Всадник

XXXVIII

      Следующий год выдался уже на редкость беспокойным и муторным. Мир замер в ожидании новой кровопролитной войны.Страны ощерились и сжались, как волки, клацая зубами и огрызаясь друг на друга, цапались и готовились напасть.       Для непосвященного читателя стоит пояснить, из-за чего началась эта ужасная и масштабная война. А причина была до-вольно простая — англичанам хотелось удержать американцев под своим игом. Поводом к войне послужил привезенный в Америку чай с высоким налогом и условием, что выращивать свой американцам запрещено. Это было выражением протеста — в декабре 1773 года переодетые в индейцев «Сыны свободы» повыбрасывали бочки с грузом за борт. С этого момента начались всевозможные политические терки, которые наших героев пока не касались, и продолжались они до того самого момента, когда вся эта заварушка не достигла своего апогея.       Война была объявлена, и Германию это не обошло стороной, потому как ландграф Гессенский в очередной раз, прикрываясь союзническим долгом, продал свой народ на мясо ради наживы.       Вот это событие уже напрямую касается наших офицеров.       Всадник и Андреас Адлер были втянуты в войну против своей воли и куплены, как две бойцовые собаки. Причем если второго Шнайдер купил сознательно, то первый достался ему, как кот в мешке.       — Мне нужны самые свирепые, — потребовал фельдфебель, сидевший в кабинете герра Майера. Тот был человеком, занимающимся подбором войск и продажей солдат в наем.       — О-о-о, самые свирепые, говорите, — мужчина среднего роста в зеленом истертом камзоле с неприятным лицом хищника хрипло рассмеялся, так, что даже бывалого фельдфебеля передернуло. Он повернулся — сухопарый, неприятный. Лицо испещерено морщинами, словно борозды от пашни на поле. Серые глаза одновременно крысиные и стальные, будто в этом человеке трусость напополам сочеталась с холодным расчетом. Парик грязный, запыленный, да и в целом Петер Майер создавал впечатление скряги и редкостного пройдохи. Он зарылся в своих бумагах, пока Шнайдер, не уступавший ему в подлости, презрительно рассматривал его спину.       — Я дам вам одного, но он будет стоить, как сотня, — Майер положил перед Шнайдером договор, проскользив по бумаге шишковатыми пальцами, больше похожими на птичьи лапы. — Подпишите на него договор, и он ваш.       — Почему такая цена? — возмутился Шнайдер после того, как кинул вниз мимолетный взгляд.       — Потому что он заменит сотню, — Майер неприятно улыбнулся. Пальцы крепко держали верхний край листа, не давая смотреть имя. — Великолепный воин! Его уже покупали однажды, и он воротился с победой! А идет как! Идет, подобно богу Тору — сметает все на своем пути, летит на огромном коне, уничтожает все, что попадается под его взор!       Франц с недоверием смотрел на продавца пушечного мяса.       — Очень, очень жестокий, — еле слышно прошипел Майер, в ту минуту походивший на змея искусителя.       — Где доказательства? Мне нужны доказательства.       — Купите его — и в первой же битве будут вам доказательства.       — Вы так настойчиво впариваете его мне, что можно подумать, он трус.       — Нужны доказательства — ступайте на любую подпольную боевую арену. Он там каждый день сражается. Они знают его. Если вдруг не выйдет на бой — спросите Безголового. Вам сразу все подтвердят, что это великий воин, — все время разговора Майер свободной рукой подпихивал фельдфебелю смоченное в чернилах перо. Он говорил заискивающе, убеждающе, и Франц наконец сдался и поставил замысловатый росчерк. Но едва он сделал это и отвернулся, чтобы отсчитать денег, коварный продавец живых душ схватил свиток, приложил к нему промокашку и встряхнул.       — Эй, а свиток? — возмутился Шнайдер, когда хитрый лис спрятал ценную бумагу в сундук.       — Получите вместе с воином, — отчеканил Майер и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.       Неделю спустя после набора войска Всадник и Адлер случайно встретились в общей куче наемников, которых собрали в темной кузне, туманно объяснив причины сбора. Вернее, наемники стояли возле здания, а внутрь заходили по одному. У двери находились офицеры, которые не пускали рекрутов ближе, чем на метр. Те постоянно пытались подглядеть, что же такого делают с солдатами, что они резко вскрикивали, будто им отрубали руки, а потом еще какое-то время стонали.       Спросить не удавалось — рекрутов выводили через черный ход, чтобы другие не видели.       Волею случая, а может, жестокого рока, Андреас Адлер и Гессенский Всадник встретились как раз в этой очереди, только сейчас узнав, что купили на войну не кого-то одного из них, а их обоих. Они встали рядом и принялись негромко обсуждать таинственную процедуру.       — Как ты думаешь, что они там делают? — Адлер спиной прижался к животу кавалериста и, задрав голову, взглянул ему в глаза.       — Не знаю, — пожал плечами Всадник и тут же отпустил очередную черную шутку, на которые он был больше всего горазд: — Сжигают их там, наверное.       У штабс-ефрейтора округлились глаза, а мейстер фыркнул:       — Ну а как иначе объяснить эти крики, вонь сгоревшей плоти и то, что рекруты не возвращаются?       — Вот спасибо, — проворчал Анди. — Из-за тебя мне теперь действительно кажется, что их на самом деле сжигают.       — Ничего-ничего, — Всадник успокаивающе погладил его по плечу. — Тому, кто однажды прошел огонь войны, ныне и костер не страшен.       — Думаешь?       — Уверен. Суждено мне умереть — пускай со мною умрет все, что я приносил.       — И ты считаешь, что нет ничего, ради чего тебе стоило бы жить? — в голосе Адлера послышалась легкая ирония.       — Ты, — уверенно ответил кавалерист. «И, может быть, Рена», — добавил он про себя. Разговор за сим стих, и мужчины стали молча ожидать своей участи.       Первым пошел Всадник. Анди с тревогой заметался у дверей, но стоявшие возле входа солдаты отогнали его, чтобы он не подсматривал. Все, что ему оставалось делать — вытягивать шею и вставать на цыпочки, пытаясь хоть что-то рассмотреть.       Тысячник пригнулся, скользнул в кузню и уселся, куда ему указали.       — Готовьтесь, герр… Всадник, — неприятно осклабился тот солдат, что дежурил внутри. За спиной кавалериста что-то зашуршало, он оглянулся и увидел высокого мощного кузнеца, копающегося у очага. Тысячник стал искоса наблюдать за ним, как вдруг ощутил, как в грудь ему врезались ремни. Он рявкнул и дернулся, озираясь.       — Спокойно, — зло усмехнулся солдат и затянул ремни по-туже.       Кавалерист воззрился на него, оскалившись, а тот пояснил:       — Готовься. Будет немного больно, — и, злорадно хихикнув, он похлопал обездвиженного Всадника по плечу. Тот зарычал и стал рваться, надеясь ослабить ремень, дважды обернутый вокруг его груди, который от его попыток освободиться стал только сильнее впиваться. Кузнец прекратил возиться и повернулся к нему. В руке у него было раскаленное тавро со знаком Гессена. Осторожной, но угрожающей поступью беловласый кузнец с короткой бородой приближался к кавалеристу. Всадник изогнулся и издал бешеный рев. В ту минуту он напоминал жеребца, что не желает быть меченым и оседланным, видит, что с ним собираются сделать, сопротивляется, бьется, осознавая неотвратимость.       Несмотря на рычание и рывки воина тавро с шипением касается его левого плеча.       Всадника дергает вверх. Он содрогается от разрывающего глотку рева, выпучив глаза и оскалив зубы. Он чувствует запах собственной горелой кожи, что бесит его только сильнее. Пусть кузнец и отнял уже от его плоти клеймо, воин все равно ощущает дергающую жгучую боль. Рев его стихает, он, тяжело дыша, опускает голову и злобно зыркает. Пока он еще не пришел в себя, солдат быстро отстегивает ремень, сдерживающий Всадника, и выталкивает его через черный ход.       Кавалерист упал на колени в траву. Он глубоко вдыхал и выдыхал, пытаясь справиться с болью. Согнулся пополам, словно в живот раненный.       Весь разум Всадника заняло только саднящее плечо. Отдышавшись, он скосил глаза и попытался рассмотреть свое клеймо.       На его коже вздулся черно-красный знак Гессен-Касселя: полосатый геральдический лев с одноименной надписью.       Пальцы воина невольно потянулись к сожженной коже и стали разглаживать, трогать воспаленное место. Но вспыхнувшая мысль одернула его похлеще любого ожога клеймом.       Анди! Там же сейчас Анди!       Всадник встрепенулся и бросился к черному ходу. И как раз вовремя — крик Адлера уже взрезал на мгновение установившуюся тишину.       — Эй, а ну, стоять! — Солдаты и те, кто уже получил метку, попытались остановить Всадника, и тот, зарычав, стал отшвыривать их от себя, чтобы прорваться к штабс-ефрейтору. От него ушло понимание, что Анди не умрет, что с ним сделают то же, что вынес и он. Для него имело только одно значение — Адлеру больно. Он потерял счет людям, которых отгонял со своего пути, попутно награждая несильными тумаками, чтоб не лезли. Удержать его удалось только когда он уже почти достиг цели: кто-то смекалистый сначала саданул его по свежему ожогу, а потом еще и провел пальцем, нажимая. Всадник упал, все еще обороняясь, ткнулся коленями больно в землю. В глазах у него затуманилось. Он на какой-то миг отключился, но зрение вернулось к нему в ту минуту, когда перед глазами возникли адлеровские сапоги.       — Анди, — простонал кавалерист, пошатнувшись. Тот молча отнял руку, что держал у плеча и показал Всаднику клеймо. Тот с трудом поднялся и в ответ продемонстрировал свое.       — Знаешь, что это значит?       — Нас купили.       — Будет война.       — И мы опять пойдем сражаться вместе.       — Вместе, — кивнул Всадник и выставил руку с растопыренными пальцами. Анди протянул вперед, и ладони их соприкоснулись, а пальцы сплелись в замок.