Всадник

XVI

      — А роза, стоявшая в вазе на столе, вдруг снова стала белой, — закончив рассказ, Андреас Адлер откинулся на борт судна и искоса посмотрел на Всадника. Тот притих: опустив голову, смотрел куда-то в одну точку.       — Все нормально, Гэн? — Адлер не удержался и погладил его.       — Да, — кавалерист вытянул ноги и запрокинул голову. В лунном свете блеснули бледные щеки — Андреас увидел, что они были мокрыми от слез. — Все в порядке, я… растрогался немного, вот и все.       Он хотел было встать, но отчего-то передумал. Задрал голову к небу, прищурился и сказал:       — Адлер, пообещай мне кое-что…       — Ты знаешь, я до конца верен тебе, — медленно сказал штабс-ефрейтор, повернувшись лицом к воину, но тот, однако, продолжал смотреть в небо.       — Не просто пообещай, а сдержи свое слово.       — Я готов присягнуть тебе в верности, — прошептал Андреас, с силой сжав пальцы Всадника в своей руке. — Я никогда не нарушу то, что обещал тебе. Я выполню все, что ты захочешь.       — Пообещай не умереть раньше меня, — Каен стиснул его руку в ответ. Он нахмурился, глаза у него были серьезные, сосредоточенные. — Пообещай мне, Адлер.       — Я ни за что не умру раньше тебя.       — Поклянись.       — На чем?       — На чем угодно.       — Я, Андреас Гюнтер Адлер, обещаю Гэну Джэду Каену, Всаднику из Гессен-Касселя, Всаднику без головы, что ни за что не умру раньше него, — штабс-ефрейтор взял Гэна за запястья, стал трясти его руки, трижды повторяя слова клятвы. — Клянусь, и готов скрепить свою клятву кровью.       Кавалерист прокусил палец и начертал какой-то знак на тыльной стороне ладони Адлера, а потом и мазанул по его щеке:       — Из крови возникшее да будет смыто кровью. Я Всадник из Гессен-Касселя, принимаю клятву.       Адлер схватил валявшуюся на палубе и катающуюся от борта к борту бутылку, разбил ее, разрезал свою ладонь, и они со Всадником скрепили клятву рукопожатием.       Помолчали какое-то время. Воин сидел, уставившись в небо, а Андреас наблюдал за ним.       — Пойдем вниз?       Кавалерист ничего не ответил. Он заговорил только спустя какое-то время, и совсем на другую тему:       — Знаешь, я все думаю о том, что ты сказал мне… Про сказку эту твою…       — И?       — Когда мы умрем, только ты отправишься к звездам. А мне среди них нет места, — он поднялся, придерживая рукой мундир, в который закутался. — Мне уготовано то, что внизу.       — Почему ты так считаешь?       — Ты видел, что я натворил? — Всадник устало оглянулся. — Думаешь, мне за это будет прощенье?       — Война есть война.       — Я говорю не о том, что я на войне сделал. Война — бесконечный пир крови и дерьма, и если ты не убиваешь в этом аду каждый день — убьют тебя. Это в какой-то мере игра — чем больше голов срубишь, тем больше проживешь. Но моя вина в другом. Моя вина в том, что я получаю удовольствие. И еще кое-что… — он сделал паузу, потом продолжил. — Я говорю в первую очередь о других смертях — смерть Вальца, смерть Беккера, смерть Клеменса…       — Они сами виноваты.       — Но мне все равно не будет прощения. Кровь на руках, кровь в моих мыслях — я никогда не отмоюсь и не попаду на небо.       — Послушай меня, Гэн, — Адлер вскочил и порывисто обнял Всадника за плечи. — Вовсе ты не плохой человек! Ты очень хороший человек, с которым случилось много плохого! Ты не убивал бы, если бы с тобой не поступили несправедливо и жестоко!       — Почему ты видишь во мне хорошее, а? — с болью в голосе сказал Каен, вздохнув. — Ты упорно ищешь лучшее во мне, но его нет, пойми! Я уже не тот, кем был.       — Гэн…       — Свершится новый грех. Я рубил сотни, тысячи, миллионы голов ради одной единственной. Я вынес все издевательства и увечья ради того, чтобы забрать одну единственную голову. Голову лживого проповедника. Если я не заберу ее, моя жизнь окажется прожитой зря. И все страдания, претерпленные мной, окажутся зря. Я не могу отступить. Только получив ее, я смогу обрести покой.       Адлер не знал, что сказать ему в ответ. Всадник помолчал немного, а потом произнес:       — Мне нет места среди таких, как ты и моя жена. Поэтому передай ей, когда вы встретитесь, что я ее люблю и все, что я делал, было для нее. И это… тоже.       Адлер сглотнул комок.       — Гэн, мне…       — Не надо говорить, что тебе жаль. Ты не знаешь, что тогда случилось, тебя там не было. Не надо мне говорить, что она живет во мне — она и так является мне во снах и изводит меня.       — Гэн…       — Я не хочу об этом говорить. Я не хочу больше про это разговаривать.       — Гэн, послушай!       — Я не хочу, чтобы ты знал, как она умерла! — рявкнул Всадник, снова повернувшись к штабс-ефрейтору. — Это не твое дело, ясно? Это только моя боль, — последнюю фразу он уже не прокричал, а произнес с болью в голосе, успокоившись. — Я просил тебя клясться, что ты не сделаешь мне больно.       — Гэн, я…       — Пойдем вниз, — Всадник стал первым спускаться на нижнюю палубу, где спали остальные солдаты. В этот раз он не стал забираться в свой любимый гамак, а улегся рядом с Адлером на пол. Они лежали боком, кавалерист прижимался спиной к животу офицера и вцепился в его пальцы — боялся, что ему опять приснится кошмар со смертью Адлера и одновременно стыдясь, что кто-то стал ему дорог. Он почувствовал себя защищенным, нужным. Но при этом почему-то ощущал стыд и некую вину за то, что, кажется, начал опять привязываться к кому-то.       В душе кавалериста все разрывалось на части: с одной стороны, ему было очень хорошо и комфортно вот так — чувствовать спиной тепло друга, стискивать его пальцы в своих — его не обижают, не бьют, не пытаются причинить ему зло.       Его любят.       Он впервые за долгие годы снова почувствовал, что кто-то любит его! По-своему, не как мужчину или как сына, но как брата, как друга.       И он, кажется, начинает испытывать что-то в этом роде. Иначе, почему же он так боится потерять Адлера?       Потому что его любят. Потому что его самого боятся потерять. Потому что ему не делают зла.       Более того, его понимают. По крайней мере, его хотят понять.       И от этого воину и хорошо, и как-то неловко. Но потом он как-то отбросил застенчивость и недоверие, и решил пустить все на самотек. Раз уж ему куда более комфортно, чем стыдно, значит, он отбросит этот стыд куда подальше. Он с другом, друг рядом, его любят — ему хорошо. Он будет спать без кошмаров и получать удовольствие.       С этой мыслью Всадник спокойно заснул — его смятенье отступило на второй план, и он успокоился. И проспал он так оставшиеся четыре дня до конца их плавания. Адлер периодически просыпался, но отходил от кавалериста только чтобы поесть или справить нужду. Воин же не просыпался, но начинал беспокоиться, если друга не было рядом. Он унимался, стоило ему только ощутить тепло тела штабс-ефрейтора. Затихал, переставал вертеться в своих одеялах и сучить ногами.       Проснулся он в тот самый день, когда шхуна с оставшимися в живых солдатами причалила к берегам Германии. Он сошел с нее, грязный, изможденный, еле передвигающий ноги. Адлер придерживал его за плечи и помогал ему идти. Рядом смирно шагали Сорвиголова и Зола — серая в яблоках лошадка штабс-ефрейтора. Конь Гэна шел свободным, он никуда не отходил от хозяина, а кобылку Андреас вел под уздцы. Измученный Всадник щурился помутневшими от голода и жажды глазами — ему даже казалось, что у него ухудшилось зрение, но дело было в том, что он очень много спал и почти ничего не ел, да и еще его беспрестанно тошнило. Морская болезнь оставила наездника в покое только тогда, когда его искалеченные ноги ступили на сушу.       Всадник постепенно начал приходить в себя. Он огляделся — вокруг сновали люди, нагруженные тазами с бельем, ведрами с рыбой и еще чем-то, носились дети, ездили верховые, грохотали возницы на телегах и каретах — город жил привычной жизнью. Разве что мужчин стало гораздо меньше, вот и все.       Внезапно одна из карет — черная с алыми шторами, и запряженная вороными лошадьми в кровавого цвета упряжках, про-гремела рядом с солдатами и остановилась. Возница спрыгнул с козел.       — Кто из вас граф Каен из Гессен-Касселя?       Солдаты, выгружавшиеся с борта корабля, на миг замерли и воззрились на кучера в темных одеяниях и бархатной полумаске. Всадник тоже смотрел на него — хмуро, с недоверием. Он вдруг ощутил, как Адлер с силой сжал его плечо.       — Есть среди вас граф Каен из Гессен-Касселя? — уже громче и требовательнее вопросил возница.       — Это я, — прошелестел кавалерист и поднял голову. — Что вам угодно?       — Прошу, — кучер открыл дверцу кареты. — Велено отвезти вас домой.       Всадник заколебался, занервничал. Тогда возница подошел к нему, взял за руку, буквально выдернул из рук Адлера и бережно усадил в карету. Штабс-ефрейтор дернулся было, но кучер запрыгнул в козлы на крыше кареты и щелкнул вожжами. Карета, стуча колесами по мощеной площади, стала удаляться. Андреас протянул руку.       — Адлер! — Всадник высунулся на миг, но тут экипаж тряхнуло, и он упал на жесткое сидение. Окошко кареты захлопнулось ставнями. Кавалерист с ужасом подумал: «А как же моя лошадь? Как же мои вещи?», после чего пришла запоздалая, самая постыдная для него мысль: «Как же Анди? Он ведь не знает, куда меня везут, он с ума сойдет!.. Да и что это? Я и сам не знаю, куда меня везут!».       Воин занервничал, начал метаться по экипажу, но от этого его только укачало, и он улегся на жесткую лавочку. Ему было страшно, непонятно и плохо. Он пытался рассуждать здраво, но на вопросы, которые он задавал себе, ответов не было. Выбраться из кареты он не мог, на его вопли и выкрики ему никто не отвечал, поэтому кавалеристу оставалось только покориться судьбе.       Так вот встретили на приемной Родине, если Германия все же стала ему родиной, знаменитого Всадника без головы из Гессен-Касселя: его увез незнакомый человек в черном экипаже с вороными лошадьми неизвестно куда, не дав даже попрощаться с другом.