Всадник

XLIII

      Снова долгие и утомительные дни на кораблях. Вот больше всего в войне именно это ненавидел Всадник; ему горящие детские трупы были не так противны, как морская болезнь, которая склонила его голову над ведром и выворачивала ему желудок. Тоска по Рене и оставленному замку пока не лезла ему в голову — голова эта кружилась, а ее обладателя постоянно рвало, даже если он ничего не ел.       Переправа закончилась примерно через десять дней, может, чуть больше. Но за это время Всадник измотался и измучился так, будто его впрягли в плуг. Хоть плавание было не очень долгим, по сравнению с прошлым разом, он все же хуже перенес. Может быть, дело еще осложнялось тем, что на душе ему было тяжело и плохо. Только Анди грел его и облегчал его муки. Он был для него дверью, через которую можно сбежать от окружающего их жестокого мира, соломинкой, за кою он хватался, чтобы не утонуть.       По прибытии они разбили лагерь, и Всадник, невзирая на насмешки и слово «мужеложство», велел поставить себе шатер пошире, с расчетом на Анди. В отличие от чуткого Адлера, он не реагировал на броски камушков в этот огород. Он вел себя холодно и отстраненно, ни с кем, кроме Анди, не общался, только разрабатывал планы сражений.       Первые бои позволили гессенцам далеко продвинуться. Они были довольно эффективной силой, особенно отличался специальный отряд — егеря. Эти солдаты носили зеленые мундиры и обычно прятались в лесах, откуда и атаковали. Но не будем загружать нашего читателя военной стратегией, ибо это даже писать тяжело, не то, что уж читать. Перенесемся лучше на год спустя и посмотрим, что стало с нашими героями в общих чертах, а потом и поглядеть на самые яркие их поступки.       Помимо ярой горячности и неистового бешенства, что бросалось в глаза более всего, гессенский Всадник обладал еще и таким качеством, как нетерпимость и жгучая ненависть к людям, коих он считал глупее себя. Тупость он считал самым страшным грехом. Ярким примером этому послужил случай с маленьким рекрутом.       Бедняжке Вилли было четырнадцать, когда во время боя ему сломали ногу. Медицина тогда была простая, если можно считать, что она была. Армейский лекарь собирался просто напросто отпилить парню ногу. Его спасла чисто случайность — Всадник зашел в шатер за лекарством для чихающего Анди. Глазам его открылась сцена: лекарь уже приготовил пилу и ремень, а мальчик в ужасе мечется и пытается вырваться из хватки двух солдат.       — Что вы делаете, идиоты! — кавалерист разозлился донельзя. Он принялся всех расталкивать, стремясь в первую очередь оттащить врача. — Вы в своем уме?! Что за средневековые методы?!       Борьба завязалась нешуточной, но тысячнику удалось отбить юношу и наложить ему шину.       — Совсем безголовые, — Всадник, выходя из шатра с лекарственным отваром, сначала покрутил пальцем у виска, а потом и вовсе показал неприличный жест. — Еще раз так сделаете — головы ампутирую, идиоты!       Солдатня и врач смотрели странно, несколько виновато и пристыженно, помятые и слегка покоцанные, а рекрут сидел весь в слезах, напуганный и испытывающий одновременное облегчение. Он проникся благодарностью к мужчине, что спас ему ногу и будущую жизнь. Теперь кроме этого рекрута разве что Ширли хорошо относился ко Всаднику, он его даже запомнил и назвал хорошим после того, как тот поделился с ним гренками. Ширли и Анди очень любил и всюду таскался за ним хвостом. Офицерам льстило не сколько это, сколько то, что деревенский дурак вообще их запомнил. Их еще выделяло и то, что они не пытались как-то шпынять и обижать слабоумного, а наоборот, относились со снисхождением.       В этом и была странность Всадника: он был одновременно и жесток, и милосерден. Вспомнить только, как он отхлестал плетью солдата, который избивал своего жеребца невесть за что. Разозлившись, кавалерист отобрал у офицера хлыст и отходил, приговаривая:       — Ах, ты, гад! Не смей, никогда не смей! Как тебе не стыдно, скотина ты эдакая! Чего ты его бьешь? Чего бьешь, сволочь такая?! Не стыдно! Он же не может даже дать сдачи!       Парня спасло только то, что Анди подоспел и остановил Всадника. Он был единственным, кто мог унять разозлившегося кавалериста и при этом еще и остаться невредимым.       — Хватит, Гэн, убьешь!       — И убью! Поделом мерзавцу, — Всадник продолжал наносить удары хлыстом по спине и попе солдата. — Будешь еще лошадь драть?! Я тебе дам лошадь драть! Ишь чего удумал, дрянь такая!       — Ну, остынь! — штабс-ефрейтор вцепился в рукав. С трудом, но ему все же удалось успокоить Всадника, и тот нехотя прекратил молотить хлыстом парня, бросив плеть на землю.       — Повезло тебе, урод, — прошипел кавалерист. — Запомни вот что: никогда не обижай тех, кто тебя слабее. Иначе найдется тот, кто вместо них даст сдачи, понял?       Об этом случае мигом стало известно чуть ли не всему полку. И если о спасении рекрута никто не распространялся, то вот гадость растрепали быстро. Вокруг Всадника обстановка начала накаляться. Однако его самого безумно забавляло, что они боятся его как человека, но обожают и уважают как полководца. Этого он добился благодаря своим стратегиям и постоянным спорам со Шнайдером.       Споры и ругань начались с самого их первого сражения и не прекращались. Дело было в том, что Всадник оказался резко нетерпимым к халатному отношению фельдфебеля к войне. Франц Шнайдер, увидев, что войско уверенно движется вперед с победами, расслабился, поддавшись спокойному поведению английских командиров, и целыми днями торчал в шатре, играя в покер или шахматы с другим офицером, Йорном Лангербергом. Но тем не менее, попытки Всадника взять командование бесили его: он начинал раздражаться, спорить с не в меру прытким кавалеристом, и пару раз у них чуть не дошло до драки. Йорн Лангерберг, старый опытный вояка, наблюдал за этими склоками с насмешкой. Этот джентльмен в побитых сапогах и потертой форме, с пересекающим лицом шрамом и мудрыми серыми глазами умел читать Всадника как открытую книгу. Такого не удавалось даже Андреасу: Анди чувствовал своего товарища, но всей правды о нем не знал. А герр Лангерберг, который со Всадником-то и не общался толком, сказал о нем пару четких, искрометных фраз, которые описали гессенского кавалериста с точным попаданием хорошего стрелка.       С начала войны прошло четыре года. Значительными событиями почему-то запомнился именно 1779й. Гессенская армия, перемешанная с англичанами, начала потихоньку сдавать позиции. Именно из-за того, что все, кроме кавалериста, были абсолютно уверены в победе, а посему постепенно предались расслабленному и ленивому состоянию, считая, что Америка уже у них в кармане. И если у солдат и офицеров градация пошла в сторону состояния безмятежности, если такое только может быть на войне, то Всадник делался только более ворчливый, грубый и злой. Почему-то его больше всего беспокоила победа; может быть, дело в том, что он не любил проигрывать, может, потому что слишком серьезно относился к войне, которая вовсе была не в его интересах. Об этом он, кстати, регулярно упоминал: он проклинал в открытую всех и вся, за то, что его отправили сюда. И недовольство его перешло в то, что он стал ставить вину государству, ландграфу гессенскому, и ругал его на чем свет стоит, за то, что тот отправил тридцать тысяч людей в могилу ради денег, которые им не суждено увидеть. Йорн Лангерберг стал свидетелем его спора с рекрутами, который позволил ему получше понять странного молодого человека, что служил вместе с ним в одном полку.       — Проклятая война, — буркнул Роджер Стайлз, британец, чистивший у огня картофель.       — Ну ее к черту, прислали нас на погибель, — отозвался Кай Бергер из Гессен-Касселя. Он помешивал в котле перловку.       — Тоже мне, союзнический долг! Что за прихоть государства дурацкая… — фыркнул мужчина средних лет с неизвестным именем, что разделывал рыбу.       — Да государство само по себе вещь дурацкая! — рявкнул Всадник из своего угла, оторвавшись от куска оленины. Вся морда у него была в крови и прилипших волосках, будто если бы он отрастил щетину и внезапно рыжеватого цвета. Он продолжал по привычке есть сырое мясо.       — А ты цыц! Знаем мы твою песню!       Это был не первый раз, когда Всадник заявлял, что если государство готово отдать людей просто так на мясо, зачем тогда государство?       — А что мою песню? Оно надо нам — кормить своей плотью и кровью обалдевших жирдяев наверху? Мы все люди семейные, жизни свои гробим, — он на миг прекратил жрать и яростно выпалил, опять повернувшись грязной физиономией.       — Ты, видно, сам на верхушку хочешь, раз тебе власть нынешняя не нравится!       — Мне вообще никакая власть не нравится! — кавалерист начинал закипать. Разговоры о государстве были верным способом рассердить его и начать упираться. — Что это такое: мы себе сами кровопийцу на погибель выбираем! Какое право один человек имеет над другим командовать, а?!       — Что ж ты порешь? Энто как же мы без государства? Без ландграфа?       — А так! — Всадник разозлился не на шутку. Он совсем по-забыл про тушку и теперь яростно оборонялся в словесной перепалке. — Как же живут птицы, волки, зайцы? Львы, в конце концов, и те живут! Не платят неизвестно за что, не идут умирать за чужого короля в никому не нужной войне!       — Да ну тебя, проклятый! Что же нам на зайцев равняться?       — А мне кажется, он прав — не дело это! Надо ландграфу, пускай сам идет да с американским генералом дерется! Меня дома жена и пятеро ребятишек ждут!       — Вот то-то и оно-то, — кавалерист воодушевился, что хоть кто-то его поддержал, и продолжил гнуть свою линию. — Они сидят в своих закутках, на нашей крови наше мясо жарят и смеются.       — Ну, цыц, черт зубастый!       — Делайте, как знаете, — Всадник резко встал и швырнул недоеденную тушу на землю. — А я больше никому подчиняться не собираюсь. Я воин, а не негр с плантаций. Слушать никого больше не стану — пошли все к черту, а то и дальше! Я рабом становиться не собираюсь, и вам не советую.       — Энто как же без государства ты проживешь? — повторился кто-то из солдат.       — А так! Я живу на планете, я живу в мире, я живу в стране, но никак не в государстве! Я люблю свою страну, я люблю Германию, но власть я проклинаю. Нагибал я законы, выгодные властям вашим поганым! И если у вас есть хоть капля мозгов и самоуважения — и вы тоже пошлете их куда подальше, — Всадник в ярости сплюнул на землю, отшвырнул ногой несчастное мясо и быстрыми шагами удалился. Йорн, который видел всю эту сцену, только негромко рассмеялся и покачал головой.       — С этим малым нужно держать ухо востро, — фыркнул он, когда они со Шнайдером поминали Всадника за игрой в карты. Тот опять отличился своей жестокостью и горячностью во время очередного сражения.       Кавалерист появился, когда шла разгоряченная карточная битва: оба сидели с тузами и джокерами, ситуация была патовая.       — Шнайдер! — Всадник ворвался в шатер.       — Что тебе нужно? — он с презрением посмотрел на кавалериста.       — Мы продвинулись еще немного. Если поднажмем, американцы сдадутся. У меня есть план, нужно собрать людей…       — Замолчи, — лениво прервал его Шнайдер. — Думаю, английское командование и без тебя знает, что делать. Так что свободен.       — Нет, они собираются разбить лагерь…не там где надо. Нужно перекрыть реку, иначе американцы перейдут, и тогда…       — Всадник, твое мнение никто не спрашивал. Уходи.       — Нужно действовать, — кавалерист продолжал давить.       — Пускай англичане действуют и говорят, как действуют.       — Мы не можем! — Всадник начинал терять терпение. — Англичане слишком уверены в победе! И им совершенно наплевать на немецкие жизни! Если американцы перейдут реку Делавер — они перебьют нас и начнут теснить назад!.. Их нужно остановить!..       — Уймись, мальчишка, — Шнайдер недовольно поднялся со своего места и скрестил руки на груди. — Без их разрешения ты ничего не можешь сделать!       — А на кой черт мне их разрешение! Я немец и говорю от лица немцев — мы должны думать своей головой и шевелиться, а не ждать, пока идиоты с британских островов почешут задницу!       — Ты не немец, но гессенец, — фыркнул Йорн, спокойно закуривая трубку во время этой перепалки.       — Они должны относиться к нам серьезно, — Всадник уже начинал трястись от плохо скрываемого гнева. — Мы не просто рабы, которых им продали! Если они не пытаются выиграть войну, мы должны попытаться!       — Хватит! Кем ты себя возомнил?! Ты всего лишь дерзкий щенок, у которого я давно хочу вырезать сердце! Ты не можешь взять войско, английское или наше, и пойти воевать один, ведя их за собой!       — А кем ты себя возомнил?! — взъерепенился Всадник. Ярость уже плескалась в нем через край. — Ты сидишь целыми днями на попе и рубишься в азартные игры, пока мы рубимся с американцами! Командир ведет войско в бой, а не сидит у него на шее и рявкает глупые приказы!       — Я смотрю, тебе так хочется на мое место?!       — Мне хочется, чтобы мы умирали не зря!       — Прекрати пытаться влезть в мою упряжь!       — Я не пытаюсь, — Всадник прошипел уже тихо, но от этого не менее холодно и злобно. — В отличие от тебя я веду войну, а не играю в нее. Может, в небо когда-нибудь взлетят стальные корабли, и люди станут жить свободными, но не тогда, когда войной правят такие, как ты! Ничего этого не будет, пока пируют жрецы и торгаши, пока идет война, а над нею стоят те, кому на нее плевать!..       — Слушай, еретик! — Шнайдер схватил Всадника за грудки, выхватил из-за пояса его же топор и обухом огрел кавалериста по голове, разбив ему висок. — Сдавайся! Ты наши истины бросаешь в грязь под ноги свиньям! — он встряхивал воина, а тот только скалился и щелкал зубами, ощущая, как горячая липкая кровь течет у него по щеке. Всаднику хотелось закричать, какие к черту истины, но он от злобы не мог ничего сказать: задыхаясь, он только рычал, а крики Шнайдера пролетали мимо него. Когда он более-менее очухался, то прорычал только что-то вроде:       — Дай мне только возможность, и я принесу тебе голову генерала Вашингтона.       Пошатнувшись, он удалился, разгневанный, как пес, которому перед носом махали палкой детишки.       — Зря ты с ним так, — покачал головой Лангерберг. — Ты себе же хуже наделал, Франц.       — Он мерзавец! Негодяй! Убийца! — Шнайдер тяжело дышал, все еще держа в руке один из всадниковых топоров.       — Тогда он ничем не отличается от всех нас, — Йорн хрипло рассмеялся, а потом повторил: — Зря, очень зря ты разозлил его.       — Что он мне сделает, — проворчал фельдфебель, отбросив топор и усаживаясь обратно на стул, где вместо сидения и спинки был натянутый брезент. — Он просто мальчишка.       — Он сделает, что захочет, — с видимым удовольствием на лице сказал Лангерберг, смакуя каждое слово. Он стал опять раскуривать сигару. — И он не мальчишка. Хочешь, я тебе расскажу кое-что? Только не обижайся, Франц, — он выпустил клубы дыма. Шнайдер молча слушал, а Йорн продолжал говорить, не дожидаясь никакого одобрения. — Ты злишься, что человек без имени, без чина проявляет заинтересованность, предлагает умные планы, выставляя тем самым дураком тебя. А он, в свою очередь — мустанг, не желающий знать седла и уздечки ковбоя. И он понесется в бездну, унося с собой седока, только ради того, чтобы рухнуть туда бездыханным, но свободным. А своими ударами шпор ты только принуждаешь его вставать на дыбы и бить задом.       — Я его командир, он обязан меня слушаться!       — В том-то и дело, что он никому ничего не должен. По крайней мере, он так считает. Но и командовать он тоже не хочет.       — Почему?       — Потому что он — анархист.       — Кто?       — Анархист. От греческого анархо — безвластие, — Йорн наклонился поближе к Шнайдеру и прошептал. — Он протестует. Не хочет власти. И он будет протестовать вечно, не терпя никакой доминанты.       — Если он не прекратит — в скором времени это будет мертвый анархист. Лангерберг опять негромко рассмеялся, и смех его был больше похож на треск бумаги.       — Его бы воля, он бы протестовал и после смерти. Убивать его — не выход, по крайней мере, сейчас. — Он помолчал не-много, а потом спросил: — Что вы знаете о нем?       — У него нет имени, — после долгой паузы ответил фельдфебель. — Мы все зовем его Всадник. Просто Всадник, и все. И сам себя он называет Всадник.       — Где он живет?       — Он из Блутштайна.       — Блутштайна? Того самого?       — Да. Серди солдат ходят слухи, что он — Повелитель Теней. Глупые суеверия…       — А если нет? Если Тени существуют? Что тогда?       — Это все враки, в этом замке уже сто лет никого нет, кроме этого Всадника.       — Посмотрим, — фыркнул Лангерберг. — Что-то мне подсказывает, что Повелитель Теней еще свое слово скажет.       — А нужно как раз заставить его замолчать.       — Не глупи, Франц. Он может быть полезен. Нужно просто нажать на нужные рычаги. Ты меня понимаешь?       — Рычаги… Какие могут быть рычаги? Мы ведь даже не знаем, кто он такой.       — Ты не знаешь.       — Хорошо, если ты знаешь, тогда скажи, что делать.       — Что делать? Присматриваться к нему. Ждать. Искать его слабости. Провоцировать его на ошибку. Он должен проявить себя, а не мы.       — Провоцировать на ошибку… — пробормотал Шнайдер, поднявшись и надев мундир. — Искать слабости… — он пробурчал что-то еще и вышел из шатра.       — Вот только этот Всадник не такой дурак, — хрипло расхохотался Йорн. — Его голова слишком тяжелая из-за такого обилия мозгов, она ему явно мешает, но еще не пора ее отделить!