Без прошлого

      — Отец, зачем? — с отчаянным вскриком я ворвался в библиотеку. Это мог быть самый последний поступок, которой я бы совершил. Но что мне оставалось делать? Теперь-то все решено. Да, именно так. Я женюсь на Эрме Агальской.       Как ни странно, моя реакция на этот факт была весьма сдержанной — под стать тону графа, когда он доносил до меня это известие. Во-первых, я был готов к этому, и когда меня он пригласил в кабинет, сразу понял что к чему. Его Сиятельство предложил мне кресло и сам уселся напротив, сложив пальцы перевернутым треугольником. Он стал говорить о нашем древнем роде, ценностях и смысле семейной жизни. Я рассматривал фибулу на его плаще. Два массивных витых полумесяца, соединенных цепью. Я женюсь… Некоторое время, буквально пару секунд, мы просидели молча. Потом я сказал, что все понял и спросил, могу ли идти.       Осознания всего кошмара пришло через несколько часов, до этого я находился в какой-то идиотической прострации. Я чувствовал, как мое тело сковывал холод, а потом оно пылало в огне. В голове катались чугунные шары, а ноги налились сталью. Слезы непрестанно текли по моим щекам, я понял, что сдерживать их бессмысленно. Таким мое состояние было всю оставшуюся ночь.       Но, проснувшись следующим вечером, я понял, что снова горю. Однако на этот раз не от отчаяния и обиды, а от гнева. Как он мог? И кто он такой, чтобы распоряжаться моей жизнью? Да, отец. Отец, но не Бог. Это моя жизнь. Даже если это смерть, то это моя смерть! Я не могу допустить этого. Почему? Потому что не хочу. Вполне достаточно, по-моему. Не успев обдумать все эти мысли, я обнаружил себя стоящим перед отцом, который невозмутимо продолжал читать книгу. Меня трясло, уже не только от вопиющей наглости графа, но и от его нечеловеческого — вполне естественно, не так ли — равнодушия. Ах да, еще от представления моих оторванных конечностей.       Последние колебания воздуха, вызванные моими возмущениями, утихли. Я мог слышать, как тикает секундная стрелка старинных часов в холле этажом ниже. Наконец, его Сиятельство поманил меня пальцем. Я нагнулся, и он указал мне в книгу:       «Сократ. Гнев, страх, тоску, горесть, любовь, ревность, зависть и тому подобные чувства разве ты не считаешь своего рода страданиями души?       Протарх. Считаю.       Сократ. А не найдем ли мы, что эти страдания полны необычайных удовольствий? Нужно ли нам напоминать о гневе, который и мудрых в неистовство вводит,       Много слаще, чем мед, стекает он в грудь человека,       и об удовольствиях рыданий и тоски, примешанных к страданиям?»       Я поднял глаза на отца и столкнулся с его серебристо-ледяным взглядом. Не люблю, когда он так смотрит на меня, словно всего тебя наизнанку выворачивает. Невозможно просто.       — Если ты хочешь, — произнес граф, наконец, — можешь пойти в башню и покричать еще. В удовольствие мы получаем утешение. Даже в таком удовольствие, сын мой. Сейчас это твой единственный выход.       — Нет, папа. Я не хочу ни удовольствия, ни утешения. Я хочу знать.       — Ты посвящен в ситуацию настолько, насколько должен быть в нее посвящен.       — Если бы эта ситуация касалась кого-нибудь другого, я был бы вполне удовлетворен такой степенью посвящения. Но, хочу вам напомнить, что она касается непосредственно меня и моей нежизни, — парировал я и сел в кресло напротив его Сиятельство, давая понять, что в безызвестности я отсюда не уйду.       — С чего ты взял, что у меня есть какая-то тайна относительно этого вопроса?       — Папа, ну я же знаю вас…       — Нет, Герберт, ты меня не знаешь. Никто меня не знает, — граф взял с каминной полки подсигар, достал сигару и, отойдя к окну, закурил. Спустя несколько минут, он задумчиво произнес,— Но, если тебе очень хочется знать все, что сейчас происходит, то, ты прав, это твоя нежизнь. Я подчеркиваю, Герберт, слово «очень».       — Очень, папа, — воскликнул я, громче, чем положено, чуть не подскочив в кресле.       — Хорошо, сын мой. Только учти, что это последняя уступка: я тебе рассказываю, и ты женишься на леди Эрме, — не дав вставить мне слово, он начал, — Как часто теперь мне кажется, что молодость создана для ошибок. Я много вспоминал свои ранние поступки и думал, что если бы знал их последствия, то поступил бы иначе. Уж не знаю, что тебе наговорили портреты обо мне, но лучше я расскажу. Потому что за свои действия человек должен отвечать сам, чего я не делал в юности. Ты вряд ли помнишь моего отца. Тебе, помнится, было около года, когда его не стало. Граф был очень сильным и волевым, свято хранил семейные традиции, но при этом осуждал всю нашу династию. Наверное, поэтому и сохранил не те традиции. Отношения у нас были довольно тяжелыми. Сейчас я думаю, что он просто хотел подготовить меня к самостоятельному существованию, но тогда мне казалось, что отец меня прямо-таки ненавидит, — его Сиятельство бросил окурок в камин и вновь потянулся за подсигаром, — Я хотел сократить наше с ним общение на сколько это возможно и поэтому со временем придумал уходить из дома на всю ночь. Гулял по лесу, потом по полям и, наконец, добрался до деревни. Уже на тот момент меня вряд ли могла привести в недоумение обнаженная девица. Да что там, это было нормально. А, знаешь ли, стоит только показаться в хорошем камзоле, и эти самые обнаженные девицы будут липнуть к тебе, как мухи. А последствия есть у каждого поступка, даже самого незначительного. И они-то всплыли, но уже когда я был женат на женщине, называвший себя моим титулом и моей фамилией. Эти последствия появились в моей нежизни дождливым ноябрьским вечером в виде хорошенького пухлого младенца. Его к воротам замка принесла деревенская потаскуха, по совместительству дочь священника. Мой отец поговорил с ней — хотя я не представляю о чем можно говорить с такой женщиной — и отпустил, дав неплохую сумму денег. Но потом, он сделал одну прегадкую вещь. В своем завещании написал, что моим наследником может стать первый женившийся из детей. Тогда эта злосчастная приписка не произвела на меня никакого впечатления. Оба предполагаемых наследника были еще очень малы, а доживут ли они до момента вступления в наследство, неизвестно. Но сейчас я узнал, что твой… единокровный брат не только унаследовал мое бессмертие, но и собирается жениться через два месяца. Герберт, неужели ты думаешь, что я позволю стать главой нашего рода сыну беспутницы?