XVIII
Проснулся Всадник от того, что слуга растормошил его, схватив за плечо. Он недовольно продрал глаза и поерзал в кресле, выпрямляясь, а потом посмотрел на возницу. Взгляд его все еще был мрачен. — Извините, что разбудил, хозяин, — человек в маске низко поклонился. — Я хотел доложить, что ваши вещи и лошадь доставлены. Какие будут приказания? — Приготовьте мне ванну, одежду, ужин и постель. — Слушаюсь, — слуга снова поклонился. — Но, видите ли, вам придется немного подождать — я единственный в замке. — Почему? — Всадник нахмурился. — Остальные слуги разбежались, никто не хочет тут работать. Кавалерист вздернул правую бровь. — Боятся, — пояснил возница, повар и уборщик в одном лице. — Этот замок пользуется дурной славой, хозяин, иначе его бы не назвали Блутштайн*. Вдобавок помимо легенд, которые ходят об этом замке, люди элементарно боятся… — служка понизил голос, потом неприятно улыбнулся. — Вас. — О, да, — Всадник осклабился, потом слегка крутанул кистью, выражая свое нетерпение. — Займитесь моей ванной для начала, потом расскажете мне парочку страшилок. И выключите** наконец эту музыку — меня достала эта дурацкая шарманка. Откуда она играет? — Я не знаю, — разнорабочий снова неприятно улыбнулся, показав желтые зубы. — Она свела с ума не одного человека, граф Каен. Но иногда она замолкает. — Всадник, — сморщился кавалерист. — Как скажете, герр Каен, хозяин, — слуга проигнорировал просьбу. — Что-то еще? — Чем я могу занять себя? — В замке полно развлечений, — опять противная улыбка. — Здесь все разрушено, — воин ответил таким же оскалом. — В замке есть театр, сад, библиотека, музыкальные и художественные комнаты. Только в сад я вам выходить не рекомендую — уже стемнело. Всадник поднял брови. — Вы можете… — возница замялся. — Заблудиться. Так что развлекайтесь где-нибудь в замке. — Я могу сходить в конюшни? — Нет нужды — я привел вашего жеребца в порядок. Посмотрите собрание изданий или дневники Артура Блау — одного из владельцев этого замка. Если вдруг заблудитесь, позвоните в колокольчик — они развешены везде. — Где мне их найти? — Книги в библиотеке, а где дневники — одному Богу известно, — служка пожал плечами. — Но у вас есть отличный шанс их найти. — Спасибо, я займусь. — Всадник поднялся. — Но для начала я хотел бы отдохнуть, и переодеться. Где мои вещи? — Они ждут вас в холле, хозяин. Я не стал поднимать их наверх, поскольку не знаю, какую комнату вы выбрали. — Я за ними сам схожу. — В таком случае, я подергаю звоночек, чтобы вы знали, что ванная готова и оставались на месте, и провожу вас. — Замечательно. И они разошлись в разные стороны. Всадник вышел из зала и отправился бродить по бесконечной сети коридоров. Шарманка, явно обрадовавшись, что он снова один, запиликала вновь, вынося ему мозг. Кавалерист спустился в холл, взял свой вещмешок и саквояж, и пошел наверх. Шарманка словно сошла с ума: она то пела тише, то тренькала прям у его уха с неистовой громкостью. Всадник периодически махал рукой у уха, словно прогоняя нудящее насекомое, но музыка не прекращала играть. Ему ужасно хотелось заткнуть чем-нибудь уши. Он мотнул головой и уверенно прошествовал в свою спальню, поставил сумки на пол — маленький саквояж и вещмешок, который и того меньше, вот и все его пожитки. Самыми ценными сокровищами Всадника были его книги. Двумя из них он дорожил особенно — первой, разумеется, была книжка о кавалеристе, (он ее так и не дочитал), а вторая — издание с частично сгоревшей обложкой Дон Кихота. Были у него и другие книжки авторов того времени, но очень мало. В их число входил Шекспир (хотя Всадник не больно-то любил стихи, но все же литература восемнадцатого столетия разнообразием похвастаться не могла, и ему приходилось довольствоваться малым), полюбившиеся кавалеристу приключения Робинзона Крузо и Гулливера. Он не любил сухую философию и предпочитал читать о путешествиях и каких-то похождениях. Воин очень жалел, что написано, по его меркам, (да и в общем-то, в своей оценке он прав), так мало. Несмотря на распространение печатных станков и тиражирование книг, их все равно было трудно достать, и большая часть того малого, что было у Всадника, он доставал во время грабежей захваченных городов. Он запрещал солдатам жечь библиотеки. Более того, он запрещал жечь дома богатеев прежде, чем он найдет там книги. Роман о наезднике, который он долго время не открывал, тут же поглотил его, как только он снова погрузился в чтение, надеясь себе занять. Книга отвлекла его от шарманки, (по крайней мере, сквозь поток мыслей и рожденных воображением образов, музыка не так слышалась), и скрасила ему ожидание. Он дошел до того момента, как верховой и его солдаты отправились воевать с арабами и с волнением бегал глазами по странице, горя желанием узнать, что же будет дальше — победят герои в сражении с караваном бедуинов или нет? Но узнать ему не удалось — по крайней мере, пока. Задребезжавший звонок оповестил, что ванна готова. Всадник свесил ноги с кровати, тяжело вздохнул и стал ждать, когда слуга в черной маске отведет его в ванную — там он еще не был. Он осмотрел лишь малую часть замка, и этого ему с лихвой хватило, чтобы вновь разбудить в нем озлобленного параноика, который вечно оглядывается, принюхивается и рычит на все, что движется. Скорее всего, в этом даже были повинны не следы пребывания здесь какого-то ужасного зверя, а дурацкая невесть откуда взявшаяся шарманка. Она действовала ему на нервы все больше и больше. Ладно, если бы надоедливая музыка пиликала где-нибудь в одном месте — он бы просто ушел от нее и все. Но шарманка со своей заунывной колыбельной словно преследовала его, и больше всего его бесило, что он не мог найти источник звука и устранить музыку. Стараясь не обращать на нее внимания, Всадник открыл свой саквояж и принялся рыться в нем в поисках смены чистого белья. Такая все-таки обнаружилась, несмотря на то, что большинство его белья было грязным. Он решил заодно и выстирать грязное. Пока он копался, краем глаза поглядывал на дверь: не идет ли дворецкий? — Герр Каен, — человек в маске появился через пару минут и мотнул головой в сторону коридора, приглашая тысячника идти за собой. — Извольте. Кавалерист прижал вещи к груди и последовал за слугой. Они двинулись извилистой сетью коридоров. Музыка заиграла громче, словно обрадовалась, что воин вышел из своей комнаты. — Когда она замолчит? — Всадник поморщился. — Надоела уже. — А, ну она всегда поет. — Одно и то же? — Да, граф, одну и ту же мелодию. — Когда я заходил на территорию тюрьмы, она замолчала. — Да, там она не играет. — Я устал от нее. Иногда мне хочется даже устроить там себе спальню. — Я бы не советовал. — Место жутковатое, не спорю. Но я больше не могу это слушать. — Хочу вас обрадовать — иногда ее сменяют орган и рояль, но они только в одном месте играют, а рояль слушать одно удовольствие. Вы любите музыку, герр Каен? — Да, весьма, — медленно ответил тысячник после долгой паузы. — Другое дело, что я не могу понять, откуда она доносится, и почему не умолкает. Почему следует за мной? — По легенде шарманка начинает играть, как только чует появление истинного хозяина замка и перестает, предсказывая его смерть. Всадник недоверчиво прищурился. — Она начала петь за две недели до вашего появления, хозяин. До этого она молчала двадцать лет. — Что здесь произошло? — Когда-то давно здесь жил богатый и кичливый графский род, герр Каен. Они славились как и своими разгульными игрищами, так и жестокими убийствами. За малейшую провинность крестьянина в лучшем случае просто кидали в темницу, замучив пытками, а в худшем — скармливали одному из любимцев Артура Блау — это был двоюродный брат хозяина. Артур обожал всяких тварей, особенно хищных. Но ему мало было земных созданий — он свято верил в то, что существуют всякие феи, драконы и прочие твари. Он все время чего-то искал, исследовал… — И что же? — Вполне возможно, что он кого-то нашел. Последние дни своей жизни он вел себя как безумный: ходил по замку, бормотал что-то, ползал с лупой, рассыпал какие-то порошки. А потом он ушел с одной из своих книг и не вернулся. Ходят легенды, что после него остались другие его книги о волшебных существах, но вот где они, неизвестно. В общей библиотеке замка нет его сочинений. Их искали, но безрезультатно. С того дня Генрих Блау, хозяин замка, окончательно озверел и тронулся умом. Дошло до того, что он убил собственную дочку, скормив несчастную Софи чудовищу Артура Блау, которая провинилась в том, что, видите ли, слишком громко играла на рояле. — Чудовищу? — переспросил Всадник. — Мало кто знает, что это за существо. То ли это обычный хищник, которого брат Генриха привез из своих странствий, то ли гибрид, созданный им же в результате его экспериментов над животными — суть в том, что Генрих отобрал у него эту тварь и запер в клетке, где регулярно дразнил. Зверя тыкали раскаленными прутьями, махали мясом у него перед носом. Артур был против, но его брата это не остановило. Генрих превратил обычное животное в машину для убийства — он скармливал этому созданию пленных, которых захватывал во время военных походов, провинившихся крестьян и прочих неугодных ему. В их числе оказалась дочь Артура, но монстр сожрал ее уже после его пропажи. — А потом? — ровным голосом спросил кавалерист. — А потом в один черный день это существо сорвалось с цепи и уничтожило всех в этом замке. Оно рвало и пожирало людей, потому что его этому научили. — Я…знаю, — медленно сказал Всадник. — Знаю, каково это — когда тебя намеренно превращают в чудовище. — Из людей чудовища получаются куда опаснее, чем из животных, — человек в маске неприятно улыбнулся. Тысячник тоже, продемонстрировав сточенные зубы, от которых слуга шарахнулся. — Это существо до сих пор носится где-то в саду, — произнес дворецкий, глядя в пол. — Откуда вы знаете? — Я слышал, как оно рычит. — Почему оно не ушло отсюда? — Вполне возможно, что оно ищет Артура. Замок был для этой твари сначала домом, и только потом тюрьмой. — Ждет Артура? Но Артур не вернется, это очевидно. — Увы, многие питомцы ждут своих хозяев, даже когда они умирают, это необъяснимый факт, — слуга покачал головой. — Вы никогда не замечали? — Ну почему же, замечал, — Всадник пожал плечами. — Давно замечал, что животные преданы людям до такой степени, какой они не заслуживают. Они помолчали немного, спускаясь по ступенькам, а потом воин вновь заговорил: — И что же он ест все эти годы? Тут не было ни одной души. — Ну, сначала были те, кто не успел убежать, а дальше не знаю — может, ходил шмонать по городу. — О массовых убийствах людей сразу стало бы известно, объявили панику, и все бы удрали отсюда, — Всадник поморщился и мотнул головой. — Ну я не знаю, я сам приехал сюда незадолго до вас. Через несколько дней после этого начала играть шарманка. — Кстати, шарманка! Откуда она? — Когда-то игрушка принадлежала дочери Артура, Алисе. Она постоянно крутила ее, бродя по замку, и пела колыбельную. Она ждала отца. Днем пиликала, а ночью начинала напевать, стояла у окон. Раньше она всюду ходила за Артуром и перестала играть, когда он пропал. И вот теперь это вроде как ходит и пиликает ее душа, ходит за настоящим хозяином замка — за тем, кого она таковым считает. Изначально замок должен был отойти ему, это потом предыдущие владельцы переписали его на Генриха. Если она начинает играть — значит, истинный владелец Блутштайна скоро появится. Если замолкает… — Он умрет, — закончил Всадник. — Так что в ваших интересах, чтобы она играла, — слуга мерзко хихикнул. Всадник ничего не ответил. «Рояль, значит, это Софи. Его я еще не слышал», — подумал он, прикусив губу. Наконец они дошли до столовой. Она, к удивлению кавалериста, довольно хорошо сохранилась — багровый ковер с узором, на стене — гобелен, изображающий какой-то сюжет из жизни рыцарей, огромная люстра, высокие потолки, украшенные лепниной, как и двери, длинный стол, накрытый кружевной скатертью, изящный гарнитур с бархатной обивкой, огромные окна со шторами из тяжелой ткани, подвязанными золотыми веревками с увесистыми кистями. Вот только стол накрыт был на одного человека. — Я не знал, что вы предпочтете съесть, граф, и приготовил так много всего, правда, в небольших порциях. Всадник вдохнул аромат пищи и почувствовал вдруг, насколько он голоден. Он уселся за стол, повязал на шею салфетку, взял нож и вилку и принялся поглощать еду. Он сначала умял часть свинины, потом большой кусок дорогущей остроносой рыбы, которую до этого никогда не видел, после этого съел миску супа, а затем настала очередь десерта — вишневого штруделя. Уж рулет с ягодами воин умял весь без остатка — когда ему еще доведется побаловать себя сладким? Он и сахару-то не ел, сахар был в большом дефиците. Производили его мало, в основном привозили из Египта и арабских стран. Когда шла война, всей армии доставалось по два килограмма на полк. Сахар производился в маленьких неровных по форме кусочках либо цельными большими кусками, от которых откалывали маленькие щипчиками. Солдаты брали себе по такому кусочку, клали за щеку и рассасывали; доставалось им мало и редко, и когда они получали свою порцию сладкого, было для них праздником. Всадник же сахару не ел просто потому, что свою порцию отдавал Адлеру. А теперь ему достался целый рулет, и он не мог упустить возможности и не съесть весь штрудель целиком. Ах, как сладко! Всаднику ужасно захотелось пить, и графин с сидром был мигом ополовинен. Тяжело вздохнув, кавалерист, уставший, изморенный от наполненного переживаниями дня и совершенно, простите, обожравшийся, откинулся на спинку кресла. Его давно так славно не кормили — в лучшем случае ему доставалась картошка запеченная, с луком, да мясо диких животных, но обычно они перебивались сваренной на костре в котелке кашей. А тут такое изобилие! — Вы наелись, граф? — участливо осведомился слуга. — Вполне, — кивнул Всадник и облизнулся. — Вам два письма — одно от герра Андреаса Адлера, другое от управления. — Читайте, — Всадник махнул рукой и прикрыл глаза, слушая, как человек в маске с шелестом разворачивает письмо. — Герр Адлер пишет, что очень хочет, чтобы вы посетили его поместье на днях. Особняк «Фуксе», довольно известные владения. Он убедительно просит вас заехать к нему, заранее сообщив о приезде, и после этого самому нанести вам ответный визит. — Дальше, — кавалерист нетерпеливо крутанул пальцами. — Следующее письмо уже от местного суда: герр Вагнер сообщает, что будет ждать вас через две недели на вручение дарственной, на главной площади. — Через две недели, м-м-м, — все так же не открывая глаз, Всадник облизнулся, будто смаковал что-то вкусное. — Прекрасно. — Что велите написать в ответ, граф? — Скажите Адлеру, что он может ждать моего приезда через неделю, может, чуть больше. А сам он сможет приехать ко мне только после того, как я закончу… — тысячник замолчал на мгновение, замялся, а потом продолжил, более холодно и зло. -…Мои дела. — Хорошо, я напишу ему. Вагнеру что-то передать? — Скажите, что я… явлюсь. Остальное я скажу ему сам, лично. И еще — напишите портному, сапожнику, кузнецу и кожевнику — мне нужен костюм, сапоги и амуниция для жеребца. Спросите у портного и сапожника, когда я могу доехать и снять мерки, выбрать ткань и фасон. — Хорошо, граф, — слуга кивнул, а потом спросил. — Какую комнату вы заняли? Тысячник объяснил ему, и он удалился. Всадник посидел еще немного, а потом поднялся и снова отправился бродить по замку, взяв со стола канделябр со свечами. Уже окончательно стемнело, и люстры и факелы горели не везде. Ночью ходить по заброшенному замку, слушая краем уха надоедливую мелодию, поскольку шарманка играла одно и то же, было куда хуже. Вдобавок температура упала, и воину стало еще и холодно. Но несмотря на это он продолжал гулять по замку — ему хотелось исследовать что-нибудь еще, ведь это здание хранило много тайн. Через какое-то время прогулок по запыленным, покрытым паутиной лестницам он услышал мелодию, но на этот раз это были звуки клавишного инструмента. Шарманка же, в свою очередь, притихла, но насовсем не заткнулась. Вот эта музыка ему уже понравилась, и он двинулся на звук, то и дело прикладывая ухо к стенам. Печальная песнь разжигала в нем любопытство и умиротворение одновременно; она определенно ему полюбилась, так как успокаивала, изгоняла то ощущение тревожности, которое вселяла в него шарманка. Потом и вовсе эта композиция закончилась и началась другая. Всадник с шумом вдохнул воздух, прикрыв глаза — было ощущение, будто играет кто-то живой, и он на миг ощутил себя частью оркестра, как раньше — ему доставляло удовольствие слушать, как репетируют другие, он чувствовал себя живым, по-настоящему живым, не только когда играл, но и когда слушал. Он сразу вливался в эту стихию, потому что она была его. Он шел, слушая, и звуки были все ближе и ближе к нему, что не могло его не радовать. Наконец он остановился перед одной дверью, из-за которой музыка звучала громче всего, и отворил ее. Всадник оказался в музыкальной комнате. Когда-то она предназначалась для репетиций и небольших выступлений, а теперь в ней, как и везде, царило запустение и мрак. Всюду висели или же валялись скрипки, контрабасы, гитары, причем в самом разном состоянии. Окна еще были целы, а вот ставни местами были сломаны. Посередине сцены стоял белый пыльный рояль, на котором лежали увядшие розы. Тысячник обратил внимание, что клавиши сами вздымаются и опускаются, будто под нажатием невидимых пальцев, прежде, чем мгновением позже они перестали, точно пианиста застукали и он в спешке убрал руку. Всадник замер, а потом вдруг вспомнил, что ему говорил слуга, и зачем-то заговорил, стушевавшись: — Софи? Это ведь ты? Ответом ему была тишина. Чувствуя себя полным глупцом, наездник продолжил: — Пожалуйста, скажи, что это ты. Вдруг он увидел, как складки кожи на сидении стула изменились, словно пианист поерзал. — Мне понравилась музыка, — признался воин в пустоту, ощущая себя полным дураком. Одновременно с этим он чувствовал что-то другое, непонятное. Это была смесь смущения, какой-то странной непохожей ни на что другое жалости, вернее даже, сочувствия, и скорби. У него почему-то защипало в глазах, и он понял, что вот-вот уронит слезу. В ответ на его слова прозвучала пара нот. Всадник с ошарашенными глазами поглядел на клавиши, которые приседали и поднимались под невидимыми пальцами. — Да-да, — кавалерист закивал. — Мне нравится. Продолжай. Я пришел тебя послушать. Еще одна музыкальная фраза. Всадник молча кивает, давая понять, что он доволен и надо дальше. Он поджимает губы, чтобы не плакать. — Я тебя послушаю, — прошелестел он. Потом помялся и неуверенно начал: — Я не знаю, обрадуешься ли ты, но… Я новый хозяин замка. В ответ ему раздалось несколько звуков верхних нот, у самого края клавиш рояля. — Да, инструмент расстроенный, — волнуясь, отозвался он, сам не соображая, что несет. Просто нужно было произнести что-то в ответ. — Надо будет вызвать мастера. Фраза из мажорных нот. — Я знаю, — он смущенно улыбнулся, мысленно приказывая себе не плакать. Он и сам не знал, почему его тянет — может, ностальгия по былым временам, а может, ему жалко не упокоившуюся девочку? — Поиграй пока так, ладно? Софи заиграла. Сначала взяла пару пробных нот, потом уже начала уверенно играть мелодию. Всадник облокотился на дверной косяк и стал слушать ее, прикрыв глаза, и отметив про себя, что скрипка была бы отличным аккомпанементом. Девочка, которую он не видел, но знал, что она здесь есть, сыграла ему сначала одну композицию, а потом умолкла, выжидая, что он скажет. Он замялся, подбирая слова, чтобы похвалить ее, и наконец сказал: — Очень… Что? Душевно, красиво? Он не знал, что дальше говорить, поскольку не умел выражать чувства словами. — Просто продолжай играть, хорошо? — решился он. — Мне очень нравится. Софи снова начала исполнять ему что-то. Всадник опять прикрыл глаза, ощущая умиротворение, спокойствие, к которым примешивалось еще что-то, что он смог определить потом. Это же чувство и пыталась заставить его плакать. Этим чувством было облегчение и очищение его измученной души, изорванной в клочья другими людьми, превратившими его в монстра. Просто Всадник этого пока не понимал. Зато понимала Софи, иначе она не стала бы ему наигрывать дальше. Всадник, похоже, пришелся ей по душе. За всю жизнь девочки ее игра никому не нравилась — ее сгоняли, когда она садилась за рояль, и тут нашелся человек, который просит ее играть. Этого кавалерист, конечно же, не знал, но, может, чувствовал где-то в глубине души. Поэтому и просил поиграть ему. На каком-то моменте он снова почувствовал, что слезы сейчас польют из него и мысленно обругал глупые глаза за способность плакать и велел им этого не делать, хотя и понимал — бесполезно. В этот раз ему удалось сдержаться, но не лить слез во время игры было куда проще, чем во время разговора, который продолжился после окончания такого вот маленького и странного выступления. — Спасибо, — поблагодарил Всадник. — Это было… приятно. Очень приятно. Мне было приятно, да. До свидания. Извини, что ухожу, — он повернулся к двери, вышел, а потом вдруг обернулся и смущенно сказал, сунув голову в дверной проем: — Ты это… Ну… Спокойной ночи, ладно? Если ты, конечно, спишь. И он ушел, испытывая в душе бурю эмоций. Это был и стыд, и жалость, и радость от того, что слышит музыку, которая ему приятна. Думая об этом, пиликанье шарманки он уже с легкостью игнорировал. Больше он уже никуда не заходил, хотя ему очень хотелось до этого отправиться и посмотреть кухню, но эмоциональные переживания и долгий день вымотали его, и Всадник двинулся в спальню. Постель уже была приготовлена для него, поэтому он по-ставил канделябр на прикроватный столик и прежде, чем раз-деться и улечься, закутавшись в три теплых одеяла — в замке стало еще холоднее — он решил раздернуть шторы. Ему просто подумалось, что они слишком тяжелые и мрачные, вдобавок впитали в себя всю пыль. Это было ошибкой. Его глазам открылась довольно мрачноватая и жуткая картина, освещаемая луной, и он поспешил шторы задернуть, но прежде, чем это случилось, он заметил лежащий на подоконнике вонючий труп ворона. — Фу! — Всадник брезгливо сморщился, отпустил пока шторы, схватился за раму, открыл окно, взял мертвую птицу за лапку, выкинул и поспешил задвинуть раму на место. Но он не рассчитал силы и сделал это слишком резко, и стекло от его движений треснуло. Кавалерист тупо посмотрел на него несколько минут и поспешил зашторить окно. Ему не нравился вид взирающей на него, словно око, луны сквозь треснувшее стекло. Он разделся, улегся в кровать, укутался в одеяла и смежил веки. Спал он, увы, плохо. Под окном все время шебуршали какие-то ночные звуки: то вскрикнет птица, то ухнет сова, то заквакает лягушка в пруду, и ее подхватят остальные, начиная обычный и долгий лягушачий концерт на все лады. К этому-то Всадник худо-бедно привык за время военных походов, это не тревожило, его и было обычным явлением. Даже вой волка был для него словно приветствием брата. Но все постепенно стихло, и он слышал лишь, как кто-то продирается через листву, ломая ветки и деревья. Кто-то очень большой. Жмурясь, кавалерист пытался прогнать порожденную воображением картину, как гигантский неведомый зверь бродит по лесу, ломая деревья и рычит. Всадник в ужасе распахнул глаза и рывком сел в постели, осознавая, что рев — не плод его воображения. Он тяжело дышал, глаза бегали. Тварь рычала. Всадник прислушался — он даже не мог определить, на какое из когда-либо слышанных им животных это похоже. Страх кавалериста сменился яростью, и он оскалился и зарычал в ответ. Слышал себя только он — рычал он тихо, но прилива ненависти хватило, чтобы страх отступил. Губы его дергались, глаза горели — ему в такие минуты казалось, что он всесилен и может сцепиться с кем угодно. Сцепиться и победить. Как обычно и происходило. Опять безмолвие. Потом опять рев, и Всадник отвечает — громко, яростно, выгнув шею и дрожа всем телом от того, как вибрация от рыка распирает у него легкие и глотку. Внезапно опять все стихает. Воин перестает рычать, когда зверь умолкает. Он даже не скалится и перестает комкать в кулаках край одеяла. Глубоко дышит, прислушивается. Ночные животные снова начали свой концерт: на все лады заголосили лягушки, птицы и волки, но это было естественным шумом на улице, а кроме того, он был привычен Всаднику и не мешал. Зато внутри, в замке, царило безмолвие. В этой тишине отлично слышалась шарманка. Более того, она не только играла, но еще и напевала тоненьким голоском:Тили-тили-бом, Закрой глаза скорее, В тихом сумраке ночном Скребется кто-то в двери. Тили-тили-бом, Только волки воют. Ну а мы сидим и ждем, Скрывшись за листвою. Тили-тили-бом, У нас топор и нож. Мы уж близко под окном, Теперь ты не уйдешь. Тили-тили-бом, Нам стены не преграда. Спокойно в замок мы войдем, Где нас ждет награда.
Губы Всадника задрожали, он оскалился, готовясь рыкнуть. Шарманка, а вернее, бедная Алиса, которая крутила ее, «прогуливалась» туда-сюда у его двери, периодически стучала ему в дверь и скреблась, и всячески действовала на нервы. Она на какое-то время замолчала, но мелодия пиликала, а потом снова запела:Тили-тили-бом, Закрой глаза скорее, Мы уже идем с ножом, Ты подставь нам шею. Тили-тили-бом, Забрызгаются стены, Когда мы весело споем, Вскрывая твои вены. Тили-тили-бом, Лежать осталось тело. Только голову возьмем — Закончили мы дело. Тили-тили-бом, Слышен крик совы, Ночь рассечет мечом Всадник без…
— Заткнись! Закрой рот! — кавалерист не дал Алисе закончить и швырнул сапог в дверь. — Ых, скотина! Не переставая пиликать, шарманка отошла дальше. Он все еще слышал ее, но уже гораздо тише, поэтому смог, ворча, от-вернуться лицом к окну, накрыть голову подушкой, задернуть полог своей кровати и заснуть.