Без прошлого

      Некоторые из гостей остались у нас до следующей ночи, другие уехали. Проводив последних и под пристальные взгляды первых, я пришел в спальню своей жены. Она сидела на кровати и задумчиво мяла в руках край длинного шелкового пеньюара. Увидев, что я вошел, она испуганно отшатнулась и вновь наградила меня взглядом, которым обычно награждаются насильники — убийцы, приговоренные к пожизненному заключению.       Это меня даже повеселило. Я ухмыльнулся так, как ухмыляется обычно отец, взял с кровати подушку и устроился на оттоманке у окна. С минуту я чувствовал на себе пристальный взгляд Эрмы, потом свеча погасла и из темноты раздалось шуршание одеяла, простыней и подушек, а потом тишина.       Я погрузился в раздумья. Сегодняшнее мероприятие прошло прекрасно. Музыка, восхитительное вино, танцы… Смущают меня только две вещи, первое, это то, что все это было по случаю моей женитьбы и второе, это внезапная дурнота отца. Не могу понять причину. Там в коридоре я видел его таким, каким не видел никогда. Впервые на моей памяти я понимал, что он не владеет ситуацией. Потом к нам подошел председатель военной комиссии, и на лице графа вновь оказалась холодная и высокомерная маска. Всю оставшуюся ночь он вел себя, как обычно, говорил с членами Совета, старыми знакомыми, родственниками и если бы я не видел предыдущей сцены, то никогда бы не догадался, что внутри у его Сиятельства все перевернуто…       Но почему? Этого понять я не мог. Я видел лишь следствие, причину которого установить мне не под силу. Что значит словосочетание «не мой сын»? И почему граф сделал такие выводы? Мне не удалось поговорить с отцом сегодня. Я непременно сделаю это завтра…       Ход моих мыслей нарушил странный звук. Лишь спустя секунды я понял, что это сдавленный всхлип. Никогда не слышал, как плачет женщина. Что не удивительно, я, собственно, никогда с женщинами не общался, и поэтому не представляю, как с ними общаться и что это вообще за существа.       — Эрма, почему вы плачете? — решился спросить я.       Всхлипы утихли. Воцарилась тишина, но наконец сквозь нее прорвался дрожащий голос моей жены:       — Потому что мне страшно, милорд.       — Вы боитесь меня? — я повернулся в сторону, откуда доносился звук.       — Я боюсь неизвестности.       — Что вы подразумеваете под этим словом?       — А как бы вы себе чувствовали, милорд, — она вдруг испуганно затараторила, — если бы вам еще вчерашней девочке, которая до сих пор любит кукол, пришли и сказали, что вы выходите замуж за человека, которого видели один раз в жизни, уезжаете из родного дома, оставляя там, все что связывает вас с реальностью и попадаете в новый незнакомый мир, к совершенно чужим людям?       — Наверное, — приподнявшись на локте, ответил я после небольшой паузы — вам было, что оставлять…       Виконтесса ответила не сразу. Она как-то по-детски шмыгнула носом, и вновь зашуршали простыни.       — Честно говоря, мне жалко воспоминания и чувства, которые остались в доме моего отца. А того, о чем можно было бы плакать по-настоящему у меня, пожалуй, нет.       — У меня тоже, — эхом отозвался я.       Мы вновь замолчали. Наверное, мы оба понимали, что молчать нельзя. Я, как мужчина, решил взять инициативу на себя:       — А знаете что?       — Что? — откликнулась моя жена.       — Мы ведь с вами почти не знакомы, — я стянул одеяло на пол и уселся на него, — давайте это исправим. Меня зовут Герберт фон Кролок, — протянул ей руку.       — Давайте, — после некоторой заминки согласилась она и спустилась ко мне на пол, — Меня зовут Эрма Агальская… ой, — она улыбнулась и смутилась одновременно, а потом быстро поправила — в девичестве… А теперь я, Эрма фон Кролок.       — Приятно познакомиться. — я взял ее ручку и поцеловал, виконтесса залилась румянцем, — Продолжу. Я единственный сын его Сиятельства графа фон Кролока — продолжил я, и лишь при звуке слов вспомнил, что отнюдь не единственный, однако решил промолчать, — и его наследник. Рос без матери. Наукам меня обучал отец. Он пытался научить меня латыни, но тщетно, поэтому я говорю только на венгерском, французском и немецком и то лишь потому, что граф принципиально лишь на нем со мной общается. Люблю Гюго, Уайльда и Бодлера… Хм, на этом, пожалуй интересные факты обо мне заканчиваются.       — А что случилось с вашей мамой?       Я вздрогнул при этом слове. Так ее еще никто не называл:       — Я не знаю, у нас не принято о ней говорить. Мне сказали, что она пропала.       — Моя тоже. Она сбежала с отцовским камердинером, когда я была совсем маленькая. Отец нанял мне кучу нянюшек, гувернанток, горничных… Окружил меня женщинами, которые не научили меня быть ею. Они хотели лишь, чтобы я хорошо танцевала, прямо держала спину и тараторила на французском… и книжки мне читать тоже не разрешали, — произнесла она после секундного молчания с каким-то нажимом.       — Не волнуйтесь, тут вы сможете читать сколько вам угодно. В замке просто потрясающая библиотека, я вам завтра покажу. Вы любите розы? Я вас отведу в оранжерею. Отец не держит садовника, поэтому ими занимаюсь я. Из слуг у нас вообще только Куколь.       — Должно быть, здесь всегда очень тихо.       — Да, если не считать портретную галерею, где обитают наши умершие родственники и зимнего солнцестояния, когда у нас ежегодный бал. Но вы сами все увидите. Мы проговорили весь день. Она рассказывала о своем детстве, о поместье ее отца, о прогулках на ферму с лошадьми… и так бесконечно. А я слушал, затаив дыхание. Мне казалось, что сейчас передо мной оживают книжные страницы, а их персонажи сами говорят о своих приключениях.       Я не знал, что с женщинами можно просто так сидеть и подолгу беседовать. В моем представлении они были подобием низшего класса, второсортный вид человека. Я никогда не понимал, почему отцу нравиться женская кровь и женское общество — в известном смысле естественно. А теперь я не понимаю, почему граф мне не говорил, что они мыслят совершенно по-другому, не так как мужчины и поэтому с ними так интересно говорить.       Да, отец, мне кажется, что частично вы правы, в каких-то вопросах я вас совершенно не знаю…