Всадник

XIII

      Всадник очухивался примерно неделю. Раны, несмотря на промывание отварами, заживали долго, поскольку были довольно глубокими. Адлеру даже пришлось зашивать их, чтобы они быстрее зарубцевались: он сунул Всаднику в зубы сложенный ремень, прокипятил иглы и нитки и сшивал разрезанные ткани. Тот мычал, выпучивал глаза и сильнее стискивал зубы. Дыру от пули после извлечения оной (вовремя этой операции кавалерист почувствовал, как пинцет задел его кость и взвыл через зажатый в зубах ремень) тоже зашили.       — Зачем ты возишься со мною? — спросил воин, выплюнув истерзанный зубами ремень. Не изжеванный, а именно истерзанный. Гэн откинулся на свернутое в рулон одеяло, заменявшее ему подушку, вытер пот со лба и хрипло рассмеялся: — Пристрелил бы меня, чтобы я не мучился.       Адлер ничего не ответил. Он продолжил протирать раны Всадника ватой, смоченной в перекиси.       — Но нет же, ты лечишь мои раны, возишься со мной, — нараспев протянул Всадник, поморщившись от щиплющей жидкости. — Когда мог просто взять и оборвать мою жизнь… Серьезно, зачем я тебе? Я же такой кошмарный, посмотри на мои зубы, — Каен оскалился, демонстрируя сточенные резцы и клыки. — Видишь? И охота тебе возиться?       Андреас резко стукнул Всадника по больной коленке, да так, что тот аж дернулся и взвыл.       — Заткнись! — Адлер рассерженно зыркнул на кавалериста и замахнулся на него рукой еще раз для острастки. — Я сейчас выбью тебе глаз!       Всадник рассмеялся. В то, что штабс-ефрейтор причинит ему серьезный вред, он ни капли не верил.       — Ну так что? — спросил он, перестав холодно хмыкать и фыркать.       — Значит так, засранец, — Адлер строго посмотрел на него зелеными глазами, вернее, глазом — второй глаз у него, правый, был поврежден из-за попадания петардой, поэтому был бледно-голубого цвета. Он был слеп. Почти слеп. Адлер поврежденным глазом почти не видел, да и выглядело несчастное око ужасно — покрасневшее, белок прям розовый, радужка и зрачок голубоватые, а кожа вокруг глаза была стянутой, потемневшей и напомнила Гэну прожаренное мясо. Правая бровь была совсем сожжена — ее просто не было. Андреас внимательно смотрел на Всадника, выжимая мокрую тряпку, которой он вытирал кровь с тела воина. Он резко вытянул тряпицу по обеим концам, так, чтобы она щелкнула. — Знаешь, что? Как бы ты себя ни уродовал, как бы ты себя ни калечил, и как бы не уродовали и не калечили тебя — я не позволю тебе умереть, ясно? И прежде чем назвать себя страшным — посмотри на этот кусок мяса вместо моего глаза, ты меня понял?       Каен улыбнулся и прикрыл глаза.       — Я не понимаю только одного: почему?       — Моя мама всегда говорила, что меня тянет к заблудшим душам, — Адлер пожал плечами и продолжил смывать со Всадника кровь.       — По-твоему, я заблудшая душа?       Штабс-ефрейтор помолчал, не зная, что ответить.       — Не пытайся заглянуть в мою душу, Андреас, — Всадник неприятно улыбнулся. — То, что ты там увидишь, тебе не по-нравится.       — Ты не такой, как все.       — И каков я?       — Я бы описал тебя одним словом, — Андреас помолчал немного, потом, убрав рыжие волосы со лба, потом опять внимательно посмотрел на кавалериста, ткнул его пальцем прямо в рассеченную бровь и четко произнес: — Шрамы.       Всадник ничего не ответил — он погрузился в свои мысли.       И времени подумать у него было навалом — он выздоравливал примерно полторы недели. Пока Адлер поил его молоком и таскал ему еду, он поправлялся, креп, и думал, думал, думал.       Сначала в мыслях у него были слова штабс-ефрейтора. Они не шли у него из головы. Он возвращался к ним днем, а ночью его снова начала мучить Эйлин.       — Ты поклялся защищать меня! — кричала она. — Ты дал обет!       — Ты тоже обещала, что всегда будешь рядом, но где же ты? — с болью в голосе отвечал Гэн.       — Я погибла из-за тебя! Ты не смог меня спасти, не сумел!       — Если бы можно было, я бы отдал свою жизнь в обмен на твою, — тихо сказал Всадник в ответ на яростные крики. — Но все, что я теперь могу — с честью отомстить за тебя.       — За мою кровь ты заплатишь кровью!       — Заплачу, — кивнул воин, стоя на коленях. — Я принесу тебе его голову. Только больше не мучай меня, — он затрясся и заплакал.       После таких снов он просыпался в холодном поту. Или в слезах — если он наоборот видел, как он идет с Эйлин за руку по дорожке из осенних листьев и их дети провожают их. Они с женой (Гэн называл ее женой, хотя они не успели пожениться) уже совсем старые, оба в белом, и уходят, оглядываясь на уже взрослых детей и внуков. Боль спазмами сжимала грудь, вязкой субстанцией охватывала его тело, и Всадник просыпался с мокрыми глазами. Брал эту импровизированную подушку из одеял, утыкался в нее и молча плакал, чтобы Адлер, спящий рядом с ним на одеялах на земле — кавалерист пока не мог забираться наверх из-за ран — не слышал и не видел его слез.       Утром боль уходила, разжимала свои тиски, и воин получал свободу. Ему, несмотря на чтение, которое порой отвлекало его, было ужасно скучно валяться целыми днями и выздоравливать. Бои пока шли короткими вспышками, и он мог в них не участвовать, но ему не хотелось тратить время, зализывая раны. Его силище необходим был выход. Так уж Всадник был устроен — ему надо было без конца тратить свою энергию. Вместе с холодом приходил его неизменный спутник, вернее, спутница — боль в ногах.       Изуродованные ноги кавалериста ужасно болели, их сводило судорогой, и он переставал их чувствовать. Мощные голени и изящные стопы превращались в посиневшие бесполезные палки, которые приходилось перекладывать руками — ноги не слушались вообще. Кормление молоком и творогом да отогревание одеялами и грелками помогало ему ненадолго, и Адлер повадился по возможности таскать для воина разогревающие мази, если удавалось найти, а порой и заставить местных в деревне под дулом ружья сделать их.       От мыслей об Эйлин и о своих ранах Всадника отвлекла крыса.       Смерть Беккера заставила предателя позабыть об осторожности и начать активно действовать. Крыса не только передавала все планы, но и повадилась резать солдат в бою. Ночами в шатрах изменник этого не делал — слишком велик шанс попасться. Командиры и офицеры бесились от бессилия, хватались за головы. Злился и Всадник; его сердило, что он может только сидеть, он абсолютно беспомощен и не может ничего предпринять. Верный Адлер докладывал ему обо всем, что происходило во время небольших сражений, в лагере вечером и утром на сборе. Но кавалерист все равно не делился с ним своими мыслями: он боялся, что предателем вполне может оказаться и Андреас. И от этой мысли ему становилось даже больнее, чем когда он думал, что Адлер может погибнуть.       Да, он боялся, что предатель, если это не сам штабс-ефрейтор, убьет Адлера. Тогда он потеряет единственного человека, с которым не грызся, к которому привык и более-менее доверял.       Но как только в голову его закрадывалась мысль: «А если это он предал нас и придется убить его?», сердце Каена сжималось и пронзало иглой боли. Ему становилось плохо и тоскливо. Он жалел, что позволил себе сблизиться с Андреасом, но порой ужасался от представлений, что бы он без него делал. Он разрывался: то он боялся, что Адлер умрет, то переживал, что тот окажется крысой.       Страхи Всадника улеглись, когда он окончательно оправился от ран и стал выходить воевать.       Войско в очередной раз приблизилось к городу, но неприятели были готовы. Они выставили вперед свою армию, ощерившуюся штыками и обнаженными саблями. Армия стояла кругом, защищая все стороны.       Кавалерист, одетый в синий мундир с красной окантовкой рукавов и подкладкой, что свидетельствовало о том, что он ведет тысячу и принадлежит званию мейстера. Он проехался перед первым рядом, наблюдая, размышляя, предугадывая ходы соперника. Наконец он поговорил со Шнайдером, и они начали отдавать короткие приказы. Армия закопошилась, зашевелилась.       Дальние ряды неприятелей стали закладывать ядра в пушки.       — Разойдись! — заорал Всадник. — Ряды на двое! Движение зигзагом! По команде — стреляем! Мушкеты на изготовку! Кавалерия, за мной!       С первым выстрелом началось.       Те нерасторопные, кто замешкался и не успел отойти, разделиться и не начал двигаться змейкой, с криками повалились на землю. Всадник же, с лязгом вынув Отсекатель, понесся первым, ведя за собой кавалеристов, а потом оторвался, вырвался вперед, как вожак волчьей стаи, за которым следует несколько десятков оскаленных пастей, готовых наброситься и разорвать в клочья.       Выстрелы из пушек и ружей раздались по кавалерии, но наездники принялись петлять.       — Держать строй! — рявкнул Каен. — Не отклоняемся! Заходите по бокам!       Земля дрожала от ядер и пуль, взрывающих землю, от топота конских копыт и солдатских ног. Воздух наполнился запахом пороха и криками воинов и ржанием лошадей. Те кавалеристы, что были вооружены револьверами и мушкетами, принялись палить по первым рядам противника.       — В БОЙ! — взревел Всадник, летя впереди всех и размахивая мечом. И тут же скомандовал кавалерии, глядя, как армия врага сжимается в круг сильнее: — Заходите с боков, разите в щели! Избегайте ядер!       Пушки и пули жахали и грохотали все чаще и чаще. Наезд-ники падали вместе с лошадьми, которые придавливали их своими телами. Вдруг Гэн, ослепленный жаждой битвы, почувствовал, что что-то было не так. Он прислушался к своим ощущениям и понял, что выстрелы пушек раздаются чаще, чем должно быть.       Чаще, чем им следовало.       А ведь так быть не может.        На перезарядку артиллерийских орудий нужно время. Значит, пушки на несколько минут должны замолкать. Но промежуток между выстрелами короткий, слишком короткий!       Так быть не должно.       Летя на черном жеребце и рубя головы, Гэн на миг отвлекается и смотрит на несущуюся кавалерию.       Да, все вроде бы верно — бах! — и наездники с лошадями падают.       Все верно, кроме одного.       Часть ядер прилетает сзади. Сзади, со стороны своих, откуда ударов никто не ждет.       Срубив мощным ударом очередную голову так, что та подлетела и закружилась, Всадник развернул коня. Сорвиголова встал на дыбы и полетел черной стрелой. Краем глаза Гэн, уворачиваясь от пуль и ядер, выискивал Адлера. Тот, несмотря на то, что был пехотинцем-мушкетером, ехал на серой в яблоках кобыле и отстреливался от неприятелей. Левая нога у него тряслась в стремени, а на белых бриджах расплывалось багровое пятно. Кровью была залита и спина лошади, отчего Каен понял, что раненный Адлер уцепил кобылу у кого-то из павших солдат, причем своих: у нее были нашивки и тавро Гессена.       — АДЛЕР! — не своим голосом завопил Всадник и понесся на штабс-ефрейтора. Он дернул поводья серой кобылы, разворачивая лошадь Андреаса так, чтобы тот увидел крысу. За дымовой завесой канонира-предателя трудно было разглядеть, но тем не менее, то, что изменник стреляет по своим, не заметить было просто невозможно. Тысячник промчался чуть дальше и закричал:       — СВОИХ БЬЕТ!       — СКОТИНА! — рявкнул в ответ Андреас, вытерев грязным рукавом слезящийся мертвый глаз. Его здоровый «окуляр» пытался разглядеть иуду сквозь дымовую завесу. — ГРЕБАНЫЙ УБЛЮДОК!       — РУЖЬЕ! БРОСЬ МНЕ РУЖЬЕ! — Сорвиголова танцевал под Всадником, шарахаясь от пуль и ядер. — РУБИ ШАШКОЙ И ПОЗОВИ ШНАЙДЕРА! ПУСТЬ ВИДИТ, ЧТО ЭТОТ СУКИН СЫН ПРЕДАЛ НАС, ПОКА Я ДОБЕРУСЬ ДО НЕГО!       Адлер молча кивнул и швырнул мушкет Всаднику. Тот поймал оружие в полете и погнал в сторону дезертира. Ему необходимо было приблизиться на расстояние выстрела. Скакать было тяжело — он мчался через толпу, будто плыл против течения. Плюс еще было необходимо уворачиваться не только от вражеских пуль и ядер, но и от саблей своих — те могли ненароком отсечь ему руку или нос, а то и вовсе лишить головы. Мчаться приходилось еще и так, чтобы изменник не заметил приближающегося Всадника — тот прятался, смешивался с толпой, чтобы нельзя было сразу вычленить и убить его. Все для воина замедлилось; словно сквозь тягучую вязкую массу он видел, как штыки пронзали лошадей, как мушкетеры вздымали ружья, как взмахами сабель рассекались тела и как из недр пушек исторгались ядра. Он заорал, потрясая мечом и прижимая к себе мушкет, и полетел. На миг он оглянулся и увидел, что вслед за ним несутся еще двое наездников — первым был, разумеется, Андреас, а чуть подальше, верхом на гнедом коне скакал Шнайдер. Кавалеристу тогда в подсознании показалось что-то похожее на ощущение поддержки: чувство, будто раз эти верховые за него, то ему можно расправиться с продажной шкурой. Он будто получил одобрение, разрешение на то, чтобы отрубить голову предателю.       Всадник вихрем летел до тех пор, пока не приблизился на расстояние выстрела. Конь взвился на дыбы с яростным ржанием, Каен вскинул ружье, выстрелил, бросил оружие Адлеру, на миг оглянувшись на него, и помчался дальше.       Он сильно оторвался от двоих своих спутников, и когда он наконец достиг места, где стоял лафет с пушкой, завеса дыма рассеялась, и он увидел лежащее возле артиллерийского орудия сраженное пулей толстое тело Клеменса Хауэра. Тот еще дышал — пуля угодила ему куда-то в живот. Всадник, тяжело переводя дух, на миг облегченно осознал: «Не Адлер. Это не Адлер». Почему-то в тот момент, когда он обнаружил, что канонир стреляет по своим и подъехал к Андреасу, он не осознавал этого так четко и ясно, как тогда, в тот миг, когда он рассматривал умирающего предателя. Всадник и сам не знал, почему не отдавал себе отчета сразу — он должен был сразу понять, указывая штабс-ефрейтору на артиллериста, что тот вне подозрений. Но только теперь, перед распростертым на земле Хауэром на него разом свалилось: «Не Адлер, не Адлер… Как хорошо… Это не Анди!». Он в мыслях устыдился того, что назвал штабс-ефрейтора так, но тут же оправдал себя тем, что это, должно быть, от того, что Адлер всегда просил называть его так, но Всадник упорно не звал, так же, как Андреас не называл Гэна Всадником по его просьбам.       Нахмурившись, кавалерист приблизился шагом, раскручивая в руке меч.       — Гребаный предатель, — сплюнул подоспевший Шнайдер.       Всадник не отреагировал. Он подъехал еще ближе, наклонился и — р-раз! — голова Хауэра откатилась, отделенная от тела. Каен выпрямился в седле, и, подняв меч, сердито раз-вернулся и поскакал прочь. Штабс-ефрейтор постоял какое-то время на месте, а потом послал лошадь в галоп, нагоняя воина.       — Сколько ж тебе заплатили, а? — сказал главный фельдфебель и плюнул в лицо Клеменса.       Ответ на этот вопрос они получили уже после десятичасовой битвы. С большими потерями, но они сломили неприятеля и прошли дальше. Большие потери причем они понесли именно по вине Хауэра. И если бы не Всадник и Адлер, то потери бы продолжали расти в геометрической прогрессии.       Обезглавленное тело отвезли в лагерь, где каждый солдат мог поглумиться над ним; все проклинали предателя за погибших товарищей, каждый подходил, плевал в отрубленную голову или пинал жирные телеса.       — Сколько из-за тебя полегло, скотина, — буркнул один из солдат, отвесив пинка под отвислый зад.       Всадник молча сидел у костра, вокруг которого сгрудились остальные солдаты, и смотрел на все это. Взгляд у него был холодным и равнодушным, он скрестил руки на груди и вытянул ноги, грея их — вид у него был замкнутым и злым. Он и сам не знал, почему сердится — может, стыдился того, что мысленно назвал друга «Анди», а может, потому что опять разнылись проклятые ноги. Но он чувствовал тупую злость с того самого момента, как отрубил голову крысе. Нет, это была не та слепая ярость, которую он испытывал, когда дрался с Беккером или когда просто косил людей, хотя в последнем он находил некое удовольствие — его злобе и обиде на все общество давался выход, — это была холодная, можно даже сказать, расчетливая ненависть.       — Ты убил моего лучшего друга, — еще один офицер «попрощался» с Хауэром. Потом он вдруг подошел к Гэну и похлопал его по плечу. — Спасибо, Всадник, что отомстил за него.       — Правильно, скажите ему спасибо, — Адлер мрачно скрестил руки на груди и сел рядом с кавалеристом.       — Спасибо, Всадник, — один из солдат поднялся и тоже похлопал тысячника.       — Спасибо, — еще одно похлопывание от другого солдата. А следующий вообще ничего не сказал — просто кинул кавалеристу на колени вяленую тушку пойманного зайца. Еще один, поблагодарив, кинул кольцо колбасы, в которое голодный Всадник тут же вцепился зубами и начал рвать. Он жадно трепал и заглатывал колбасу, пока другие подходили к нему, похлопывали по плечам, спине, ерошили ему волосы, запуская пальцы, кидали какие-то кусочки съестного — сухари, мясо вяленое, сыр, лук, еще какую вкусноту. Кто-то даже дал бутылку молока. Всадник сожрал половину колбасы, а другую отдал Адлеру. Тот принялся молча есть, глядя, как кавалерист впил зубы в зайца. Воин опять сгрыз половину, а остальное бросил на колени Андреасу, уже покончившему с колбасой. Он вытер губы и поглядел на собравшихся.       Солдаты встали кругом возле него и замерли. Через какое-то время из шатра, ранее принадлежавшего Беккеру и компании, вышел, пригнувшись, Шнайдер, и возня окончательно стихла. Шнайдер держал в руке два мешка — один поменьше, и в нем явно что-то звякало, а второй — побольше. Он позвякал мешком с монетками (только деньги могли так звенеть) и объявил:       — А этой крысе еще и платили. Да и кормили его одного лучше, чем всю нашу армию. Налетайте, — он кинул этот мешок солдатам, стоящим слева. Те тут же набросились на него, как псы на брошенную кость. Мешок с едой он отдал в руки бойцам справа и скомандовал: — Приготовите всем ужин. Всадник! — он повернулся к Каену. Тот не шелохнулся — только сощурился.       — За твой подвиг тебя надо наградить.       — Выпороть последним? — кавалерист не сдержал презрительного смешка.       — Нет, нечто более, — Шнайдер неприятно улыбнулся. — Я выпишу грамоту о твоих воинских заслугах. А устранение предателя, безусловно, высокая воинская заслуга, хоть помимо нее ты много чем отличился. Господа! — он воздел руки к небу, чтобы солдатня прекратила копошиться и обратила на него внимание. Рядовые и офицеры разом замерли и повернули головы. — Почтите графа Каена из Гессен-Касселя!       — Что?       — Как такое может быть?       Все сначала остолбенели, а потом закопошились опять. Всадник поднялся на ноги. Один из солдат вдруг опустился на одно колено, согнул руку и сжал пальцы в кулак, а другой рукой накрыл этот кулак.       — Мейстер! — произнес он, почтительно склонив голову. В след за ним этот жест повторили остальные.       — Я напишу в Германию, пусть выдадут тебе дарственную на земли и звание графа, — кивнул Шнайдер, пока все вставали на колено и шептали: «Мейстер!». — Заслужил.       Главный фельдфебель хотел было нырнуть в свой шатер, но Всадник остановил его.       — Постойте! Кто выдает дарственную?       — Правление вашего графства, разумеется. А вручает местный судья вашего родного города.       — Вагнер, — еле слышно прошептал Всадник, кровожадно оскалившись. Но Шнайдер его уже не услышал — он уже был в шатре.       Слыша, как все шепчутся, зовут его мейстером и графом, Всадник вдруг хрипло расхохотался. Смех у него был ледяной, беспощадный.