Всадник

LVIII

      - Мой Повелитель! – из ниоткуда на Всадника налетел один из Теней. – Город требует аудиенции с вами!       - Хорошо, - холодно кивнул кавалерист и поспешил на площадь. Возле его помоста стоял мужчина средних лет с темной бородкой, которую пересекал длинный шрам. Волосы поседевшие, вздыбленные. Рядом с ним – женщина и плачущая девушка, а сзади еще несколько людей, почему-то с топорами и вилами. Всадник ухмыльнулся – если они решили его убить, ничего не получится. Город заполонили Тени, и они будут защищать его ценой своей жизни. Забавно, если учитывать, что Тени не могут умереть. Они же уже мертвые… Губы Всадника расползлись в довольной ухмылке. Он прошествовал на свой трон, взмахнув черным кожаным плащом. На какой-то миг ему почему-то захотелось одернуть самого себя, мол, хватит пафоса, но ему чертовски нравилось, что сейчас все будет только так, как он хочет – он заберет ключи и вернется домой.       Мужчина долго не решался заговорить, явно не зная с чего начать. В волнении он теребил край плаща. Всадник, усевшись на брезентовый стул и закинув ногу на ногу, высокомерно смотрел, выжидая.       - Как… как позволите вас называть? Повелитель?       - Это Теням я Повелитель, - ледяным голосом проронил Всадник. – А вам – прокуратор.       - Видите ли, прокуратор… У нас есть то, чего бы вы хотели.       - Неужели? – рассеченная бровь кавалериста приподнялась. – И что бы это могло быть? Ключи от города? Корабль, который отплывет в Германию?       - Нет, кое-что получше, сэр.       Заплаканную девушку подтолкнули вперед. Она бросилась было назад, но дорогу ей перегородили и тут же выпихнули назад.       - Что это? – Всадник старался вложить как можно больше презрения в свой голос.       - П-подарок, вам, прокуратор, - мужчина снял шляпу и стал мять ее в руках. – Вы уж не гневайтесь… Надеюсь, вам подойдет…       - Что это? – повторил кавалерист, и голос его прозвучал злее.       - Подарок вашей милости, - едва заметно дрожа, мужчина поклонился. – Лучшая из лучших… Многие женихи за нее сватались… Девица еще… В обмен на город вам.       - Да как вы… - Всадник аж задохнулся от возмущения. – Да как вы смеете?!       Мужчина в страхе потянул девушку к себе, но кавалерист рванул ее в свою сторону. Он весь клокотал внутри от ярости, едва сдерживался, чтобы не раскричаться и не поубивать их всех к чертям. Он мысленно стал считать, чтобы успокоиться – дров наломать не хотелось. В конце концов было решено – девчонка останется, а они пока отойдут от него, он побудет один и вынесет свой вердикт. Свой «подарок» Всадник пока всучил на охрану Теням, а сам вскарабкался на крышу, как заправский ассасин, уселся на край ее, свесив больные ноги, и погряз в раздумьях. Если бы он курил, он бы задымил сейчас, пуская сизые клубы табачного дыма.       Всадник попытался понять, что же именно сейчас чувствует. Ему не хотелось наделать ошибок на эмоциях. Изо всех сил кавалерист старался заставить себя уняться, загасить бушевавший в душе пожар. Пожар, к тому же, боролся с ноющей, отвратительной тоской, похожей на удар тупым ножом, что местами порезал, местами задел. Тысячник встал, походил по крыше, метаясь и не зная, что его мучает и злит больше: то, что вместо жены ему, как подачку, суют какую-то девку с улицы или то, что кто-то так нагло распоряжается не просто чужой жизнью – судьбой дочери.       И вот – пришло озарение.       Всадник решил отомстить, но вместе с тем – поступить по совести. На губах его заиграла злорадная улыбка, в глазах заплясали бесенята. Он, чтобы уняться, пропрыгал по крышам еще какое-то время, осматривая ненавистный город, и решил вернуться. Спустившись, послал Теней за «дарителями», а сам – нырнул в шатер, к девке.       - Что теперь будет с маменькой, папенькой? Со мной что будет? – прочитал он в ее взгляде, но предпочел промолчать.       - Сядь у ног, - велел он наконец, закинув ногу на ногу и покачивая стопой. Делать это было больно, но ему помогало сохранять хладнокровие. Подаренная девушка посмотрела на него как-то странно, но подчинилась. И правильно – тысячнику не хотелось сейчас спорить, ругаться, доказывать.       - Вы звали, прокуратор? – на пороге маленького шатра нарисовалась лебезящая семейка дарителей, которую Всадник уже ненавидел всеми фибрами души. Ненавидел тихо, и показывать этого пока не желал. Ему противно было их предательство, противно было, что подсовывают ему девчонку, когда его ждет несчастная Рена.       - Да, - кавалерист едва заметно кивнул.       - И что же… Что же вы решили?.. – глава семейства то и дело слегка кланялся, мелко подрагивая. Он даже весь как-то собрался, словно стараясь казаться меньше и незаметнее. Всадник выждал паузу, и только потом холодно проронил:       - Я принимаю ваше предложение.       Семья обменялась облегченными взглядами, раскланялась и вышла. Но едва они скрылись за порогом, как не менее ледяным тоном, чем до этого, Всадник объявил:       - Повесить.       Тени послушно двинулись вперед. Девушка зарыдала, бросилась ему в ноги, моля о пощаде. Тут-то вся его змеиная злоба и показалась на поверхности:       - Нет уж, их повесят! – прошипел Всадник, поднявшись и пребольно сжав ей плечо. – А мы с вами пойдем и полюбуемся на это! – он потащил девушку к выходу.       - Пощадите! Перестаньте! – всю дорогу плакала несчастная пленница, пока кавалерист волочил ее за плечо. – Это же моя семья!       - Семья?! – прорычал Всадник, ошалев от такой наглости и глупости. Он впился в ее плечо сильнее, подтащил к краю площади, когда они прибыли. Старика и других членов этого семейства под их собственные вопли и плачь преданной дочери ставили на табуреты и накидывали им петли на шеи. Он втащил извивающийся «подарок» на эшафот, подле которого начала собираться толпа – несколько еще живых людей выползали из своих убежищ. Тени не ловили их и не пытались убить. «И правильно», - подумал кавалерист. – «Пускай посмотрят».       - Леди и Джентльмены! – прокричал Всадник с подмосток на английском. Ему хотелось, чтобы его поняли. – Живые и мертвые!       Тени зааплодировали, горожане остались мрачно стоять.       - Сейчас вы будете лицезреть, как умрут люди, свершившие самый страшный грех – предательство! Но прежде, чем это случится, я хочу спросить у них напоследок: как смеете вы предавать свою дочь, распоряжаться ее судьбой?! Как смеете вы прикрывать себе жопу жизнью родного ребенка?! Как смеете вы совать мне на откуп другую женщину, когда моя жена из-за вашей американской революции мечется и рыдает одна?!– голос тысячника набирал силу, крепчал, расходился раскатами грома над эшафотом. – Где та святая дева, что старалась излечить мою больную душу?!       Он кричал еще что-то, про войну, про Рену, но вроде не слишком откровенно – Всадник плохо помнил, ярость застлала ему разум. И вдруг внезапно его покинули силы – он перестал орать про свинский поступок неизвестной семьи – неожиданно для самого себя он замолчал, завернул девушку в плащ, держа ее так, чтобы она видела трагедию, и молча махнул рукой, отдавая приказ о свершении казни. По команде Тени синхронно выбили табуретки из-под ног «осужденных». Подаренная девушка издала страшный вопль, забилась, но Всадник крепко держал ее – она словно попалась в лапы человеку, коего в одночасье Медуза горгона обратила в камень. Несчастная рвалась, но мертвая хватка ужасного Всадника не слабела. Он со спокойным лицом смотрел, как предатели задергались, задыхаясь, и затихли навсегда.       - Прелестно, - пророкотал Всадник, нарочито отвратительно улыбаясь. Он опять вцепился рыдающему «подарку» в плечо и спешно повел ее прочь от казненной родни. Они вернулись в шатер, где обитал железный дракон. Всадник обвел широким жестом руки все, что находилось в палатке и холодно проронил:       - Ты можешь забрать отсюда все, что захочется. Но после этого ты уберешься, чтобы я больше никогда тебя не видел.       Девушка ошарашенно смотрела на него, потирая плечо. Всадник, стоя к ней спиной, повторил.       - Я не хочу тебя больше видеть. И с самого начала не хотел.       - А ты… ты не собираешься меня брать? – набравшись смелости, несчастная прелестница задала давно мучивший ее вопрос.       - Похоже, что собираюсь? – кавалерист обернулся, заставив девушку содрогнуться. Он ее пугал, нестерпимо пугал, но вместе с тем вызывал любопытство. Он с легкой руки казнил ее семью, но при этом не намеревался насиловать ее саму. Страшный Всадник помолчал немного, затем стал говорить, и было ясно, что каждая фраза дается ему с трудом:       - Знаешь, это не очень приятно, когда тебя разлучают с женой, впихивают в мясорубку и… предлагают кого-то другого. Самое дерьмовое, что при этом они, твоя семья, отдают тебя, чтобы прикрыть себе зад. И от этого еще паршивее, веришь?       Он помолчал, глотая комок в горле. Он чувствовал, что не знает, от чего ему противнее: от того, что Рену у него забрали и впихивают другую бабу, или же потому, что девчонку эту родные люди ему «скормили». Наверное, больше от первого.       С каждым днем Всадник все острее ощущал, как тоскует по Рене. Ему не хватало ее; не хватало совместного чтения, острот, разговоров по душам, даже лежания в одной кровати, обнявшись, не хватало. Анди, как и в случае с Эйлин, не мог даже своей братской привязанностью ко Всаднику заменить ему любимую женщину. Это было не то; это было все равно, как если бы кавалерист хотел поехать на своем коне, а ему предлагали бы ишака. Ишак, он его, конечно, довезет, но разве сравнится он с верным жеребцом? Или же вот, самый точный пример: Всаднику хотелось есть мяса, а ему предлагали яблоки и манную кашу, которую он ненавидел. Яблоки тысячник любил, но они с сытным куском из оленьего бока и в сравненье не идут. Что уж говорить про ненавистную манку, что ему впихивали силой! Так и Рены не хватало. Некому было читать книги, не было рядом человека, чьи волосы он желал перебирать у себя на коленях – не к кому ласкаться… Другой мужчина, скорее всего, нашел бы себе утешение в «подарке», но Всадник желал делить ложе только с Реной.       Его обвиняли в чем угодно: в убийствах, в непотребствах, кляли даже в каннибализме, чего уж точно не было. Но несмотря на все грехи, которые были у него на самом деле и были приписаны ему, Всадник обладал поразительной верностью одной и той же пассии. Скорее всего, если бы он не встретил Рену и не полюбил бы ее, он бы до сих пор хранил верность Эйлин. Для него Рена, по сути, была чудом – его второй шанс обрести семейное счастье, доступное каждому и такое недостижимое для него.       Всадник жаждал поскорее обнять Рену, вдохнуть аромат так рано поседевших от горя волос, прижать к себе хрупкое тельце. Но мог он сейчас только думать о ней, да сделать все, чтобы «манная каша», которую он терпеть не мог, поскорее убралась из его жизни, уступив место вкусному мясу.       Немного подумав, кавалерист срезал один из мешочков с мелочью у себя с пояса и протянул подаренной ему девушке.       - На, вот тебе денег на дорогу и еду. Можешь взять также любую лошадь, кроме моего коня. Убирайся куда подальше от войны. Говори там про меня, что хочешь: можешь сказать, что я свирепый зверь, который убил твою семью, можешь сказать, что я благороден – мне все равно. Можешь поехать в Массачусетс, но знай – я совсем скоро буду там, и тогда генералу Вашингтону не поздоровится. Равно как и другим американским задницам, которые устроили эту заварушку. Если поедешь туда, так и передай – Всадник гессенский сказал, скоро будет. И когда он будет, вы пожалеете. Так и передашь им.       Девушка не могла поверить своим ушам. Этот страшный, внушающий неподдельный ужас Всадник отпускает ее? Велит спасаться и даже дает напутствие? Да ей никогда никто не поверит. Даже спустя какое-то время усаживаясь верхом на каурую кобылу, она не могла сама поверить своему счастью, если это оно и было. Кошмарный гессенец помогал ей устраиваться в седле.       - Запомни еще вот что, - сказал он снизу вверх, но от этого все равно ощущения, что он ниже ее по положению не было, скорее наоборот. – Никогда не позволяй никому распоряжаться своей жизнью.       - Но ведь ты же распоряжаешься чужими, - она презрительно фыркнула.       - Я захватчик, - усмехнулся Всадник. – Я – убийца, и я убиваю, потому что сюда был ради этого послан. Это мой долг. За долг раскаиваться не буду. За преступления в своих интересах готов преклонить голову и понести кару. Мне нет оправдания, нет прощения. Я сам это знаю. Но однако же я милосерден, милосерден так, как можно на войне – я не спешу обрекать жизнь на страдания. Я не решаю судьбу моих детей, добровольно отдавая их в руки захватчикам. Я не вырываю ногти и не выпускаю внутренности ради забавы.       - Но…       - Эй, я хоть кого-нибудь запытал здесь? – Всадник усмехнулся. – А мог бы, ибо сильно ненавижу этот город. Хотя бы за то поражение, что Трентон нанес Гессен-Касселю в 1776ом. Признаю, мы отчасти тоже в этом виноваты.       Оба помолчали. Гессенец погладил кобылу по шее.       - Никогда не позволяй себя использовать, решать твою судьбу. В особенности тем, кто делает это ради спасения своей жопы, а не твоей. И не надо прощать близких, которые предают тебя. Самый страшный грех – предательство. Я за свои убийства не таким сильным огнем буду замучен в аду, как те, что продали свою дочь захватчиком, спасая свою шкуру. Им ведь было плевать, что я с тобой сделаю. А я делаю вот что – я отпускаю. Иди. Скачи прочь, будь сильной женщиной.       И он шлепнул лошадь по крупу, после чего развернулся и пошел прочь. Каурая кобыла застучала подковами по мостовой. Подаренная девушка то и дело оборачивалась и глядела в мощную спину Всадника.       Убийца ее семьи спас ей жизнь своим преступлением и уберег от страшной судьбы.       Ужасного гессенца, однако, не волновало, что она о нем думает – у него было более важное дело. Стремительными шагами Всадник направлялся в самый центр сосредоточения его темных сил.       - Эти недостойные не хотят по-хорошему! – прорычал Всадник в ответ на вопрошающие взгляды его слуг Теней. – Прикатите пушки! И приведите моего коня!       И вот конь был подан, пушки катятся на тяжеленных лафетах – Тени, что есть мочи, толкают их, привалившись плечами. Гигантский вороной жеребец медленно и торжественно ступал окровавленными копытами по изрезанной войной земле. Верхом восседал, полный злорадного торжества, гессенский Всадник.       - Где они?! – громогласно раздалось из его уст, когда он проезжал с зажженным факелом по площади. Пиратский флаг все также торчал у него из кармана.       - Жители прячутся в церкви, мой месса.       - Так достаньте их оттуда на мой суд! – прорычал кавалерист, в гневе потрясая факелом.       - Мы не можем, - растерянно развел руками один из мертвецов. – Нам нет места на святой земле, проход закрыт!       - Что ж, тогда я сам войду, - Всадник спешился и обнажил меч. – Но тогда они об этом пожалеют.       Он решительно направился в дверям старой, видавшей виды церквушки. Но нога его не смогла переступить порога; дальше калитки он не прошел, словно уперся вдруг в невидимый забор. Всадник отошел назад и снова бросился, выставив плечо. Плечо его опять наткнулось на невидимую преграду, и кавалерист почувствовал боль, будто ударился о каменную дверь. Разъярившись, он попытался еще и еще. Руки его уперлись в этот незримый забор, он стал толкать, но ноги отъезжали назад, взрывая носками сапог снег.       Спрятавшиеся жители наблюдали за ним с огромным интересом. После второй всадниковой попытки зашептались, и тот, услышав сначала изумленное, а потом радостное «Он не может войти!», пришел в еще большую ярость. Рыча, Всадник стал биться о невидимое заграждение, стремясь преодолеть препятствие, но тщетно. Он походил на бабочку, что мечется в банке, и пуще злился, видя бесполезность своих стараний. Наконец Всаднику надоело, и он, тяжело дыша, остался стоять, поигрывая мечом и факелом.       Внезапно дверь церкви отворилась, и из нее медленно, шаркая старыми ногами, выбрался тот самый старец, коего тысячник уже видел на площади. Лицо кавалериста сделалось таким, какой была бы морда у льва, если бы только что загрызенная им зебра поднялась бы и на своих четырех спокойно ускакала бы к себе в табун. На всякий случай гессенец оскалился и зарычал.       - Ты никак пришел по наши души, гессенский Всадник, - старик скрестил руки и ухмыльнулся. – Все никак не уймешься.       - Я не остановлюсь, пока не отомщу, - холодно заявил он.       - И даже ключи тебя не остановят?       - Нет, - тысячник мотнул головой. – Могли остановить раньше. Но не теперь.       - Однако ты не можешь войти сюда, на святую землю, чтобы разделаться с нами. Хотел бы ты знать, Всадник, почему?       - Нет, - ответил кавалерист после некоторой паузы. На самом деле, он, конечно, хотел, и старец это понял.       - Ты знаешь, кто ты такой?       Всадник промолчал, обдумывая ответ.       - Можешь не говорить. Мы и так знаем. Но ты, похоже, знаешь не все. Знаешь ли ты, гессенский Всадник, что связавшись с тьмой…       - Ваш город – вдвое большая тьма, чем мои Тени, - прервал кавалерист. – Вы готовы продать близких за свою шкуру.       - Если ты о Толдерах, не суди их строго. Они бедны, и их прекрасная дочь – их надежда – все, что у них было. Что же ты сделал с ней, Всадник? Насколько я знаю, ее семью ты повесил.       - Если ты такой мудрый, ответь на этот вопрос сам.       - А ты тогда поведай мне: ты и в самом деле такое зло, каким хочешь казаться?       - Что тебе нужно?       - Сначала скажи, что нужно тебе. Тебе нужны были ключи, это так. Нужны были, когда ты только пришел сюда. Так почему же теперь ты от них отказываешься?       - Как раз потому, что Толдеры продали свою дочь, - Всадник оскалился. – У меня нет желания сохранять жизнь тому городу, что продает любимых, в то время, как мои умирают из-за вашей войны.       - Из-за нашей ли, Всадник? Мы всего лишь хотим того же, что и ты – свободы.       - Ваша свобода – уродлива, так как ущемляет свободу других людей.       - Тебе ли говорить об этом, Всадник? Тебе, убийца?       - Может, и не мне. Я не безгрешен. Но я буду об этом говорить. Видит Бог, я не хотел войны.       - Но она началась, это так. Ничего не изменить. Ты можешь только воевать или отказаться, как и все мы.       - Я могу лишь воевать. Вы поступаете в своих интересах, а я – куплен. Был куплен. Но отныне мой меч свободен в выборе тел.       - Повторю еще раз: что ты хочешь, Всадник? Нашей гибели? Тогда ты наконец успокоишься? Будешь жить, неся чужие жизни за плечами и свое проклятье?       - Моя жизнь и есть мое проклятье. И для других тоже, - Всадник наклонил голову и сверкнул синими глазами.       - Это ты так решил или дал за себя решить?       - Скажи мне, почему я не могу взойти сюда, - кавалерист нахмурился, меч Отсекатель опять заплясал в его руках.       - Как раз потому, что проклят. И проклятье падет только с твоей смертью. А пока – ты не увидишь счастья, не увидишь своего потомства. Тебя прокляли, гессенский Всадник, еще очень давно. А ты и не заметил. И ты сам позволил себя проклясть, это хуже всего. Ты всегда будешь хоронить близких, терять семью. У тебя не может быть детей, пока ты жив. И проклял тебя не я, не думай.       Всадник опустил меч и тяжело задышал.       - Это было до… до них? До Теней?       - Да?       - Значит… значит… - он замер, прокручивая в голове болезненные воспоминания. Скорее всего, в тот день, когда Гэна Каена выгнали со сцены. Запретили заниматься любимым делом. Он много чего услышал тогда, да. Возможно, среди этих воплей проклятье и затесалось… И, да, он вспомнил!       Будто все это было только вчера. В голове Всадника эхом отдалось брошенное Гэну Каену: «Будь ты проклят! Чтоб никогда белый свет твоих выродков не видел!». Это звучало так, будто кто-то записал на пластинку, а теперь прокрутил у него в мозгу.       Всаднику стало паршиво и тошно. Синие глаза заметались, то выхватывая запорошенную снегом телегу, то глядя на собственные следы. Он глубоко вдыхал и выдыхал, поводя плечами, и походил на злую собаку, которая выбирает, на кого накинуться.       - Раз я проклят, - пророкотал он. – То хуже мне уже не будет. Даю тебе две минуты, чтобы скрыться в церкви. Я начинаю пальбу.       - Видимо, душу твою уже спасти нельзя, - покачал головой старик. Он развернулся и пошел в церковь. – Ты так долго якшался с темными силами, что погряз в них, и никакая вселенская любовь тебе не поможет.       - Темные силы признали меня и возлюбили, как своего. Я стал их Иисусом, их мессой. От людей я не мог этого добиться тридцать пять лет, - прошипел Всадник, сгорая от нетерпения и выжидая, когда старец закроет за собой дверь. Потом он повернулся к Теням и проревел во всю мощь своих легких: - ОГОНЬ!       Привезенные пушки выпалили. Раз, другой, третий. С первым разом отлетел шпиль и разрушилась часть колокольни. Остальные вдарили по крыше.       - ОГОНЬ! – вновь вскричал кавалерист. Опять грохот артиллерии: церковь от выстрелов словно разъедали капли ядовитого дождя. Всадник кричал снова и снова, и выстрелы будоражили его не меньше, чем сладкие мысли о том, что жители трясутся в церкви и слышат вопли «Feuer!», за коими следуют леденящие кровь удары ядер по черепицы. Мало-помалу, крыша стала поддаваться. Ядра стали лупить теперь по фасаду здания, разрушая его.       - Еще! Еще! – командовал гессенец, распаляясь. – Пусть их хорошенько завалит! Лупите по окнам!       Через какое-то время выстрелы прекратились.       - ЧТО ПРОИСХОДИТ?! – заорал Всадник, носясь туда-сюда на своем огромном коне. – ПОЧЕМУ НЕ СТРЕЛЯЕМ?! – особенно его злило, что церкви изрядно досталось, и, как он наделся, погибли если не все, то очень многие, а тут кто-то осмелился прекратить пальбу.       - Ядра кончились, мессир, - вперед вышел один из мертвецов. – Нечем стрелять.       - Выплавьте еще.       - Нужен металл.       - Ну так соберите! – Повелитель Теней повернулся к своей армии. – СЛЫШИТЕ МОЙ ПРИКАЗ?! ОБОЙДИТЕ ВЕСЬ ГОРОД, И СОБЕРИТЕ НЕДОСТАЮЩИЙ МЕТАЛЛ!       Тени засуетились, забегали. С удовлетворенным лицом гессенец стал наблюдать, как те невесть откуда выносят ложки, поломанное оружие, искореженные детали – все, что можно переплавить в ядра.       - ЕЩЕ! ПРИНЕСИТЕ МНЕ ЕЩЕ МЕТАЛЛ! – надрывая глотку, вопил Всадник, метаясь перед церковью и злясь, что не может войти и прирезать жителей лично. Он повернулся к небольшой, но растущей горке железа и заорал, опять обращаясь к своим слугам: - МНЕ НУЖНО БОЛЬШЕ МЕТАЛЛА!       Наконец его пожелание было исполнено: готовы новые ядра. Пальба возобновилась. Медленно, но верно церковь превращалась в руины.       - Ключи, Повелитель, - шипели Тени со всех сторон. – Вы можете взять ключи.       Но Всадник оставался холоден и недвижим.       Ключи ему потом принесли на блюдечке в буквальном смысле слова после того, как он, налюбовавшись на руины, ушел прочь, храня зловещее молчание.       Просто он теперь не знал, может ли считать себя победителем. И хотя вроде бы все говорило, что да, может, Всадник чувствовал себя лишь упрямым ослом.