Всадник

LXIX

      Тяжелые копыта, обрамленные мехом на щетках, медленно ступали, взрывая снег. Буря была такая, что и пешие, и конные, прикрывали лица и щурили глаза. Теперь их стало в разы меньше: страшные слуги из мира мертвых вернулись в свою обитель. Остались только верные немцы, пригибающиеся от ветра и бурана. Те, кто ехал верхом, еле держались в седле; окоченевшие, они держали путь в Массачусетс. Шатался даже Всадник – ночью он не выспался.       Он снова летал в теле дракона во сне. Только в этот раз пытался выцепить из толпы Рейнара, чтобы спасти. Но не получалось: даже если он не сжигал город, то каждый раз, (а сцена с приземлением в этот раз приснилась ему раза четыре, повторяясь за один сон по кругу), когда он бросался к сыну, терял облик дракона, а в человечьем теле спасти сына не представлялось возможным. Горожане с оружием начинают окружать, а он, голый, грязный, одноруким и истекающим кровью ребенком на руках, был абсолютно беспомощен. Всадник просыпался и кричал. Когда он смог заснуть второй раз, (это было уже после рассвета, когда Тени откланялись ему и поспешили покинуть, возвращаясь в Блутштайн) ему приснилась кричащая на мостовой Рена. Он бежал к ней, расталкивая толпу, но не успевал добежать: рыдая и воя, его жена бросалась в темные воды. Чуть позже видение сменилось: его супруга колола себя ножом в распухший живот, плача и кляня каких-то солдат на чем свет стоит. От последней картины ему стало еще хуже – он и Рена снова в замке, взъерошивают постель, не желая сдерживаться, оглашают львиными криками округу. Всадник резко сел в своих одеялах в холодном поту и уже не ложился.       Он дал своим солдатам немного проспаться, после чего они направились в Массачусетс. Как будут давать бой, кавалерист пока не представлял. Теней у него больше нет и ближайшие десять лет не будет, солдаты измучены, и, что хуже всего, город наверняка знает о том, что он идет по их души. Единственное преимущество, которое у него было – город не знает, что Тени ушли. Но преимущество это было слабым, ибо Всадник понимал: как только они догадаются, что мертвецов и прочих тварей не будет, осмелеют и разнесут гессенцев.       Вслед за изморенным отрядом немцев за ними неотступно следовали еще двое всадников на почтительном расстоянии. Этими наездниками, как наш любознательный читатель уже догадался, были Шнайдер и Лангерберг. Всю дорогу Шнайдер сетовал на то, что пришлось оставить войско, пусть и попечение все же было – другие тысячники и британские командиры. Но деваться было некуда: остановить Всадника ему хотелось не меньше. Лангербергу до поры до времени удавалось сдерживать ненависть фельдфебеля, только поэтому он поехал – если Франц нападет на разъяренного тысячника, от первого останется мокрое место. Тем более, что он дорожил этим воякой и не хотел зря отнимать его жизнь. По этой причине они вели размеренную погоню, больше похожую на прогулку. Мудрый Лангерберг предложил просто застать кавалериста в тот миг, когда он более-менее уймется, осядет, и заставить остановиться словом, не боем.       Он сотни раз видел, как дерется знаменитый Гессенский дьявол, и вешать убийство фельдфебеля на многострадальную шею Повелителя Теней не хотелось, в то время как Шнайдеру повесить очень даже хотелось, причем именно эту шею. Но время еще не пришло, это понимал даже он. В любом случае будут свидетели – его верная тысяча – которая потом всем скопом накинется на командира и без колебания прирежет. Тысяча была верна Всаднику, как любимая жена.       Ах, мы совсем позабыли о его любимой жене, в то время как он о ней помнил беспрерывно, и как-то даже сказал: «И днем, и ночью молюсь о ней, ибо встает пред моими глазами, не давая покою». Но что же она поделывала, Рена, ставшая теперь леди Каен?       Леди Каен всеми правдами и неправдами стремилась добиться возвращения своего мужа домой. Мужа, что не был с ней обручен, но мужем был по духу. Точно также считал и Всадник: для него духовное родство и близость было важнее церковных церемоний и лживых обещаний, которые обычно дают новобрачные. Они недолго прожили вместе под одной крышей, как ни старались срок этот увеличить. Но пришла война, как мы уже знаем, а против нее никому не выстоять. Не венчанных супругов Каен разлучили. Так вот, что случилось с мужем, мы уже частично знаем. А что жена?       Рена тем временем обитала в мрачном, полусыром трактирчике возле причала. Она оплатила себе комнату и решила остаться тут, пока не вернется ее возлюбленный. К замку, не-смотря на Теней, приближаться было опасно – пока она будет добираться, ее успеют убить. Вдобавок она может встретить Всадника и вместе с ним сбежать на этом же корабле, если он, конечно, захочет отказаться от замка и от Теней. В любом случае, проход куда-либо без мужа ей был заказан. Но время шло, любимый все не возвращался. Рена в тревоге металась – днем у окна, ночью – у причала. В сердце ее закрадывалось сомнение: а вдруг письмо не дошло? А вдруг он решил не ехать? А вдруг ему не разрешают? А вдруг он вообще погиб? Нет, не погиб, обрывала она себя – она бы почувствовала. У нее ведь особый дар, жаль только, ей неподвластный. Видит она стихийно. Но поскольку, несмотря на все ее желание и старание то, что происходит сейчас, ей открыться не могло, Рена решила действовать.       Если она не может вернуть себе мужа по-хорошему, придется сделать это силой. А на кого же направить эту силу? Есть, есть у нее на примете один человек…       В тот день, когда Всадник продирался сквозь буран, задуманное было уже совершено.       Дело было так.       Петер Майер, отец уже известного нам Хайнриха Майера, трагически погибшего от рук Гюнтера Адлера, сидел в своей конторе и занимался тем, что большинство людей того времени ненавидело делать: переписывал кучу нудных бумаг. Однако бумаги эти представляют некоторый интерес: в них ведется перечет солдат, отправившихся в наем. Петер Майер сверялся со списком, который прислали с боевой линии: тех, кто погиб и пропал без вести, значащихся в этом списке, он выделял из первоначального, вычеркивал, после чего уничтожал личное дело на солдата, а монеты, отложенные на него, ссыпал в известное место. Себе в карман, конечно же! После этого «учтения» солдат прекращал окончательно свое существование, будто его и не было. В лучшем случае, если это был какой-нибудь значимый офицер, родственникам отправлялась похоронка. О крестьянах и рядовых предпочитали забывать. Отсюда вытекал еще один списочек, составляемый старательно стариком Майером специально для властей – чтобы гессенский ландграф получил с Британии известную мзду за погибших. Разумеется, Майер делал все, чтобы попавший на стол ландграфа список был как можно меньшим, а свой – как можно большим.       Внезапно его привычная работа была прервана – он наткнулся на знакомое… нет, не имя, слово.       У того человека, который был прекрасно ему известен, имени не было – было прозвище, что у всех на устах.       Всадник.       Его личное дело было полной загадкой.       Прошлое – пусто. Предыдущий наем только записан. Семья – что ж, семьи у него больше нет… И, кстати, она не поминалась в личном деле – про нее вообще только благодаря Шнайдеру случайно узнали. Кажется, у гессенца была сучка и задохлик от нее. А был ли кто до этого? И кто он, этот кошмарный наемник, был такой? Внезапно объявляется, без роду, без племени и получает замок… Интересно, интересно… Шутка ли, всего пара слов в личном деле!       «Всадник. Мейстер кавалерии. Хозяин Блутштайна… (тут Майер запнулся, вспомнив, какие ужасные легенды ходят про этот замок)… Предводитель тысячи. Рост: неизвестно. Настоящее имя: неизвестно.»       Вот и все.       - Всадник… - прохрипел старик, взяв дрожащими руками лист бумаги. – Когда же ты подохнешь… Проклятый…       - Всадник будет жить, а умрешь ты, - еле слышно прошелестел где-то сзади ледяной голос.       Петер Майер стоял спиной к двери и не видел, как, бесшумно ступая, вошла слепая женщина в белом. На плечах ее покоились тяжелые меха. Он увидел ее, когда медленно развернулся. Бумага в морщинистых руках заколыхалась сильнее. Внезапно резким порывом ветра распахнулось окно, заставив старика вздрогнуть. Плащ женщины зловеще раздулся, как саван призрака.       - Что тебе нужно? – едва совладав с собой спросил Майер.       - Верни мне моего мужа, а то плохо тебе придется, - руки эта страшная, изуродованная девушка держала под плащом скрещенными, отчего сходство с мертвецом усиливалось.       - Что ты мне сделаешь? – старик нервно рассмеялся.       - Ничего хорошего, - слепая женщина мрачно улыбнулась.       - Ты всего лишь девчонка, - неверяще прищурился Майер.       - Я страшному Всаднику жена. Повторяю еще раз – верни моего мужа, а то плох-хо тебе будет, плох-х-х-хо.       - Я не могу отозвать воина с битвы ради какой-то прихоти, - старик опять нервно и надтреснуто засмеялся, комкая в руках бумагу с личным делом кавалериста.       - Его место здесь, здес-сь, - девушка сделала шаг вперед. У нее было мертвенно-бледное, застывшее лицо, как у вампира. Шевелились только губы. Руки она по-прежнему держала скрещенными, как мумия, пряча кисти под плащом.       - Его место среди таких, как он! – сердито рявкнул заведующий делами наемников, на подсознании чувствуя, что напрасно пытается скрыть страх. Девушка подходила все ближе, и не сколько шла, сколько плыла по воздуху как призрак.       - Он должен быть там, где и другие мясники и головорезы! В этой мясорубке ему самое место!       Вот теперь Майер, обычно такой холодный и неприступный, струсил по-настоящему. Девушка стала заходить за стойку, он – отступать, стараясь выйти на середину комнаты, чтобы убежать. Прижимая к груди дело, он шел спиной вперед, надеясь улизнуть от этой жутковатой, помешанной баньши через дверь.       Серебристо-серая леди вдруг раскинула руки, взяв в одну из них канделябр со стола, а во второй блеснуло то, что она прятала под плащом – тонкий длинный нож. Внезапно, словно от резкого порыва ветра, а впрочем, вполне возможно, что и от этого, оконная рама распахнулась, сбив половину подшитых дел на пол и в огонь. Камин и канделябр погасли от этого порыва. Волосы девы и ее плащ растрепались ветром и вдруг на миг застыли в лунном свете, делая ее похожей на призрак Медузы Горгоны. Фигура, словно тень, приблизилась к Майеру снова. Тот рванулся к приоткрытой двери, но следующим порывом дверь захлопнулась. Майер оказался в ловушке. Один, в кромешной тьме, среди которой мерцала лунным сиянием только фигура жуткой дамы, нет, юной леди.       Кричать, похоже, было бесполезно.       - Убирайся, убирайся я сказал, - трясущимися руками старик вынул из-под сбившейся рубашки распятие.       - Это тебе не поможет. Я еще живая, - девушка холодно и раскатисто засмеялась.       Она постоянно перемещалась по комнате, и Майер кружился рядом с ней, не позволяя ей быть у него за спиной. Но удавалось это ему плохо, потому как то и дело подружка анархиста отступала в тень и вовсе пропадала из виду. Периодически ее сопровождал ехидный ведьминский смех, доводящий заведующего душами до состояния параноика. Он крутился вслед за ней и думал, что же ему предпринять. Вернуть Всадника он не смог бы, даже если бы захотел. Как минимум потому, что на него еще не прислали похоронку, а денежек Майеру хотелось. Плюс не хотелось сообщать властям и подымать всю эту бучу. Как бы он объяснил причину, по которой воина надо вернуть? Жена захотела? Да, тут-то еще и выяснится, что он принимал участие в том, чтобы эта самая жена вместе с сыном пострадала…       Майер прекрасно помнил письмо фельдфебеля Шнайдера про сучку и ее отродье. Шнайдер плевался ядом и требовал немедленно отозвать Всадника или приструнить его путем уничтожения родни. Майер отдал приказ оставшимся солдатам, что были ему должны за то, что он их отмазал от войны, и отметил, что необходимо устроить все, как несчастный случай. Но остолопы устроили охоту в буквальном смысле этого слова – догадались натравить на мальчишку собак. При этом жена Всадника вообще не должна была выжить!.. Остолопы!       И вот она пришла по его душу. На миг страх заведующего улетучился, сменился интересом, и он подумал: знает ли вообще эта девка, что тот случай – его рук дело? Наверное, знает, иначе почему она пришла именно к нему?.. Ах, да! Вот осел! Она в любом случае явилась бы сюда, потому что именно он отправляет воинов, причем даже не скрывает этого!       Отправлять-то он отправляет, а вот вернуть… Очень уж не хотелось расставаться с деньжатками. И более того, Всадника видеть на родине тоже… не очень. Скорей бы сбагрить эту протокольную рожу, чтоб его! У-у-у! Но раз уж женушка нашла его, Майера, то теперь не отвяжется.       - Я…я ничего не могу изменить, - запнувшись, засопротивлялся заведующий. Он раздумывал, что бы сказать, кипя от ярости и бурлящей в нем трусости: с одной стороны, ему не хотелось провоцировать эту девку, мало ли, душевно больная (а какая же еще могла связаться со Всадником и вдобавок от него родить?), а с другой ему хотелось сделать ей как можно неприятнее, бросить что-то острее перца…       - Не можешь или не хочешь? – неожиданно тихо и низко спросила девушка. – Когда человек хочет, он ищет возможность, когда не хочет – оправдания.       Старый заведующий снова нервно рассмеялся.       - Шла бы ты по-хорошему, красавица.       - По-хорошему я уйду только с мужем. В противном случае я потребую плату за него.       - Какую? Мою жизнь? Если ты меня убьешь, его больше никто не вернет.       - Ты уже отказался мне возвращать его, зачем ты тогда нужен? – она зловеще расхохоталась. Снова закружила по ком-нате, кудахча одно: «Плохо тебе будет, плох-хо!». Майер хотел было спросить, что она ему, одинокому, сделает – на семье не отыграется, нет у него никого, но она опередила его. Серебристая дева воздела руки, и в правой блеснул тонкий кинжал. Старик заметался, но было поздно. Он вдруг услышал свист, резкую боль – его постигло ощущение, что тонкая стрела пронзила его. Он не успел толком ничего понять - схватился только за левую сторону груди, зажимая рану, словно бы пробитую пулей навылет.       - Ты будешь умирать медленно, - жена проклятого гессенца выпучила слепые, белесые глаза.       Дальше Майер помнил лишь свист, опять удары, похожие на выстрелы, удары издалека, пронзающие его насквозь. Укол, укол, еще укол. Он ощущает, как воздух гуляет по сквозным дырам. Падая, чувствует, как упал на ковер, ударившись головой. Тогда он был еще жив.       Человек-решето еще долго был жив.       Кровь медленно покидала его, забирая жизнь, забирая силы.       Петер Майер, а теперь уже человек-решето, лежал один, в темноте, глядел в потолок, уронив на бок испещеренную морщи-нами голову с крючковатым носом. Было тихо, ужасно тихо. Девушка исчезла давно – как только нанесла последний удар. Мелькнули белые одежды, раздался свист – и вот уж нет ее. А Майер остался один. В темноте. Без возможности звать на помощь, кричать – кровь булькала и в горле, мешала говорить. Боль разрывала, отупляла.       Человек-решето еще долго был жив. Долго заливал ковер кровью. Боль терзала его, грызла, но долгожданное облегчение в виде смерти еще не скоро пришло.       Проклятая серебристая дева знала свое дело. Знала, куда и как бить, чтобы продлить агонию.       Человек-решето умер с рассветом.