он не шевелится и старается не дышать — пусть Беккер думает, что он умер. Ему так нужно.       Его замысел сработал.       Тиль ткнул ему в подбородок дулом револьвера сильнее. Кавалериста захлестывает волна ярости. Глаза застилает кровавая пелена. Пальцы правой руки сгибаются, сгребая снег, смешанный с землей и кровью. Всадник резко с рычанием сжимает одной рукой кисть Беккера с револьвером и выкручивает ее, а другой швыряет горсть снега и земли Тилю в лицо. Тот вскрикнул и пошатнулся, и это дало Всаднику возможность встать на ноги. Он подождал, пока Беккер более-менее прозреет, очухается и кинулся на него.       Правой рукой удар в лицо. Тиль хватает его за грудки и получает удар головой в нос. Наградив друг друга еще парой мощных ударов, они разошлись на какое-то время, покружили, как два драчливых кота, и снова сцепились. Всадник двинул Беккеру левой рукой в рожу, тот вцепился в его плечи и стал давить, не давая кавалеристу нанести удар. Воин зарычал и снова ударил его лбом в лицо. Беккер согнулся, и наездник, которому кровь из разбитого лба заливала глаза, перебросил его через бедро. Беккер встал, но тут же получил в лицо носком сапога и опрокинулся. Он поднялся и снова бросился на Всадника. Они опять сцепились, стали кружить, нанося друг другу тумаки. Тиль ударил Всадника локтем по шее, тот отшатнулся и получил ногой в раненный бок и кулаком в зубы.       Всадник упал на колени. Кровь застилала ему глаза. Она была повсюду, в том числе и в его сознании.       Беккер набросился на него со спины, захватил шею в изгиб локтя и стал душить.       — Нет! — закричал Адлер. Хауэр уже не держал его, и тот не бросался на помощь Гэну. Но когда Всадника прижали, он встал. Клеменс дернул его за камзол, и Андреасу пришлось сесть. По мере того, как продолжалась драка, солдаты и офицеры начали подтягиваться. Они не прерывали боя — просто смотрели. Их число постепенно росло и росло, пока Беккер душил Всадника. У того темнело в глазах, он выкручивался и бился, но много ли он мог сделать с простреленным боком?       — Гэн, нет! Перестаньте!       — Сядь, — нахмурился Хауэр. — Пусть дерутся. Уважай Всадника, это его бой. Если он умрет, значит тому суждено было случиться.       Беккер не просто душил Всадника, он при этом наносил ему удары локтем свободной руки. Ослабленный раной и потерей крови, воин терял сознание. Беккер рассчитывал, что еще немного — и от нехватки воздуха и крови Всадник умрет.       Но он не рассчитывал, что вкус первой крови из разбитых губ заставит Всадника озвереть. А каждый новый удар будил в нем образы и воспоминания, от которых он злился еще больше. В него кидают камнями и орут, что он демон, что ему надо умереть. Его бьют в армии сапогами, на которых надеты шпоры — его бьет Вальц. Эйлин умирает — ее голова падает в корзину. Кровь на снегу, как красные яблоки на белой ткани.       И он посмел оскорбить это все! Оскорбить Эйлин! Он посмел лишить его чести! Их обоих!       Но сегодня все это будет отомщено.       С бешеным ревом, который срывается с размозженных губ из последних сил, Всадник хватает руку Беккера, когда она опускалась, чтобы снова ударить его, выкручивает ее и высвобождается из захвата. Он подхватывает Тиля одной рукой за шею, а другой прижимает яйца локтем, и снова перебрасывает, но на этот раз не через бедро, а крутанув Беккера через него самого.       Солдатня взрывается криками.       Всадник снова бросается на Беккера, озверев от злости. Яростно рыча, они опять сплелись, как два удава в клубок. Все смешалось воедино — два тела, так что и не поймешь сперва, кто кого бьет, звуки ударов, ломающие кости и мнущие плоть, вопли зрителей и злобные крики бойцов, напоминающие волчье тявканье. Град ударов не прекращался. Кавалерист каким-то подсознанием слышал, как кричит и зовет его Адлер, но ответить он, конечно, не мог. В мозгу тупо стучала одна яростная мысль.       Драка, драка, драка.       Они лупили друг друга, швыряли, давили ногами.       — Давай, Тиль! Убей его!       — Раздави его!       — Убей его, Тиль!       — Нет, — потрясенно прошептал штабс-ефрейтор. — Это Гэн его убьет.       Беккер уже давил лежащего на земле кавалериста ногами, вернее, пытался. Тот блокировал его удары своими, а потом брыкнулся сильнее, перехватив замахнувшуюся на него руку, и опять перебросил Тиля через себя, зажав его ногами и выламывая ему руку. Беккер перекатился и встал на ноги. Всадник двинул ему ногой в лицо и тот отшатнулся, плюясь кровью.       — Давай, Тиль! Давай, давай, давай!       — Убей урода!       Они опять начали кружить под эти вопли, выжидая, когда будет лучше наброситься друг на друга. Встали в боевую стойку, покружили, и Беккер под одобрительные вопли ударил кавалериста ногой в ребра. Затрещали кости, воин пошатнулся, но не упал и снова принял угрожающую позу. Они опять бросились друг на друга. Снова все смешалось в сплошные взмахи кулаков, звуки ударов и вопли. Всадник опять рычал, сверкая глазами. Они выворачивали друг другу руки и ноги, падали, пинали друг друга, лежа в снегу. Потом поднялись, опять закружили.       Наездник первым не выдерживает и бросается. Беккер подхватывает его под пояс, и, протащив несколько шагов, толкает и швыряет спиной в поленницу. Толпа взрывается радостными криками. У всех на лицах написано удовольствие, у всех, кроме Адлера.       У него на лице — испуг, а в глазах не жестокое злорадство, а слезы и страдание.       Беккер лупит кавалериста, то поднимая и швыряя его обратно на стопку дров, то лупя кулаками по ребрам и лицу и не давая ему встать. Один из ударов приходится Гэну прямо по ране, и Всадник заходится криком, открываясь для тумаков, которые посыпались на него, как пули из ружья.       — Тиль, хватит! — не своим голосом орет Адлер. — Гэн, защищайся!       — Давай-давай! Сделай его как следует!       Всадник обхватывает ногой шею Беккера, и тот поднимает его и еще несколько раз опускает на поленницу, ударяя спиной об дрова, а потом швыряет на землю. Кавалерист снова оказывается в захвате в результате возни, сопровождаемой тумаками: Тиль снова душит его.       В глазах у Всадника темнеет.       Снова образы. Воспоминания проносятся перед глазами бы-стро-быстро, чередой бесконечных картинок. На этот раз решающим, отрезвляющим становится картинка, где кричит Эйлин.       И кричит она: «Гэн, я люблю тебя!».       Воину кажется, что он слышит это наяву.       Только читатель знает, что ему не кажется — что-то похожее вопит Адлер.       Он кричит: «Нет, Гэн! Только не Гэн!».       Другие слова, но смысл примерно тот же.       И действуют они на Каена точно так же. Всадник поднимает ногу, и его каблук опускается на ногу Тиля. Он снова выкручивается, наносит череду ударов. Опять они сцепились, как две бойцовые собаки, которые не отпустят друг друга до тех пор, пока одна из них не умрет.       Все существо кавалериста заполнило только одно желание — сделать Беккеру как можно больнее.       Внезапно он слышит странный звук — шорох, напоминающий тихий металлический лязг, и ощущает жгучую боль в боку. Укол, укол, еще укол — Всадник заходится криком и падает в снег, зажимая льющую из распоротого бока кровь. Обезумевший Беккер с дико горящими глазами замахивается на него с обагренным ножом, чтобы прикончить. Порозовевшие от крови пальцы сжимают рукоять клинка. Кавалерист смотрит на них, не сводя глаз. В каком-то рефлекторном порыве воин, не глядя, шарит у себя за спиной пальцами в снегу, будто надеясь найти хоть что-нибудь, чем можно защититься.       Возможно, само подсознание подсказало ему, что Беккер ведь выбил из его рук меч, а значит, верный Отсекатель, Змееглавый меч, Коварный меч валяется где-то неподалеку.       Как бы то ни было, пальцы Всадника сначала натыкаются на лезвие, потом на рукоять и сжимают ее. В тот момент, когда розовые от крови пальцы с зажатым в них кинжалом обрушиваются на него, он поднял верный клинок и с лязгом отразил атаку. Яростно зарычав, пинком ноги кавалерист отшвырнул Тиля. Это дало ему возможность подняться.       — Крыса, — Всадник сплюнул кровь. — Какая же ты крыса. Драться — значит честно. Ты трижды нарушил закон дуэли. Следующего раза не будет.       Тиль дунул в сторону, тщетно пытаясь убрать налипшие на лицо волосы, и с криком: «Я тебя убью!» выхватил из ножен саблю.       Бой продолжился уже на мечах. Наездник, будучи опытным фехтовальщиком, быстро перехватил инициативу в свои руки. Другое дело, что ему, раненному, тяжело было сражаться — с каждой выливающейся из него каплей крови он терял силу. Воздух наполнился неистовыми воплями и звоном металла. Беккер пытался достать Всадника еще и ножом, и тому приходилось блокировать атаку с обеих сторон.       — Все, хватит! — Адлер не выдержал. Обнажив саблю, он влез в драку и вставил лезвие клинка между двумя другими, чтобы расцепить их.       — Уйди! — заорал Всадник. — Это мой бой!       Андреас не пожелал его слушать. Он все равно совал саблю, пытаясь разнять сцепившихся бойцов. И добился он этим того, что кавалерист выждал, когда он примет на свое лезвие удар Беккера, просунул лезвие Отсекателя под гарду и дернул. Сабля вылетела из пальцев Адлера, и Гэн поймал ее в полете, пинком ноги повалив штабс-ефрейтора на снег. Просто для того, чтобы в бою Адлеру не прилетело — тот рисковал остаться без головы, руки или еще чего-нибудь, если еще хоть минуту пробудет на поле боя.       Адлер это понял и пополз к их импровизированным сидениям.       Поединок продолжался. Длился он недолго. Лязги оружия, нарезание кругов по розовому от крови снегу — все это вдруг кончилось в один миг.       Беккер наносит удар сверху, метя в голову и сдерживая саблей клинок Каена.       Всадник резко нагибается, скрещивает руки и быстро разводит их.       Лязг, хруст, вопль.       Торс Беккера вместе с зажатыми в кулаках клинками валяется отдельно от его ног.       Всадник выпрямляется, тяжело дыша. Солдаты орут и негодуют. Кавалерист, не обращая на них внимания и не выпуская оружия из рук, подходит к останкам врага. Беккер еще дышит, еще дергается, но это ненадолго, и Всадник знает. Он внимательно смотрит на разметавшиеся по снегу кишки, ошметки органов и алые звездочки крови, затем подходит к той половине Тиля, что держит в руках мечи. Толпа солдат разом стихла. Всадник краем уха услышал звуки рвотной потуги. «Видать, кто-то рассмотрел кишки и не выдержал. Они ведь видят это каждый день», — мелькнуло в голове у Гэна. Он презрительно фыркнул. — «Малахольные трусы».       Он наклонил голову, рассматривая поверженного врага. Тот судорожно сжимает меч и кинжал, пускает слюни, но в глазах еще есть огонек сознания.       Всадник заносит ногу над его лицом.       — Это тебе за мою поруганную честь, — шипит он, и каблук опускается на лицо Беккера. Один раз, другой, третий — до тех пор, пока лицо сынка мельника не превратилось в кровавое месиво. Он все еще дышит, и жизнь медленно утекает из него. Гэн хотел было отрубить ему голову со словами: «А это за Эйлин», но он не стал. Просто продолжал давить ненавистную физиономию, пока его не отвлекли грозным окриком:       — Всадник!       Он повернулся.       Шнайдер.       — Что ты наделал… — тот потрясенно качает головой. Затем шок постепенно проходит, и он кричит уже яростно: — ЧТО ТЫ, ГРЕБАНЫЙ УРОД, НАДЕЛАЛ?!       — Я победил в нечестной дуэли, — кавалерист пошатнулся, уронив саблю Адлера и вцепившись этой рукой в раненный бок.       — Ты человека убил, мерзкая ж ты тварь! — Шнайдер бросается с кулаками на Каена. Тот только прикрывает лицо, не пытаясь даже дать сдачи. Одним движением главный фельдфебель снимает с пояса ремень и начинает беспорядочно хлестать Всадника, вне себя от гнева.       — Хватит! — уж конечно, Андреас не может стоять в сторонке. Он срывается с места и начинает виться у Шнайдера, то повисая на его руках, то подставляя свою спину под ремень. — Не трогай его, он ранен! Бей меня, а Каена не смей!       Всадник, обессиленный ранами, не устоял на ногах и упал, навалившись на одну ногу. Адлер закрывал его собой, не давая командиру лупить друга.       — Это Беккер спровоцировал его, — тараторил штабс-ефрейтор, уворачиваясь от ударов ремня и одновременно пытаясь прикрыть Всадника. Наконец Шнайдеру надоели его метания, и он схватил его за локоть и отшвырнул, наподдав сапогом, как надоедливому шкодливому коту. Он поднял кавалериста за волосы и продолжал награждать ударами ремня, от которых воин вздрагивал, но все же не плакал и не защищался — эти удары были ничто по сравнению с Щекотуном. Да и он сам прекрасно понимал — заслужил. Взмахи ремня каждый раз сопровождались бранью, чаще всего нецензурной.       — Какая ж ты… тварь! — Шнайдер держал Всадника и продолжал хлестать. — Человека… убил! Своего же!       Адлер опять попытался остановить главного фельдфебеля, но получил кулаком в нос и упал в снег, пытаясь сдержать руками бьющую фонтаном кровь. Он на какой-то миг ослеп от боли, но развернувшаяся перед его глазами картина заставила его забыть обо всем:       — Я всего лишь защищал и отстаивал свою честь, — сказал Всадник после очередного удара. — Вы меня бьете, но за что? За то, что я за любимую жену заступился? Разве вы на моем месте поступили бы иначе?       В его глазах не было злобы, а лишь некое удивление, мол, он не понимает, как можно было не вызвать наглеца на дуэль.       — Молчать! — рявкнул Шнайдер и снова хлестнул его ремнем.       — Да, я вижу, вы поступили бы иначе, — теперь уже кавалерист смотрел на фельдфебеля с укором. Но так хорошо известной холодной и слепой ярости в его взгляде не было. Была обида, укоризна, непонимание. Злости не было.       — Не указывай мне, как мне поступать, — от взора синих глаз Шнайдеру было явно не по себе, и это злило его еще больше. — Ты забыл, кто ты такой, пришло время тебе напомнить! — он выхватил кортик из ножен.       Это и заставило Адлера вскочить и кинуться на помощь ко Всаднику. Но он не успел: поскользнулся и упал на розовый снег. Пока он поднимался, что стоило ему немалых трудов, поскольку он и так видел одним глазом, да еще и кровь залила ему лицо, и боль мешала видеть, Шнайдер схватил Всадника за плечо и поднял нож.       Нет! Нет, нет, нет!       Андреас барахтается в снегу, пытаясь встать, но ноги не слушаются его, и он приходит в отчаяние. Наконец он вскакивает и бежит к кавалеристу, но уже поздно.       Треск рвущейся ткани.       Дважды — звук чирканья ножом. Только движения почему-то разные: первый раз лезвие проходит по диагонали слева вниз, а второй раз — справа вниз, тоже наискось. Всадник вздергивает головой и заходится ревом, падает, прижимая ладонь к плечу. Спотыкаясь, Адлер бежит к нему.       — Это тебе на память, — комментирует Шнайдер, вытирая нож. — Чтобы ты не забывал, кто ты такой и где твое место. А еще раз убьешь кого-то из своих — я отрежу тебе яйца и оставлю подыхать, понял? — кортик заплясал в руке фельдфебеля и с хлопком вернулся в ножны. Сам Шнайдер развернулся и пошел прочь.       Всадник не кивает ему, он вообще никак не реагирует. Повесил голову и скалится от боли. Андреас плюхается на колени рядом с ним прямо в мокрый и холодный окровавленный снег, и пытается отнять ладонь воина, через пальцы которого струится кровь, от раненного плеча.       — Дай посмотрю, что он сделал с тобой, — Адлер вцепился в бледные пальцы, стремясь убрать их от плеча. Кавалерист, покачиваясь взад-вперед и пребывая в какой-то прострации от боли, подчинился. Приподняв раненную руку, офицер в ужасе воззрился на багровый х-образный крест, вырезанный на плече Всадника.       — Боже мой, — простонал он, неосознанно поглаживая паль-цами воспаленные и покрасневшие края вокруг взрезанной кожи, сочившейся кровью.       Крест. «Х».       «Это тебе на память, чтобы ты не забывал, кто ты такой и где твое место».