***
За окнами палаты темно совсем. Шэ Ли у окна стоит, скрестив руки на груди, его профиль из-под длинной пепельной челки мягко подсвечивает ночник, а глаза особенно яркими кажутся, горят в темноте и в одну точку глядят. Он практически выпал из реальности, кажется, будто целая вечность прошла, а сам он в изящную скульптуру превратился. Би ушел совсем недавно. Несколько часов он молча сидел рядом с Ли и смотрел на Чэна, переваривая в голове ту кашу, которая произошла с утра. У него кожа обветрена (и когда только успела?), если за руку взять и большим пальцем провести по тыльной стороне ладони. Она шершавая, и Ли уверен — точно щиплет немного. Под его рукой телефон вибрацией разрывается, и Би выходит, чтобы принять звонок. Долгое время отсутствует, а затем заглядывает в палату и одними губами говорит: — Это Фанг, я поехал. И Ли уверен, что после он точно свалит домой. В грудной клетке снова это назойливое чувство, раздирает изнутри каким-то странным осознанием: что-то должно произойти, что-то должно сдвинуться с мертвой точки. И мир вокруг либо схлопнется, растворится лопнувшим мыльным пузырем, либо неожиданно расцветет сочной спелой листвой прямо посреди осени, которая в последние дни особенно с ума сходит, срываясь ледяным порывистым ветром и ливнями. Ничего не закончилось, ничего не прекратилось. Это только начало. Впереди путь тяжелее, чем был до этого. Теперь нужно совладать с мыслями о том, что жизнь снова связана с этими двумя. Именно в это ему хочется верить больше всего — с двумя. Чтобы никто больше не выпал из этого трио, потому что теперь подобное кажется ему неправильным. Теперь он сам хочет обратно, как кот, который нагулялся и деловито пришел на порог, мол, открывайте, хозяева, я вернулся. Где моя еда? Где мои ласки? Ли голову поворачивает и долго смотрит на спокойное лицо Чэна с глубокими тенями на щеках. За это недолгое время он вдруг понял, что спокойная монотонная рутина — это не для него. Ему адреналина хочется, ему хочется риска. И, черт возьми, бесконечно трахаться с Чэном на кухне, как тогда. Ли из омута размышлений вылетает, как через лобовое от удара, когда на его глазах Чэн вдруг просыпается. — Шэ… Ли? Что случилось? — неразличимо, практически беззвучно шепчет. И мир все-таки схлопывается с оглушительным грохотом сердцебиения, прорастая сочной зеленой листвой где-то внутри грудной клетки. Он за секунду у койки оказывается и пытаясь не выплюнуть яростно выпрыгивающее куда-то в самую глотку сердце, мягко забирается на белоснежное тонкое одеяло, седлая Чэна, и руками его лицо обхватывает, вглядывается ошалелыми глазами, будто это не Чэн, будто ему все это сейчас показалось. Он не спит нормально уже давно, у него крыша едет. Он должен убедиться, что это не слетающие шестеренки в его больной голове, что Чэн здесь. А он и правда здесь, смотрит осознанно, немного напугано, и так странно видеть его таким. Это совершенно другая эмоция, которая, возможно, была далеко в его детстве. Невинная, непонимающая эмоция.10
5 апреля 2019 г., 01:35
Примечания:
атмосфера: marylin manson - kill4me
здесь у всех с головой проблемы, как и у автора, имейте в виду.
мой самый низкий поклон для моей Alis grave nil.
Проблемы бывают у всех.
Проблемы бывают у всех, даже у самых идеальных людей, вроде Хэ Чэна.
В данном случае у него есть одна, гигантских размеров проблема с назойливо подвисшим в воздухе вопросом. С неизвестным результатом.
Почти пять долгих, казалось, абсолютно нескончаемых, недель назад он открыл глаза, и все, что он смог — это невидящим взглядом просто смотреть в одну точку. Засыпать и просыпаться таким снова и снова.
Он все еще не здесь.
Смотрит, но не видит.
Это будто рефлекс тела, которое медленно, но все-таки оживает, подпитывается какими-то слабыми импульсами, едва-едва ощутимыми, но достаточными, чтобы дать понять: Чэн там борется, Чэн там сражается. Он там совершенно один, плавает в этом черном молоке и пытается выбраться.
Доктор Цао говорит, что люди в таком состоянии могут остаться навсегда. И Чэн не исключение. Натуральный живой овощ, растение. Хоть в вазон его пихай и на подоконник под солнышко. Смотри, поливать только не забывай.
Доктор Цао говорит, что в крайне редких случаях восстановление проходит без сбоев, без особых осложнений. И Чэну продолжают регулярно воспроизводить аудиозаписи с голосами всех, кто ему максимально близок — в этом принимает участие даже Шань. И каждый надеется, что когда он откроет глаза осознанно, очнувшись ото сна — он узнает.
Ли вообще не высекает, в какой момент мир так нагнул его, с размаху припечатав ладонью меж лопаток и поддав коленом в самое солнышко. Это случилось, когда он родился? Всему виной неблагоприятное положение звезд? Или когда посмотрел в глаза этому высокомерному обмудку в черном пальто сквозь узорчатую ковку забора в тот злосчастный день? Господин Хэ-мать-его-Чэн и его «правая рука» Хуа Би, известный в приближенных кругах исключительно, как А Цю, сделали из него то, что сделали. И нужно просто принять, просто смириться, проглотить, как невкусное лекарство. Потому что все же лекарство, хоть и с побочками. Он должен им за эту вывернутую наизнанку жизнь, которая могла бы вовсе закончиться для него в тринадцать лет в тех чудовищных заплесневелых стенах.
А Би — хитрый засранец, — думает Ли, — ему только на руку было согласиться на заботу и внимание, согласиться на то, чтобы жить у него и переваривать это дерьмо не в одиночку, переваривать вместе и с пониманием. Молча. Потому что Ли знает — у него под веками Чэн картинкой отражается, той самой, где мотоцикл вдребезги и срывающиеся просьбы открыть глаза. Его имя слетает с его губ во сне, ночную тишину нарушая едва-едва слышно. Но Ли слышит. Возможно, когда Чэн очнется и скажет ему, улыбнувшись так, как может улыбаться только Хуа Би: «Все равно же охуенно покатались, забей», — его отпустит. Но подобное никогда не забывается.
— Чэн…
И Ли прошибает. Целой волной необъяснимой ярости захлестывает. Он на кровати сидит, локтями в колени упираясь и переплетая длинные пальцы, смотрит на спящего по правую руку от себя Би и думает: это что, ревность?
Приехали. Конечная.
Сильная, как из камня высеченная грудь незаметно вздымается, скованная гипсом, и почти не слышно его дыхание. Ли медленно скользит взглядом по лицу, по белым ресницам и острому подбородку, по груди и рукам, одна из которых в локте согнута и гипсом на животе зафиксирована. Любая встречная девчонка, глядя на Хуа Би, всегда с радостью и энтузиазмом готова была отсосать ему прямо на месте.
«Ебучий боже, я не девчонка», — думает Ли.
И его рот расплывается в сумасшедшей улыбке, а в голове голос говорит: у тебя там барахлит, Ли, может, все-таки обратиться к специалисту? В больнице, где лежит Чэн, лучшие специалисты.
Но рука, каким-то ненормальным порывом ведомая, к лицу напротив тянется и невесомо по скулам проходится, задерживаясь большим пальцем на нижней губе Хуа Би. У него губы красивые. Интересно, сколько раз Чэн эти губы вылизывал?
Твою мать.
— Что ты делаешь? — правая рука, до этого спокойно лежавшая на кровати, вдруг резко перехватывает его запястье — хватка железная. И глаза эти светлые без тени сна смотрят спокойно, без удивления или осуждения.
Вопрос, ответ на который вовсе не нужен. Но Шэ Ли непринужденно подбородком ведет, шею разминая, и отвечает:
— Интересуюсь.
— Интересуешься, — серьезно повторяет Би и понимающе кивает головой. Будто все ему понятно было еще до того, как он свой вопрос задал. Би руку Шэ Ли отпускает и усаживается на кровати, неотрывно глядя, хладнокровно. Давай, мол, действуй, раз интересно. И от этого взгляда волоски на загривке приподнимаются.
Шэ Ли бесится.
Думает: к черту тебя, Би!
Вперед раздраженно подается, замирая в нескольких сантиметрах от губ напротив, так, будто сомневается в правильности своих действий. В светлые холодные глаза смотрит и понимает, что не прочитать в них ничего. Они все так же спокойно наблюдают, словно Би самому интересно. А ему интересно, потому что он в один момент грубо хватает Ли за волосы, сокращая, наконец, те жалкие сантиметры, и целует его развязно и грубо, глубоко проникая языком в его рот. Медленно внутри скользит, изучающе, будто нарочно не торопится. Шэ Ли ощущает крепкий захват у себя на затылке — не вырваться. Не вырваться, пока Би не захочет. Их губы пружинят, два горячих дыхания сталкиваются. И когда Би наконец отрывается от него, напоследок размашисто лизнув языком от подбородка до верхней губы, отводит его голову, заставляет отстраниться и разжимает кулак. Смотрит на него пьяными глазами некоторое время и говорит вычищенным от эмоций голосом:
— Не поверишь, мне тоже было интересно.
Всю дорогу до больницы они едут молча. Сегодня Би прощается с гипсом (вот ведь правда, как на собаке), и Ли уверен, что вечером он точно свалит домой. Потому что у Би, кажется, тоже крыша протекает, и всему виной вовсе не ливень, застилающий лобовое плотной вуалью.