XLIV
На улице стоял вечер. Мошки кружились вокруг лампы, слетаясь на тусклый свет, дающий матовое мягкое пятно на матерчатой стенке шатра. Лампа мерцала и чадила, даря свет человеку, согнувшемуся над складным столиком в три погибели. Человек старательно выводил буквы, чтобы его непонятный почерк можно было разобрать. Буквы у него были мелкие и убористые, строчки настолько тесно лепились к друг другу, что читать это возможно было только с лупою, да и то при хорошем освещении. Но он старался, он пересиливал себя, чтобы делать буквы как можно крупнее и понятнее: очевидно, он слишком дорожил своим адресатом. Этим человеком был гессенский Всадник. Отложив перо, кавалерист стал сжимать и разжимать кулак — у него рука устала. Он был несильно ранен в плечо, и порой это мешало ему нормально двигаться. К счастью, рана заживала, он был вне опасности. Сладко потянувшись, словно гигантский кот, Всадник приложил к бумаге промокашку, встряхнул письмо и перечитал еще раз. «Рена, все не так плохо. Ты зря переживаешь так за меня и за отца твоего названного Анди: мы уже далеко продвинулись по стране. Надеюсь, если Шнайдер даст волю, я если не в этом месяце, то уже через полгода заберу ключи от города. Грызться с ним я пока не перестал — просто жутко бесит, что он меня не слушает. Сидит целыми днями на жопе и играет в карты или шашки-шахматы с другими офицерами. Ему докладываешь — он не слушает, спрашиваешь — отмахивается. Ну его, буду дальше делать что хочу, надоело. Как там Рейнар? Я очень хочу увидеть сына, пусть Решли сделает еще один портрет. На этом Рейни очень милый — я мечтаю поскорее его обнять, дать ему почувствовать себя моим сыном. Мне очень тебя не хватает — я скучаю, правда. Прости, что так вышло, ты же знаешь, я меньше всего хотел этой войны. Рана почти не болит, я уже и забыл про нее, но спасибо. Наверное, писать, что я скучаю — глупо и банально. Но я скучаю. Проклинаю ландграфа и тот день, когда он подписал договор об отправке нас всех сюда на погибель. Я должен сейчас поддерживать тебя и воспитывать Рейна, а не воевать непонятно с кем непонятно зачем. Я безымянный солдат безымянного полка в войне неизвестно за что.Безмерно преданный тебе Г.Дж. Каен, Всадник гессенский»
Всадник остался доволен результатом, сложил письмо в конверт и запечатал сургучом, после чего взялся писать второе послание, теперь уже адресованное своему сыну. Но письмо это вовремя было прервано визитом Анди. — Чем ты занят? — полюбопытствовал он, глядя, как Всадник старательно выводит буквы. — Сыну пишу. — Как он? — Нуждается в моих наставлениях, — кавалерист улыбнулся и протянул Адлеру письмо, чтобы он мог прочитать. «Рейни, сынок, я надеюсь, что ты у меня растешь большим и сильным. Я просто обязан тобою гордиться. Жаль было оставлять тебя и маму, но я надеюсь искупить свою вину возвращением назад в Блутштайн. Скорей бы научить тебя рыбачить и ездить верхом. Рад, что ты уже умеешь читать. Ты уже решил, какой язык будешь изучать вторым? Советую английский или испанский — они довольно простые и похожи на наш. Мама и Решли присылали мне твои рисунки, возможно, ты пойдешь по моим стопам. Я пока еще не видел тебя вживую, но ты очень похож на свою маму, и мне это очень нравится. Пожалуйста, оставайся таким как можно дольше и не иди по моим стопам, ибо нет во мне ничего такого, что стоило бы стать тебе примером. Вот тебе еще один совет — не корми Теней телятиной, их плющит от этого. Я понимаю, что ты добрый мальчик, но им эта еда не подходит. P. S. Если тебя когда-нибудь будут пытаться запихнуть на войну — отпихивайся изо всех сил. Нету на войне никакого геройства, враки все это. Только ложь, деньги, смерть, предательство. Особо в наем не иди — вот где полная погибель, и в первую очередь для души.Твой отец»
— А давай ты ему еще потом все, что хотел, запишешь, все наставления, вложишь рисунки свои, а я переплету, — загорелся он. Всадник со всею горячностью согласился. На душе после этих коротеньких записочек у кавалериста потеплело, и тоска более-менее отступила. С мягкой улыбкой рассматривал он портрет, на коем был изображен его сын: мальчишка с волосами медового цвета, которые, как Всадник знал, были когда-то у его матери. Глаза Рейнара были застывшими и мертвыми, как у него самого. К сожалению, несчастный мальчик унаследовал от отца проклятый дефект, из-за которого Всаднику пришлось несладко. Гессенский дьявол улыбался, глядя на портрет своего сына, и ни перед кем, кроме Анди, не являл он такой теплой улыбки. Всадник со светлой печалью поглаживал портрет и жалел, что не догадался попросить прислать портрет Рены. Всадник тосковал по Рене. Он мучился и изнывал, гадая, любит ли он её. В разлуке он, конечно, чувствовал острее необходимость в ней, желал её тепла и порой ему казалось, что он влюблен, но каждый раз все эти мысли разбивались о те доводы, что он приводил себе. Он убеждал себя, что любовь должна быть только такой, какой она была у него с Эйлин, и никакой другой. Он корил и винил себя, то стыдился своей привязанности к Рене, то стыдился, что не любит её. Сейчас он как раз находился в той стадии, когда ему казалось, что он любит Рену без памяти. Он тосковал, он жаждал прильнуть к ней, и ему не хотелось ровно ничего, кроме как лежать на кровати и обнимать подушку, иногда и в слезах, как юной деве. Бедный Всадник разрывался, потому как безмерно его смущало то, что в этот раз любит он по-другому. Наполненный теплом письма, портреты, горячие клятвы — это все давало ему надежду, силы выжить в аду войны, и с каждым днем он сильнее и сильнее убеждался, что он Рену любит. Он больше всего радовался от того, что Решли может читать Рене вслух — это значит, неназванная жена для него не потеряна, и она может общаться с ним, и тоже, с помощью мертвеца, писать и посылать ему письма! Его тянуло и к Рейнару, хоть он никогда не видел сына вживую, но настолько горячо желал этого, что порой ему казалось, будто он уже водит его за ручку и учит всяким мальчишествам. Бедный, бедный Всадник! Только и оставалось ему, как улыбаться портретам, обнимать пиратский флаг и скучать по тем, кого он любит в тщетной надежде когда-нибудь их увидеть. — Ты там скоро? — Анди наклонил любопытную физиономию над столиком. — Я уже закончил, — кавалерист одарил и штабс-ефрейтора теплой улыбкой, поскольку был искренне рад, что друг принимает участие. — Надо сходить отправить. Ты потом подстрижешь меня? — Нет, — весело отозвался Адлер. — Это еще почему? — Мне нравятся твои волосы, — просто отозвался он и, подойдя ко Всаднику, потеребил его длиннющий густой хвост — черный с белой прядью. — Я совсем оброс, — пожаловался Всадник. — Ну и что, — Анди ткнулся носом чуть выше его виска. — А вот искупать тебя не мешало бы. Голова грязная. — Значит, ты меня еще и искупаешь, после того, как подстрижешь, — тысячник рассмеялся. — Ладно, противный, никуда от тебя не деться. Пойдем, отправим твое письмо. Всадник погасил лампу, и мужчины покинули шатер, набросив на дверной проем звериную шкуру. Письма Всадник сунул в общий сундук, предварительно обернув бумагой — чтобы не вскрыли. Адресата и место он написал расплывчато: «Германия, Гессен-Кассель», и чуть ниже — город. Своих данных подписывать не стал. Добавил только, что до востребования. Главное, чтобы в Германию переправили, а дальше — разберутся. Из писем он знал, что почту обычно забирал кто-то из трупов, наименее голодный и вонючий. Дело можно было считать сделанным, и мужчины отправились заниматься процедурами. В ту ночь еще один человек сочинил письмо. И вот его содержание уже было совсем не радостным. »… герр Майер, это просто сущее проклятье. За что ты обрек меня на такие страдания, посылая в качестве одного из солдат проклятого Всадника? Ты прекрасно знаешь, о ком я. Пусть в нашем полку будет кавалерия хоть из миллиарда конников, скажешь «Всадник» и все сразу поймут, про какого это дьявола идет речь. И я вас прошу, герр Майер, заклинаю — уберите его от меня! Проклятый анархист рушит все, к чему прикасается, я вас заклинаю — отошлите его назад в Германию, казните, бросьте в тюрьму — все, что в ваших силах! Дальше так вести войну нет возможности…» Нам хватило только фрагмента. Читать все это письмо нет смысла, ибо наполнено оно таким ядом и недоброжелательством, что тошно от этого. Автором письма, разумеется, был главный фельдфебель Франц Шнайдер. Он разминулся со Всадником буквально в пару минут. Если бы этого не случилось, тайная слабость «мертвого анархиста» перестала быть тайной. Но в этот раз обошлось — Всадник и Анди благополучно предавались гигиене. Начали они со стрижки, чтобы потом смыть остатки волос. — И не жалко тебе, бессовестный, — ворчал Адлер, щелкая ножницами. — Еще отрастут, — Повелитель Теней беспечно махнул рукой. — Бессовестный. Как там Рена? — Говорила, как скучает по мне. — А ты сам-то по ней скучаешь? — Анди кружил возле Всадника с ножницами, выискивая, как бы ему подобраться и поудобнее срезать прядь. — Глупый вопрос. — А расскажи про сына еще. — Рейни растет прелестным, если хочешь, я покажу тебе его последний портрет. — Обязательно. Если не покажешь — налысо обстригу, — Анди не мог удержаться. — Я тебе тогда голову по плечи обстригу, — парировал Всадник, и оба заржали. Они знали, что это была игра — игра в сварливых супругов, в которую он и Рена играли в Блутштайне с завидной регулярностью. Всадник просто не мог не обмениваться остротами — без этого он начинал чувствовать себя не в своей тарелке. Наконец стрижка была закончена, и Андреас с сожалением отложил ножницы и посмотрел, во что опять превратилась шикарная грива Всадника. Его друг был теперь похож на что-то среднее между дикобразом и львом. Кавалерист отряхнулся, сбрасывая остатки состриженных волос, и началась следующая процедура — всадниковая отмывка. Когда все приготовления к купанию были закончены, Анди почел за честь самому намыливать залезшего в лохань с водой кавалериста при помощи конской щетки и мыла. Он действовал грубо и нежно одновременно: Всадник морщился от прикосновений щетки, но ему нравилось, когда Анди равномерно распределял на нем пену. Эти движения были ему приятны: будто перышком касается. Всадник зажмурился и полностью отдался этим ощущением. Трепетные руки гладят его, смывают с него пыль и кровь, осторожно обходят полученные в боях раны. — Дай ногу сюда, — Анди вырывает его из расслабленных мечтаний. Кавалерист ставит ногу на край лохани, как скаковая лошадь, которую собираются подковать. Адлер осторожно намыливает его щеткой, а он стоит и терпит — жесткие ворсинки делают ему неприятно, и он ощущает это потому, что они дерут и скребут прямо по его костям. Анди нанес пену, прижался к мокрой спине Всадника животом и стал опять развозить пену, но уже руками. — Все, хватит, больно, — рыкнул Всадник, когда Анди после этих осторожных движений опять стал грубо тереть его. На сей раз досталось локтям, а точнее, нежной их стороне. Анди снова тер его, но уже шёл снизу вверх. Кровь и грязь хорошенько въелись и не хотели отставать. — Ну, не вредничай, — отозвался Адлер, когда Всадник поймал отколупнувшийся сгусток крови и размазал по краю лохани. — Тебе надо грудь обработать, у тебя ожог от выстрела. — Как-нибудь переживу. — Ты-то да. — А тебе что? — Это мне тебя лечить. — Ой-ой-ой, ты будто развалишься. Тебе самому со мной возиться нравится. — Да, нравится, — не стал скрывать Анди. Он уже тер Всадников живот, прощупывая вместе с этим шрамы друга и за этими действиями пытаясь скрыть залитое краской лицо. От смущения он сначала резко стал возить щеткой еще жестче, будто пытался ободрать кавалерийскую кожу. — Прекрати, больно! Я тебе не лошадь! — он недовольно рыкнул и попытался отобрать щетку. — Все-все, извини, — Анди стал торопливо и ласково похлопывать друга по груди и бедрам, вздыбливая пену. — Ну точно лошадь, — Всадник смеется. Анди, поняв, что он нарывается на игру и бесню, отвешивает ему смачный шлепок по бедру. — Но, пошел! Всадник, почти рыдая от хохота, встряхнул гривой и довольно правдоподобно изобразил конское ржание. Это значило, что игра принята, и нужно дальше беситься. Про незавершенные водные процедуры они вспомнили уже после того, как, набесившись, забрызгали водой и пеной все на свете. Мытье было возобновлено после мальчишеских игрищ, которые они периодически себе позволяли. Анди очень бережно скользил ладонями и кончиками пальцев по телу Всадника, и тот смог расслабиться, зная, что в удобно подставленное горло не вонзится нож. Адлер осторожно обнял друга: — Мне больно видеть твои шрамы. Кавалерист улыбнулся и погладил его кончиками пальцев по тыльной стороне ладони. — Когда ты расскажешь мне, что ты пережил? — Ты почти все пережил со мной. — И предстоит еще многое. — Я пока не готов еще, — отозвался Всадник, отвечая на поглаживания. — Ты не пойми меня неправильно… Мне больно видеть, во что ты превращаешься. — Я уже превратился, Анди. Темною силой обезображен давно, не трать лишних слов. — Война озлобляет тебя. Ты таким не был, там… дома. — Война всех озлобляет. — Может быть, — Анди потерся носом о лопатку кавалериста. — Просто я… вижу, как ты несешься в бой, как ругаешься со Шнайдером… Это пугает меня. Пугает, потому что я не хочу тебя потерять, а ты сам как будто… — Нарываюсь? — Всадник ухмыльнулся. — Наверное. Просто мне надоело это… Все это. Если воевать, так воевать как полагается… Пусть они сами решают свои конфликты. При чем тут Германия? Мне пришлось оставить жену и сына ради войны, выигрывать которую наша сторона не торопится. Эта халатность, уверенность в победе… Как тошнит! — Я боюсь, что им это надоест, и они убьют тебя. — Зато я умру свободным. Умру героем, пускай они моим же мечом отрубят мне голову! — он расхохотался. Бедный, бедный Всадник! Пускай он наслаждается обществом Анди, пока у него есть такая возможность. Нам придется оставить их наедине, дать им вволю наобщаться. Мы можем только спустя долгое время подглядеть, как они выбрались из ванной и бредут теперь к шатру, негромко бурча на своем немецком.Чем уж они там будут заниматься, это их дело, нам неведомое. Глянем только одним глазком потом, как сладко спит ужасный гессенский Всадник: лежит, опустив густые черные ресницы, разметался по постели, а Анди обхватил его талию. Только так оба чувствуют себя защищенными. Только так могут спать спокойно, без кошмаров и прочего. Этого им на войне так не хватает. Но на этом счастливом моменте нам придется снова оставить их и переместиться вперед — посмотреть три последних, самых важных события из жизни Всадника, которые подвели черту под его предрешенной судьбой.