Всадник

LX

      Приглушенная тень от шатра падала на полностью заваленный бумагами стол. Да-да, снова стол, снова документы. Помимо них в полумраке еще возлежат фигурки, символизирующие войска, и кисти рук, мнущие перья, теребящие эти маленькие статуэтки, листающие книги. Раздаются негромкие, но сердитые голоса. Они спорят, но пока мягко. В шатре сидят шесть человек, окруженные своими приближенными. Троих из них мы доподлинно знаем.       Первый уже господин в возрасте, сидит в белом, как шкура арктического волка, парике. Одет он в военную форму, синюю с золотым. Рука в белой перчатке лежит на обтянутой в желтые бриджи коленке. Ноги широко расставлены, видно, что ему тяжело сидеть. Он чуть опустил голову, но все же откинулся на спинку кресла. Тонкие губы вытянуты полоской, синие глаза смотрят вдумчиво. Пальцы правой руки постукивают по коленке.       Второй был иссушенный, кипевший от ярости, что клокотала в нем — она не могла вырваться наружу, а посему грозила разорвать мужчину пополам. Его губы поджаты, их почти совсем не видно. Вид у него всклокоченный, парик сбился, серо-голубые глаза мечут молнии. Он то и дело поправляет мундир, дергает себя за лацканы. Его поза — подался вперед, весь напряжен, руки на коленях, всматривается в участников разговора.       Третий сидит, положив ноги на стол и скрестив их. Черная кожа его сапог зловеще поблескивает при тусклом освещении. Он выглядит расслабленным, но холодные синие глаза внимательно наблюдают за происходящим. Волосы взъерошены, лицо серо-белое, как у мертвеца. Глаза с красным ободком, воспаленные. Он играет своими руками — то шевелит пальцами, то стучит ими себя по коленке. Мрачный, внимательный.       Первым человеком был Джордж Вашингтон. Вторым — Франц Шнайдер.       Третьим из присутствующих был гессенский Всадник.       Он пока молчал. Все вокруг гомонили, рокотали, шумели, но от него никто пока не дождался ни слова. Настроение у него было самое что ни на есть холодное и жестокое — в таком состоянии он мог осознанно пойти на самое коварное и продуманное убийство, поэтому сейчас он даже более опасен, чем когда сходит с ума от ярости. Трудно сказать, что сердило его — желание вернуться домой или одно только присутствие Вашингтона и Шнайдера. Хотя, возможно, его бесило и то, и другое вместе.       — Происшествие в Трентоне… Боже сколько было погибших! — уши Всадника улавливают эту фразу, он еле сдерживает едкую усмешку. Однако губы его дергаются, изгибаются в корявое подобие улыбки. Он слышит, слышит гомон про Трентон, ахи и охи от скоропостижных смертей.       — Знать бы кто это сделал!       — Надо же, напал на почти беззащитный город!       — Куда же девались войска?       — Мужчин нашли перерезанными далеко от Трентона.       — Ужасное преступление!       Губы Всадника все же расползлись в улыбке.       — Что веселит вас… как вас величают? — Вашингтон был единственным, кто заметил эту усмешку. Сузив глаза, он пристально разглядывал воина.       — У меня много имен, — еле слышно прошелестел тот. У него было настолько змеиное выражение лица, что яд сквозил из каждого его слова, из каждого движения. Он внимательно наблюдал, как переводчик торопливо доносит до генерала американцев его слова. Между тем, он им был и не нужен — как мы уже знаем, кавалерист прекрасно объяснялся по-английски, но не делал этого хотя бы ради того, чтобы просто побесить американцев.       — Как к вам обращаться?       — Зовите меня — главное пугало Америки, — фыркнул Всадник. Он намеренно выжидал, когда толмач повернется к нему и залопочет, чтобы создавалось ощущение, будто по-английски он не говорит.       — Его зовут Всадник, — не выдержал кто-то из гессенцев. Тысячник с удовлетворением смотрел, как идут сообщения через суетящегося переводчика.       — И что же кажется вам смешным, Всадник?       — Это мой маленький секрет. Давайте лучше перейдем к делу… — он повозил пальцем, затянутым в черную кожу перчатки, по потрепанной карте.       — Что вы хотите?       — Я? Ничего. Я лишь предлагаю вам сдаться. Зал ахнул и затих, как зрители в театре во время представления. Этот вздох прокатился ударной волной, как будто волк из сказки про трех поросят снова дунул в попытке сломать их домики.       — На каком основании? У нас равные шансы победить. Стали равными, когда кто-то из ваших напал на Трентон. До этого положение то и дело менялось.       — Я предлагаю закончить войну. Сдавайтесь.       — Не говорите глупостей.       — Я высказываю позицию немецкого народа.       — Почему ее высказываете вы, а не фельдфебель?       — Потому что боевые действия веду я.       — Мы тоже считаем, что Америка должна уступить, — подал голос кто-то из представителей испанских наемников.       — Или бороться до конца, — нахмурился Джордж Вашингтон. — Раз мы начали эту войну, мы ее закончим победой или умрем.       — То же самое могу сказать от лица гессенского полка, — ощерился Всадник. — И все же я предлагаю вам сдаться и сложить клинки.       — Ты на стороне проигравших, гессенец, — фыркнул капитан из Франции.       — У меня к вам встречное дельное предложение, Всадник.       — Если это не добровольное вручение флага нам, меня это не интересует.       — А я думаю, вполне возможно. Я предлагаю гессенцам… присоединиться к рядам наших войск из немецких иммигрантов. Тех, которые воюют за нас.       — Лучше предложите это лоялистам.       — Лоялисты сделали свой выбор задолго до войны. Всадник раскатисто захохотал:       — А у гессенцев не было выбора. Нас никто не спрашивал, хотим мы воевать или нет.       — Придержи язык! — рявкнул Шнайдер. — Англия заплатила нам!       — Англия заплатила ландграфу, а не нам, — огрызнулся Всадник. — Мы получаем лишь кучи смертей и кукиш.       — Вот поэтому вы на стороне проигравших, — спокойно сказал Джордж Вашингтон. — Вы не можете даже договориться между собой, какая уж тут победа в войне?       — Просто некоторые считают… некоторые возомнили себя кем-то большим, чем простой тысячник, — взвизгнул фельдфебель.       — А кто-то представил, что он не на войне, а в игорном доме, — парировал кавалерист. — И еще неизвестно, что хуже.       — Глядя на вас, мне все больше и больше ясно ваше положение, — заметил Вашингтон. — Вы, немцы, жалкие, как стая шакалов — сбились ради добычи в стаю, но добычу поделить не можете и грызетесь между собой. Почему в таком случае мы должны сдаваться? Отдавать страну таким, как вы?       — Ты слишком много хочешь, Всадник, — заговорил испанец.       — Я хочу закончить войну, — прошелестел он.       — Эта война не может быть так просто закончена! — вскричал кто-то из французов. — Кто-то уничтожил мирный город, который до этого победил в честном бою…       — То был не честный бой, а халатность одного из наших командиров, — неожиданно холодно сказал кавалерист. — Если бы он удосужился прочитать письмо, победа была бы наша. Но потом мы тем же путем взяли реванш.       — Честным путем? — захохотал Шнайдер, извиваясь на своем сидении. — Это ты называешь честным путем?! — он вскочил на ноги и стал кружить вокруг Всадника. — Ах, ты же еще не рассказал им свой маленький секрет! Ну что ж, самое время это сделать! Иначе как дальше будут жить американцы, если решат сдаться? Ну, скажи же им! — фельдфебель набрал побольше воздуха в грудь и проорал: — Скажи, кто напал на Трентон? Кто виноват в этих ужасных смертях?! Скажи, громко!       — Я, — Всадник медленно поднялся на ноги и тяжело посмотрел в глаза Джорджу Вашингтону.       Снова волна охов и стонов прокатилась по всему шатру. Повелитель Теней выдержал паузу и заговорил опять, твердо:       — Я уничтожил Трентон и устроил бойню его жителям как месть за то, что Германия была вовлечена в эту войну. Это месть, это протест, — кавалерист каждое слово чеканил стуком каблука и лязгом шпор и оружия. — Это плата вашей страны за всех наших, кто погиб. Нам не нужна эта война, — он на миг остановился, поглядел на Вашингтона, а потом опять продолжил говорить, глядя в пол. — Я прошу вас сдаться, потому что хочу закончить все это. Если не отдадите город добровольно — я сотворю то же, что и с Трентоном. Потому что мне нужно завершить войну. Либо вы поможете мне и сделаете это добровольно, либо я возьму свое силой.       Про сына он ничего не сказал, хотя ему хотелось тогда вскричать: «Из-за вашей проклятой войны я потерял ребенка, а жена болтается неизвестно где!». Но он не стал. Смолчал про это.       — Вы же понимаете, это невозможно. Признав вашу победу, мы навсегда останемся зависимой колонией.       — Значит, нет? — уточнил Всадник. Заложив руки за спину, он продолжал гневно прохаживаться, как тигр в клетке. — В таком случае, после моей победы я отрублю твою голову, повешу ее у себя в замке над камином, и буду харкать в твою харю по понедельникам, вторникам и средам. Остальные дни буду мочиться.       — Что он сказал? — генерал Вашингтон посмотрел на внезапно стушевавшегося переводчика.       — Это…это не переводимо.       — Это угроза? — командир нахмурился.       — Да, грубоватая, — переводчик смутился еще сильнее.       — Думаю, достаточно, — Всадник повернулся к выходу. — Не хотите мира — готовьтесь к войне. Я предупредил. Головы покатятся, — он замешкался на пороге и вдруг повторил по-английски. — Heads will roll.