Без прошлого

      Свадьбу назначили на начало сентября. Уже на следующий день после нашего с отцом разговора я увидел объявление об этом в газете Совета.       Все участие графа в подготовке заключалось в том, что он хищным — насколько это возможно, при его вечной невозмутимости — выражением лица подписал приглашение для Ореля и предоставил мне свою чековую книжку.       Я не знал, каким хочу видеть день пятое сентября. Я не думал, что пятое сентября будет когда–нибудь особым днем. Я проживал его каждый год много лет подряд и никогда обращал никакого внимания. Теперь же надо было готовиться. Но как?       Лет пятьдесят назад, когда я представлял свою свадьбу — тогда я был еще уверен, что женюсь (или выйду замуж, не знаю, как это обозвать), но потом понял, что легче избавить себя от желания, чем отца от убеждений — то непременно себя в белом летящем платье из струящейся французской ткани на шикарном кринолине. Волосы я бы забрал в высокую пышную прическу и украсил алыми розами… я бы все украсил алыми розами…       Но как бы на меня посмотрел отец, герцог Агальский и моя невеста, если я сейчас заявлюсь в этаком наряде. Нет, надо придумать что-то получше. Я обычно рисую эскизы костюмов и отдаю их нашему портному (который совершенно удивительный человек, он умудряется шить однотипные костюмы для отца, которые шепотом можно назвать безвкусными — исключительно на мой взгляд — и потрясающие наряды для меня, такие, что порой я сам себе завидую), но в этот раз у меня нет ни настроения ни желания, поэтому предоставлю мой образ в его умелые руки — главное, чтобы эти руки не понесло на отцовские эскизы.       Я попросил Куколя достать с чердака стулья в стиле королевы Анны, которые убрали туда за ненадобностью. Расчехлив их, я увидел, что они вполне пригодны еще для использования. Надо только хорошенько почистить.       И последнее, что я сделал и на что потратил больше всего денег, это заказал белые лилии. Много белых лилий. Их привезли накануне свадьбы и расставили в вазах по всему замку. Они так благоухали…       Второй раз в нежизни я увидел свою невесту на свадьбе. Она почти полностью слилась с белым кружевным платьем и утонула в длинной многослойной фате, — мда никогда бы не надел подобного.       Великий магистр приехал в замок за два часа до начала церемонии и уже за пять минут до нее торжественно восседал на своем месте. Я смотрел на все это с верхнего этажа: головы гостей, родственников, членов Совете, красная дорожка, вазы с лилиями… В моей груди зарождалось странное чувство. Сейчас я не способен объяснить его природу, но точно скажу, что подобного раньше не испытывал.       Отец подошел ко мне сзади и сказал, что пора. Мы спустились, я встал рядом с герцогом по правую руку от магистра. Зазвучал древний гимн, который всегда играют на бракосочетаниях. Как в тумане я видел моего отца, ведущего под руку леди Эрму, его невозмутимо-надменное лицо и ее испуганные глаза. Я видел лица гостей, исполненные лицемерной радостью и благоговением, довольное лицо герцога, так выглядят дельцы, заключившие выгодный контракт. Я видел дряхлое, изрезанное морщинами лицо магистра и его призрачный взгляд, взгляд глаз, которые все знают.       Отец поставил Эрму передо мной и встал рядом с ней. Музыка стихла. Его Светлость поднял трясущиеся от древности руки и произнес:       — Братья, сегодня мы собрались, что бы соединить две смерти в одну, — его глухой голос разнесся над головами собравшихся, — Есть ли среди вас тот, что не желает этого? — магистр оглядел присутствующих, — Молчите на веки. Герберт, виконт фон Кролок — он обратился ко мне, — берешь ли ты себе в жены Эрму Агальскую?       — Беру, ваша Светлость, — услышал я свой голос.       — Не обещался ли ты другой?       — Не обещался, ваша Светлость, — я чувствовал на себе ледяной взгляд отца, но не смел поднять на него глаза.       — Ложь да упокоит тебя на веки, — заключил магистр и повернулся к невесте, — Эрма, виконтесса Агальская, берешь ли ты в свои мужья Герберта фон Кролока?       — Беру, ваша Светлость, — словно трепет крыльев ночной бабочки, раздался ее голос.       — Не обещалась ли другому?       — Не обещалась, ваша Светлость.       — Ложь да упокоит тебя навеки, — с этими словами магистр повернулся к нам спиной и взял со столика нашу фамильную чашу и нож. Затем, держа сосуд перед собой, протянул нож моему отцу. Тот принял его. Я почувствовал сначала холодные пальцы на своем запястье, а потом столь же холодный клинок. Моя кровь полилась в чашу. Потом граф надрезал кожу на руке Эрмы.       — Единая кровь, единая смерть, — возгласил магистр, поднимая чашу над головами присутствующих. Я и Эрма поочередно выпили ее содержимое.       После окончания торжественной части его Светлость очень тепло поздравил меня и, поговорив тет-а-тет с отцом, уехал. Начался обед и танцы.       Я стоял рядом с отцом, когда ко мне подошел высокий молодой человек, одетый в расшитый золотом красный камзол.       — Орель Урсу, милорд, — представился он, щегольски качнув головой, — Примите мои поздравления.       Я выразил свою благодарность, не удержавшись от искушения незаметно рассмотреть своего единокровного брата. У него были аккуратно подстриженные, зачесанные назад волосы, цвета вороньего крыла, большие слегка припухшие снизу темные глаза, длинные прямой нос и пухлые алые губы, хорошо видные на мраморной коже. Да, он был настоящим красавцем!.. А, точно, я ведь женат…       Орель пожал руку отцу, немного поговорил со мной о мелочах, поблагодарил за приглашение, выразил надежду на наше присутствие на его свадьбе и ушел. Держался он превосходно, так словно не лишился только что многомиллионного капитала, фамильного замка, который впору признавать памятником архитектуры, несколько сотен гектар земли, полей, мельниц, пяти деревень с крестьянами и строящегося завода. «Фон Кролок» — с некоторым уважением подумал я про себя и посмотрел на отца, чтобы услышать его мнение по этому поводу.       Я увидел то, что не видел никогда в жизни и не увижу больше никогда, граф бледный, словно смерть, покачиваясь и широко распахнув глаза, смотрел в одну точку и был готов упасть в самый настоящий обморок. Перепугавшись, я увел его в коридор и усадил на тахту. Подождав, пока отец немного придет в себя, я спросил, в чем дело. Он поднял на меня глаза и произнес:       — Герберт, это был не мой сын.