LX
С момента нападения Теней на Трентон прошло около двух часов. За это время в городе воцарился настоящий ад: дома горели, обезумевшие горожане бежали от одних тварей в лапы другим, иногда натыкаясь на обнаженные мечи гессенцев. Грохот, визги, крики, звуки рвущейся плоти, треск огня. Всадник наслаждался. Он навсегда запомнил, как впервые вошел в ненавистный им город. Он сразу сказал, что пройдет своими ногами, невзирая на боль в изувеченных голенях. Едва войдя, он отдал три приказа. — Ведите рядом моего коня! — велел он кому-то из немцев. — Сорвите этот поганый стяг и втопчите в грязь! — рявкнул он, повертев головой то в сторону живых, то в сторону мертвых. — Без лишнего пафоса, — он постучал по короне, и черная жижа послушно перетекла ему на плечи и застыла в форме защитных доспехов. Он шел гордо, шел по промокшей от крови земле, шел по трупам, и туда, куда указывал он своей перчаткой, бросались верные Тени. Он шел, не замечая, что из кармана у него торчит пиратский флаг, на который он молился — последний подарок его нареченной. А потом он словно почувствовал, что за ним наблюдают, и вскинул вдруг руку в той стороне, откуда чувствовал на своей спине прожигающий лопатки взор. Пальцы его быстро сложились в неприличный жест. — Ах ты, сволочь, — прошипел Франц Шнайдер. Ему прислали донесение о готовящемся и совершенно самовольном нападении на Трентон от не в меру ретивого рекрута, углядевшего, что затеял неугодный кавалерист. Шнайдер и Лангерберг отправились в погоню по следам Всадника, но тот ушел далеко. Вдобавок, увидев следы Теней, большинство солдат покинуло своего командира, едва удерживаясь, чтобы не побросать оружие от страха. Главному фельдфебелю в компании своего офицера, уже ставшего ему фактически советником, больше ничего не оставалось, как бессильно злиться, наблюдая за Всадником в подзорную трубу. Йорн рекомендовал не вмешиваться, и дело даже не в том, что Всадник, по сути, нападал на врагов, пусть и без разрешения. Ни Йорну, ни тем более трусливому Францу не хотелось попасть под горячую руку и сложить головы от меча Повелителя Теней или окончить свои дни в желудках его слуг. Более того, Лангерберг был на полном серьезе уверен, что остановить разозлившегося кавалериста будет невозможно. Он уверенно заявил, что пока Всадник не перебесится, он не уймется и не уберет своих тварей. А еще он не преминул отметить крайне рассердивший фельдфебеля факт: Франц Шнайдер сам виноват в том, что сейчас происходило. Он, Лангерберг, предупреждал его, что с таким опасным парнем как Всадник нужно найти общий язык, держать ухо востро, а не спорить. И, что еще больше не понравилось бы Францу, Йорн решил для себя поговорить со Всадником по душам. У него для этого рождались самые разные планы, вплоть до самого безумного — пробраться в воспаленный, сожженный город, найти Повелителя Теней и вызвать на откровенную беседу. Беда в том, что в нынешнем состоянии гессенца — ослепленного болью и жаждой мести — это было фактически равносильно самоубийству. Поэтому Йорну тоже оставалось бессильно ждать, но он радовался, что хотя бы Шнайдер не буянит и не норовит направить солдат на то, чтобы подавить своеобразный мятеж Всадника. Видать, понимает, что это вдвойне глупо. Во-первых, главная причина — проклятый бунтарь ведь чужих бьет, а не своих предал. Им его захватничество на пользу. Другое дело, что гаденыш подрывает дух войска, нарушает кодекс наемника, но это уж мелочи. А во-вторых, его воины, в отличие от солдат, имеют огромное преимущество. Они не могут умереть. — Вон, он, проклятый анархист!.. Фу, боже, это что, живые трупы?! — Он не лгал тебе, — спокойно констатировал Йорн, с нарочито скучающим видом. — Иногда я думаю, он никогда не лжет. — Лангерберг отобрал у Шнайдера подзорную трубу и вгляделся в кишащее тварями марево. — Смотри-ка, вон, в кожаном плаще шагает среди ублюдков. — Еще и… показывает!.. Ничего, ничего, скоро ты станешь мертвый анархист, — зловеще прошипел фельдфебель, возвращая трубу обратно. — Боже, что творит! А Всадник все больше и больше входил в разгул, на полном серьезе получая удовольствие от того, что делает. Убедившись, что город полностью в его руках, он мог бы потребовать ключи, но не стал. Пока ему этого не хотелось, пусть это дало бы право считать его победителем. Часть народа, очевидно, где-то попряталась, но ему пока не хотелось их искать, чтобы лично расправиться. Он был доволен горящими стенами и башнями, доволен все растущей на площади кучкой из маленьких рук и то и дело кружил возле нее, на небольшом возвышении, возле коего она и лежала страшным памятником. — Это все для тебя, Рейнар! Посмотри, какова плата за твою гибель! Злорадствующий, он прохаживался по площади, поигрывая мечом и то и дело раскрывая и складывая плащ, словно рассерженная хищная птица, что угрожающе выставляет крылья. На постамент ему специально принесли что-то вроде богато украшенного стула, явно выцепленного из приличного дворянского дома, и Всадник уселся, словно это был его Черный трон с крыльями. Скрестив лодыжки и руки, он так и замер в царственной позе, наблюдая, как немцы и Тени повышают горку, из ниоткуда таская откушенные или отрезанные маленькие ручки. — Стойте! Хватит этой бойни! Скажи, негодяй, что ты хочешь?! — вперед выступил старик с факелом в руке, ведя за собой еще несколько дрожащих горожан. Тени ринулись было к ним, побросав ручонки, но Всадник властным жестом остановил их, подняв руку и выставив ладонь вперед. Плащ его зловеще колыхался, в синих глазах горел огонек безумия, вызванного болью. Кавалерист медленно прошел вперед, и каждый шаг его отдавался жутким лязганьем шпор и бряцаньем висевшего на поясе оружия. Он сделал пару широких шагов до края постамента и медленно опустился на колено, зная, что потом наплачется — ноги уже давно ноют от длительного хождения пешком, а он еще и позволяет себе так жестко их мучить. Всадник ядовито зашипел прямо в лицо старика, медленно наклонившись: — Я хочу мести. Но для начала и ключи получить было бы не плохо. — Мы не сдадимся такой поганой немецкой морде, как ты! — Значит, вы самоубийцы, — Всадник улыбнулся и захохотал, потом резко вскочил на ноги, развернул плащ, как крылья нетопыря, пару раз взмахнул и закричал: — Воины мои! Эти люди добровольно отказались от моей милости, не отдав ключи! Ключи в моих руках спасли бы им жизни, уберегли бы их от моего гнева! Он бушевал, буйствовал, кричал, смеялся, словно помешанный, а потом внезапно успокоился и сказал: — Вы можете идти и прятаться, вас я отпущу. Идите, ныряйте по своим норкам и не высовывайте носу. А мы продолжим сжигать и рушить, веселиться, сколько захотим. До тех пор, пока я не приду… в благодатное настроение. Но вы-то, конечно, знаете, как меня остановить, верно? — он внимательно посмотрел на насупившихся горожан, отвечавших ему взглядами, полными неприязни и непримиримой злобы. — О, конечно, я вас отпущу, — нежно сказал Всадник. — Мои Тени любезно проводят вас до вашего убежища. Я даю вам три часа. Если вы сделаете неверный выбор — пеняйте на себя. И горожане ушли, сопровождаемые конвоем из слуг черного короля. А Повелитель Теней рявкнул, подзывая кого-то из мертвецов: — Бронн, отведи меня к тому подвалу, где сейчас держат Адлера. Раймон, достань вина и еды. Послушные трупы разбрелись по поручения: Бронн, петляя, побрел между домами, указывая Всаднику путь, а Раймон отправился на поиски пищи и выпивки. Глухо ступая по мокрым ступеням, кавалерист спускался в подвал. Возле двери дежурили два трупа, и тысячник взмахом руки отправил их сторожить снаружи у входа в дом. Раймон замер на верхней ступеньке с подносом, на коем стоял горшок с похлебкой и пыльная бутылка. Всаднику вдруг пришла в голову мысль, что, скорее всего, поиски все эти были зря — Анди же в подвале, где жители обычно хранят припасы, и наверняка уже успел открыть и понадкусывать соленья, выпить сидр или вино. Кавалерист аж хихикнул, но все равно решил не расстраивать Раймона — еда и питье никогда не бывают лишними. Он опустился на колено возле двери, приложил к ней ухо и прислушался. Адлер что-то напевал.— …И будет мой король милостив ко мне, Когда узнает тайну, что храню я двадцать лет… — …Да не навлечь мне на невинное дитя ужасный гнев, Как станет явным старый тот секрет…
— подпел Всадник, с грустной улыбкой слушая голос штабс-ефрейтора. Анди, услышав его, смолк. Смущенно ухмыляясь, кавалерист отпер дверь подвала и вошел, задвинув за собой тяжелую створку. Адлер сидел на полу, почти в кромешной тьме, подстелив себе под попу несколько мешков, а на них — куртки. Сверху поставил горящую свечу, и, обняв согнутые колени, качался взад-вперед, грустно напевая. Правда, когда кавалерист зашел в его скромную обитель, Анди, понятное дело, петь и покачиваться перестал. — Спектакль «Король и шут», ария архидьякона? — Всадник не спрашивал, утверждал. — Она самая простая, поэтому я именно ее и пою, — Адлер вдруг рассмеялся. — А я всегда пел за короля. — Ну ты-то понятно, ты же и есть король. — Нет, там просто нужен голос низкий, у меня как раз та-кой, — Всадник тепло улыбался. Несчастные горожане ни за что в жизни бы не поверили, что он так может. Более того, этот кошмарный захватчик с кем-то бывал ласков! Фыркнув, Адлер поднялся и скользнул в объятия. — Я так скучал, — тихо простонал Всадник. — Невыносимо, что приходится держать тебя здесь. Анди молча погладил его под плащом, ткнувшись носом. — Иначе было нельзя, извини, — виновато сказал Повелитель Теней. — Я выпущу тебя, когда все это закончится. — Что там происходит? Там, наверху? — Адлер взволнованно поднял голову и посмотрел Всаднику в глаза. — Ключи почти у меня. Еще немного, они сдадутся. — А если нет? — Тогда они умрут. — Ты обещал не зверствовать. — Я знаю. Они умрут быстро, без пыток. Как и все остальные. Я держу слово. Я закрыл тебя здесь, чтобы и ты сдержал свое. — Ты так боишься меня потерять… — растерянно прошептал Адлер. Он словно сам не верил тому, что говорит, и, разумеется, он не хотел показывать, как счастлив видеть в ответ взволнованный кивок друга. Кавалеристу хотелось сказать, что у него кроме Анди-то ближе никого не осталось. И никогда, в общем-то, не было. Анди был, когда Эйлин уже не стало. Анди был, когда Всадник запятнал себя. Анди был до того, как появилась Рена и остался после нее. И Всаднику хотелось, чтобы Анди был всегда. Словно обезумевший, он потирался о виски и щеки друга носом, касался губами макушки. — Ну, что ты, что ты, — Адлер вдруг негромко рассмеялся. — Как любовник после долгой разлуки. — Меня не покидает ощущение, что мы не виделись много лет, хотя прошло всего пара часов, — кавалерист сжал Анди, словно пытаясь физически запихнуть в сердце самое родное существо, что у него осталось. Он не знал ведь, жива ли еще его Рена! В замке ее нет, в городе ее сто раз уже могли убить. Разумеется, он переживал, не получая от нее вестей. Но все, что он мог теперь — сберечь Анди. — Все, Гэн, отпусти… — Анди захихикал и попытался вывернуться. — Ты меня задушишь. — Это я тебе за все твои ранние попытки удушить меня отомстил, — тысячник тут же принял игру, но все-таки отпустил друга. — Ну, отомстил? Придушил? Проходи, раздевайся, гостем будешь, — Адлер сделал издевательский приглашающий жест. — А насколько сильно надо раздеваться? — Всадник еле сдерживал хохот. — А насколько тебе стыд и совесть позволят. — Ха, то есть, ты меня сначала все время удушить пытался, а теперь собираешься изнасиловать? — Ты раздевайся, а там посмотрим, — фыркнул Анди. — Вдруг там и насиловать-то нечего… Он с удовольствием отметил, глядя на спину Всадника, что сосредоточенно избавлялся от плаща и кожаной куртки, как у него трясутся плечи от беззвучного смеха. Он разделся по пояс, накинул на плечи плащ, чтобы привыкнуть к температуре, и уселся на край подстилки. — Лети ко мне, возвращайся, дракон, — с иронией пропел Анди, во взгляде коего плясали чертики. — Лети ко мне, мой змей из серебра… — Скорей покинь боевой эскадрон, пора домой, пора!.. — подхватил кавалерист и придвинулся к Анди вплотную. Адлер взял его за руку и накрыл прохладные пальцы ладонью. — Тебе холодно? Кавалерист молча мотнул головой. — У тебя на ощупь очень приятные руки, — признался вдруг Анди. — Сабельный шрам и ожоги, — внезапно сказал тысячник, тупо глядя на ту карту рубцов и вен, что покрывали тыльные стороны его ладоней. — Да. Но мне нравятся, — его пальцы сминали и поглаживали всадниковы. — Делай так еще. — А как еще можно делать? Всадник помолчал, смутившись, а потом вдруг неожиданно для самого себя сказал: — Как угодно. Анди неуверенно протянул руку, потрогал его щеку, потом зачем-то прощупал сабельные шрамы и рубцы от когтей медведя на груди. После недолгого молчания он вдруг неуверенно проронил. — Знаешь, я чуть с ума не сошел… Представь, каково это — сидеть здесь, зная, что близкий тебе человек под пулями, и даже не знать, что происходит наверху. — Я тоже волновался. Эта война… — Гэн, ты уверен, что должен? — У меня нет выбора. Выиграть войну — мой единственный шанс вернуться домой и увидеть хотя бы тело Рены. Чтобы победить, я должен взять Массачусетс. Чтобы дойти до этого эпицентра восстания, я должен пройти через Трентон. — Погибнет море невинных людей. — Уже погибло. В конце концов — Рена и Рейн тоже невинные люди. Это война, Анди. Война похожа на шахматы. Тут нельзя без жертв. Если хочешь победить — забудь о милости. Забудь об умирающих детях, женщинах. В худшем случае самому придется их убивать. — Я слышал, — Адлер помедлил, набираясь храбрости, потом продолжил. — Что ты приказал отрезать руки… детям отрезать руки, Гэн. Ты же обещал мне не зверствовать! — Мои Тени отрезали руки после смерти этих детей. Это плата за жизнь и увечье Рейнара, — твердо отрезал Всадник. — Но ты же понимаешь, что эти дети так же невинны перед тобой, как и Рейн перед теми солдатами! — Естественно. Убийство этих детей приносит и иную цель. — Какую? Что ты еще хочешь? — Месть — лишь начало. — Гэн?.. — Их гибель — милость. Я просто не хочу, чтобы были сироты, не хочу, чтобы кто-то мучился и страдал. Лучше пусть уж умрут. Я просил Теней — они сработают быстро. Дети не будут страдать. Зато больше не будет новых Всадников. Таких же уродов и калек, как я. Хватит уже. Хватит и одного Всадника. Милость иногда не в пощаде, — лицо его стало вдруг каменным. Анди внимательно посмотрел на него, мол, что ты хочешь этим сказать. Кавалерист понял его и без слов. — Когда-то один солдат тоже пощадил на войне мальчика, — тысячник горестно и криво ухмыльнулся. — И вот что из этого вышло. Калека. Убийца. Здорово, правда? — Из этого вышел самый дорогой мне человек, который в прошлом наделал ошибок, — неожиданно твердо сказал он. — Я готов простить все поступки этого человека, если у них есть…иная сторона. Я буду любить этого человека, несмотря ни на что. Это не значит, что я одобряю все его поступки. Но если надо — я готов их понять, готов простить. Это… это сложно объяснить, но… — Не объясняй, — неожиданно мягко промурлыкал Всадник. — Просто побудь со мной. Хватит с нас тяжелых разговоров. Давай выпьем… Я принес вина, я схожу за вином… — Не надо, тут полон погреб… Они сделали длинную паузу за расхищением винных бочек: всласть выпили, после чего закусили вяленым мясом. — Теперь, когда ты все знаешь, — слегка заплетающимся языком пробормотал Анди. — И ты, — поспешно закивал Всадник. — И ты тоже все знаешь. — Нам надо… надо… — Поговорить… — Да, обсудить… — Анди повернулся к нему и подсел еще ближе. Оба шептали, уже не соображая, что несут. Всаднику вдруг сделалось как-то жарко — ему казалось, что зимы вокруг нет, и он сейчас не в холодном подвале, а в адском котле. Вино распирало его, продолжало распирать, а он, отпив еще немного из бутылки, чувствовал, что хмель берет власть над ним и не хотел сопротивляться. Да уж, после всего пережитого ему просто необходимо хорошенько напиться! Гибель Рейна, изнасилование Рены, которая черт знает где теперь, страх за Анди и много, много смертей по его приказу — все это вымотало кавалериста. Ему нужна была поддержка, ему нужен был его Анди. — Анди, я хочу… — Я знаю. Я тоже. Это было последнее, что Всадник более-менее отчетливо помнил. Его распирала жара, он не понимал, что делает. Второй раз прояснение наступило на короткий миг, прежде, чем он уснул. Он прижался поближе к Адлеру, чувствуя, как болит голова, словно два маленьких гнома пилят виски, и погрузился в вожделенное забытье.