Всадник

LVII

      После такого кошмарного сна Всадник был какое-то время сам не свой. Когда он проснулся, то ощущал, что у него саднят содранные колени и локти, будто он действительно ползал драконом по крышам. Спина очень сильно промерзла, а колени затекли и жутко хрустели. Ему казалось, что он в какой-то адовой позе проспал до утра, хотя на деле вышло всего два часа. В любом случае, ему все равно больше нельзя было спать – нужно было следить за Тенями и городом – и Всадник, пребывая в смятенном и расстроенном расположении духа, чмокнул Адлера по-братски в висок, покидая, отправился наверх.       Запах сожженых тел, крики умирающих, смрад и вопли – все эти привычные спутники войны обычно не трогали Всадника, словно вокруг него был возведен незримый купол, и мимо него проходило все, что сопутствует войне. Однако сегодня, после того кошмарного сна, на душе кавалеристу стало еще гаже и противнее. Настроение упало ниже нуля, и злой-презлой Всадник был готов творить невесть что, ради того, чтобы это давящее сердце ощущение ушло, оставило его в покое. Он больше всего на свете сейчас жалел, что не умеет в самом деле превращаться в дракона.       Тем временем Тени, пока он отсутствовал, возвели над его «троном» на площади небольшой полог с подъемными стенами – получилось что-то вроде шатра. Теперь их Повелитель всегда был под крышей, и если что, он мог опустить стенки и спрятаться от чужих глаз.       Однако когда Всадник устроился на своем троне, понял, что смотреть ему, в общем-то, не на что. Раздражение, кусавшее его изнутри, усиливалось. Сидеть неподвижно на троне ему надоело, а кроме того, он проголодался. Озаренный безумной вспышкой идеи, он покинул свое место и отправился рыскать по городу в поисках тех, чьи дома еще не были разорены.       Удача улыбнулась ему. Он отогнал Теней, когда они как раз вламывались в чье-то простенькое жилище, долбясь плечами об дверь. Они разбили окна и совали жадные лапы, но так и не могли никого сцапать. Обжигались об серебряные петли на древесине, но все равно перли. По неизвестным причинам, трупы разрушить хату пока не смогли.       - Хватит! – величественно приказал Всадник и взмахом плаща велел отойти. – Идите ищите другие дома. Этот я беру на себя.       Рыкая, мертвецы в компании парочки крупных крылатых тварей убрались прочь, кивая своему Повелителю. Тот сделал шаг назад, вынул топоры, раскрутил и как следует всадил в древесину, с удовлетворением слушая ее треск.       Удар, еще удар.       Дверь поддалась.       Пинком ноги Всадник вышиб ее, и, поигрывая топорами, вошел внутрь.       - Выходите! – рявкнул он. – Выходите, и я буду милостив.       Ответом ему была тишина. Зловеще лязгая шпорами, он прошел по темному коридору, оглядывался, принюхивался. Стук его каблуков заставлял тех, кто был в доме, если в там еще остался жив кто-то, замирать от страха в своих углах и бояться вздохнуть.       - Вы можете закрыть ставни, запереть двери, - пророкотал кавалерист, играя оружием. – Но сможете ли вы пережить эту ночь?       Он побродил еще немного по коридору, успел даже дойти до конца, развернуться и побрести обратно, взывая жильцов выйти. Он был абсолютно уверен, что живые в этом доме есть. Если Тени не вломились – значит, жильцы еще дышат.       - Не злите меня, - предупредил Всадник и швырнул топор, который, крутясь, вонзился в физиономию, намалеванную на портрете на стене. – Если вы вынудите меня играть в прятки… Что ж, я очень хорошо играю в прятки. Но, боюсь, исход этой игры вам не понравится.       Внезапно одна из дальних дверей, которая почти слилась со стеной, так, что отличить ее можно только при хорошем освещении, а не в темном коридоре, отворилась, и на пороге застыла женщина. Возраст ее трудно было определить – вроде довольно гладкое лицо, без морщин, но волосы седые, а на носу потрескавшееся, старое пенсне.       - Кто вы такой? – с неприязнью спросила дама, кутаясь в шерстяной платок. – Зачем вы пришли в наш дом?       Кавалеристу подумалось, что она знает ответ, но он лишь ухмыльнулся, гадая, что бы сказать.       - Захватчик, - он неприятно улыбнулся, продемонстрировав сточенные зубы.       - Убирайся вон из моего дома.       - О, а давно мы на ты? Я, кажется, не грубил.       - Ты угрожал.       - Ну, на просьбы выйти никто не реагировал, пришлось шантажировать и угрожать, - Всадник пожал плечами, поигрывая топором. Он пафосно облокотился о дверной косяк, скрестив лодыжки. Правая рука уверенно подбрасывала топор и ловила рукоятку. – Негоже так обращаться с королем, особенно, если он пришел с миром.       - Может там, откуда ты пришел, ты и король, но здесь же – всего лишь грязный убийца.       Всадник рассмеялся.       - Однажды мне уже приходилось отвечать на это. Я не люблю повторять одно и то же дважды.       - Что тебе надо? Деньги? Драгоценности? Забирай, что хочешь, и уходи прочь.       - Мне нужно, чтобы ты меня накормила. Я устал и не хочу охотиться. К тому же, боюсь дичь перепугана моим войском и прячется. Совсем, как вы.       - Еще чего.       - Придется, - Всадник кивком головы указал на торчавший из портрета топор. – В живых людей я кидаю не менее быстро и метко.       - Я не обязана кормить захватчика. Убирайся и жри, что найдешь на помойках.       Кавалерист расхохотался.       - Тоже самое я мог сказать и тебе. Ты до сих пор жива, потому что я соскучился по ароматной и аппетитной домашней еде.       - Никогда, слышишь? Ты ворвался в наш город с кучей вонючих мертвецов, сжег его, приперся в мой дом и смеешь требовать жрачки?       - Да, - Всадник опять покрутил топор.       - Ну ты и свинья…       Он засмеялся. От дальнейшей ссоры парочку отвлекла девушка, появившаяся на пороге той двери, откуда вышла дама. Ее лицо почему-то показалось Всаднику странно знакомым; он определенно где-то видел уже светлые волосы, белесые глаза, остренькое личико. Он прищурился, размышляя о чем-то, а девушка вдруг бросилась ему на шею.       - Гэн! Боже! Столько лет!       Всадник не успел отпрянуть, единственное, что ему удалось углядеть – то, что дама смотрит на них с искренним удивлением. И он прекрасно ее понимал.       - Я Табита, помнишь меня?       - Мы знакомы? – осторожно спросил кавалерист.       - Ах, Гэн! Ты, наверное, уже забыл! На улице, много лет назад… Мячик… День, когда ты впервые заговорил…       Всадник помолчал какое-то время, а потом медленно произнес:       - Да.       После фразы Табиты его память услужливо подсунула образы: его, маленького, защищает беленькая девочка от злобных нападок сверстников, и вот он словно бы сдается – начинает говорить. Говорит он, потому что ему ее жалко – ее, не себя.       После этого маленького путешествия в прошлое на душе у Всадника осталось какое-то неловкое чувство; ему стало немного неуютно и даже стыдно, что Табита желает его видеть после всего, что он натворил. Он молчал, не зная, что сказать. Глупо говорить, что он рад был увидеть ее или скучал – он ведь вообще забыл о ее существовании и, разумеется, не думал, что судьба снова подбросит ему встречу с ней.       Он не сразу включился, что Табита что-то радостно трещит, и начал только какое-то время спустя слышать и воспринимать, что она говорит.       -…Видишь, мамочка, он помнит! Он меня помнит! Правда ведь, Гэн?       Она кинулась ему на шею, стиснула, отпустила, схватила за пальцы и попыталась увести на кухню. Всадник дернулся, споткнулся о порог, выпрямился и последовал за ней на кухню. Табита во всю хлопотала, гремя горшками и беспрестанно тараторя:       - Ты устал, наверное? Голодный…       - Э-э-э… Я, вобщем-то… - замялся кавалерист и нелепо почесал затылок, чувствуя себя крайне неуверенно и как-то идиотски. Он никак не ожидал такого приема: кто-то суетится ради него, и, как оказалось, хотел его видеть.       - Знаешь, я приготовила тебе подарок! – внезапно вспомнила Табита, помешивая кашу в горшке.       - Какой подарок? – пробормотал Всадник, слегка сбитый с толку. – Ты что, знала, что я приду через много лет?       - Нет, глупенький, я хотела зайти к тебе на Рождество или твой день рождения, не помню уже… Но когда я пришла, я узнала, что все Каены, они… они… в общем, их больше нет, - она едва справилась с собой, утирая слезы. – Мне вселяло надежду, что раз твое тело не нашли, значит, ты, может, выжил…       - Да-а-а… - протянул кавалерист, рассматривая убранство домика. Обстановка была скромной, немного запущенной – по углам висела серая, пыльная паутина, стол грубый, деревянный, да и сам дом выглядит так, будто бревна сложили, как колодец из карандашей. На стенах висели картины из дерева, некогда покрытые лаком, теперь - пылью.       - Где же ты был все эти годы, дорогой?       - Э-эм… В Германии… - Всадник терялся все больше и больше от ее быстрой трескотни. Однако он обратил внимание, что она говорит больше для себя, чем для него – ее не волновало, слушает он ее или нет, так что он, в принципе, мог воткнуться взглядом в бревенчатую стену или начать рассматривать посуду. От созерцания глиняных горшков, тарелок со странными узорами и плохих алюминиевых вилок его отвлек большой кувшин с молоком, со стуком оказавшийся перед ним.       - Пей, пей, дорогой, сейчас я тебе картошки подам еще, - Табита не переставала возбужденно хлопотать по кухне, а Всадник с каждой минутой почему-то смущался больше и больше. Но вот перед ним оказался огромный горшок, где картошка была намешана с грибами и сметаной, в отдельной миске – рыба соленая, но Всадник не рискнул бы ее есть после молока. На большой деревянной доске возлежал довольно приличных размеров кусок вареного мяса, а помимо него еще несколько простых блюд – похлебка, что-то похожее на запеченные яблоки.       Всаднику стало стыдно, и он не притронулся к еде.       - Ну же? Что же ты не кушаешь?       - Я так не могу, - он бросил на стол приборы.       - Чего же это ты, Гэнчик?       - Мне совесть не позволяет, - кавалерист поднялся.       - Почему? – Табита искренне недоумевала. Она оперлась бедрами на столешницу и воззрилась на тысячника с неподдельным изумлением.       - Это я во всем виноват.       - Глупости, ты ни в чем…       - Послушай меня! – он потерял терпение. – Это я тут все устроил! Я налетчик! Захватчик! Это я велел напасть на город, сжечь его, и убить…       - Глупости, Гэн, я прекрасно знаю, что ты – хороший, - Табита смотрела на него чуть ли не с нежностью.       - Но это так, ясно? Это я захватил город.       - Но какое это имеет значение? – Табита подошла к нему и взяла за край воротника. Всаднику подумалось, что она хочет его поцеловать. Какая-то часть его сознания хотела этого, какая-то – страшилась, и он решил, что лучшим вариантом будет бездействие. Табита обвила его тело, уткнулась лицом в залитую кровью и обсыпанную порохом кожаную куртку и медленно вдохнула. Он почему-то ждал, что она сейчас расплачется, но этого не произошло.       - Ты хороший.Я знаю тебя, Гэн Джэд Каен. Поэтому я могу утверждать. Я знаю, кто ты. Какой ты. Поэтому могу ручаться, что каждому твоему поступку есть объяснение.       - Но…       - Каждому человеку свойственно совершать ошибки. Это не страшно, - она погладила его по щеке, потеребила прядь волос. – Страшнее этого не осознавать и считать себя абсолютно правым.       Всаднику сделалось еще хуже. Он ощущал себя крайне неловко и хотел отстраниться от Табиты, но она не позволила – стиснула его сильнее. Кавалерист постоял так, борясь сам с собой. В нем смешалась тоска по дому, боль от потери Рейнара, стыд за множество ненужных смертей – противоречивые чувства, как волки, вцепились друг в друга. Но от объятий Тэбби, от ее уверений, что все будет хорошо, кавалеристу немного полегчало.       - Вы точно знали, что я приду, - горько усмехнулся Всадник, сел за стол и набросился на пищу. Он давно уже не ел горячей домашней еды, и его желудок радостно заурчал, приветствуя подобное меню. Ему до смерти надоел сухой паек, разбавленный сырым мясом, за которым еще приходилось носиться по лесу.       После такого вот обеда он ушел уединиться с Табитой. Им нужно было многое обговорить: главным образом они обсуждали, что произошло после того, как Каены погибли.       - Мы думали, ты тоже умер, - рассказывала Тэбби. – Хотя твое тело так и не нашли… Но что еще оставалось думать? Все Каены погибли, а разве маленький мальчик мог спастись и вы-жить?.. Никто не верил, что ты жив, Гэн.       - Но я остался жив. Я совсем этого не хотел, не хотел жить, зная, что их больше нет. А потом это повторилось… И затем опять… - Всадник поднял голову. – Я больше не могу и не хочу треять Каенов. И Адлеров, - добавил он после недолгой паузы.       Табита уселась рядом с ним на диван. Настолько рядом, что Всадника это начало смущать. Он почему-то навоображал, что сейчас они начнут заниматься любовью и не знал, хочет он того или нет. Это взволновало его, и спокойно и хладнокровно рассуждать он уже не мог, поскольку не знал, чего стоит ожидать. Тэбби держалась с ним подчеркнуто ласково, и кавалерист испытывал угрызения совести – ему было стыдно, что она к нему так добра, хотя знает – именно он напал на город и устроил бойню. Но он не понимал, чем заслужил ее расположения. Другая бы озлобилась на него, сочла бы предателем и по меньшей мере попыталась бы пристукнуть. Так почему же Табита не вела себя так? Ему было до жути странно, что девушка не питает к нему негативных эмоций.       Закончив говорить, (а трещала она без умолку, только вот он не слушал – думал), Табита погладила его по груди и положила голову на плечо. Кавалерист совершенно уже разволновался, не зная, что произойдет, но боясь, что и она начнет к нему приставать. Впрочем, он даже больше страшился, что не сдержится и переворошит с ней постель. Но тем не менее, Всадник чувствовал, что вдали от Рены ему не хватает женской ласки, но он не хотел ее предавать. Однако, решил он, немного участия ему не повредит, поэтому бережно погладил Табиту по голове, когда она начала прощупывать вышивку серебром у него на груди.       Они долго сидели так, молча. Всадник сравнивал. Эйлин? Рена? Анди? Табита? Кто дал ему больше всего счастья и кого смог осчастливить он? Ответ на этот вопрос никак не шел ему в голову, и тысячник начал тосковать и опять терзаться муками совести. Как бы ни было сильно его плотское желание (если оно у него возникало, а в данном случае оно грозило возникнуть – по крайней мере, грязные картинки воин уже начал представлять), он всегда себя старался сдерживать, и сломался лишь единожды. В ту ночь, когда он впервые был обласкан Реной и занялся с ней любовью. Всадник и сам не знал, что его сломило – скорее всего, ее чистые чувства, привязанность к нему, собственное одиночество и радость от того, что кто-то его любит. Осознав это, воин в очередной раз убедился, что не сможет ее предать. Потом он и вовсе вспомнил остренькое личико, точеный носик, полные губы, которые он любил целовать, а глаза у нее всегда были широко распахнуты, будто она вечно удивляется. Да и в совокупности форма ее лица придавала ей простоватый вид, словно она совсем наивный ребенок из глубокой деревни, где видела только кур и коров, а не избитых жизнью Всадников. Ему нравилось перебирать серебряные от седины волосы, в кои, впрочем, вплетался ее естественный цвет – медовый… Именно этот цвет волос и был у их сына Рейнара… Сына, которого у него больше нет, и у нее тоже.       И именно поэтому он не смеет ее предать.       Он мягко высвободил свои ладони из пальцев Табиты и медленно поднялся. Надо было идти. С тяжелым сердцем Всадник поднялся.       - Уходишь?       - Мне пора. Город сам себя не сожжет, - горько усмехнулся тысячник, ощущая на себе ее жалобный взгляд. – Не бойся. Тебя не тронут.       - Ты хороший.       Повелитель Теней не стал спорить и покинул ее дом. Но в городе его ждали сюрпризы.