contrast

      — А знаешь, что самое интересное? Я понятия не имею, как это готовить. Что это вообще такое?       — Это утка, Ли. И тебе ее разделывать.       Чэн лежит на черном диване, скрестив ноги в лодыжках и закинув руку за голову, бесцельно переключает каналы. Тело приятно пульсирует размятыми мышцами, чувствительность усилилась по мере восстановления, и сейчас он чувствует себя практически собранным, тщательно отполированным. Даже пальцы на руках стали чуть более послушными. Жаль, что только «чуть». Похоже, эти засранцы так до конца и не оживут. Они то слушаются, то нет — тишина на запрос. Час назад ушла его массажистка. Она сегодня последняя после упорной работы с реабилитологом на брусьях для ходьбы.       Они теперь занимают огромный кусок пространства параллельно с панорамными окнами во всю длину его жилища. Непонятно, зачем нужно было их устанавливать, потому что Чэну они уже практически не нужны. Но Цао настаивал.       Белоснежный лофт, который казался ему идеальным, продуманным и всегда комфортным, сейчас кажется ослепительным и раздражающим. Ли говорит, что жилище Чэна напоминает ему его рабочее пространство. Только здесь не пахнет антисептиком и стерильностью. Здесь пахнет Хэ Чэном и его породой, в каждой детали, в каждом уголке.       За окном такая же белизна, и снег идет, крупный и легкий, плавно кружит в безветренном холодном городе. Чэн отводит взгляд от окна и прикрывает глаза, слушая голоса и чрезмерно громкую возню на кухне. Там за стенкой, отделяющей кухню от основного пространства, два человека, которые старательно пытаются приготовить ужин самостоятельно.       Два человека.       И оба белоснежные, как эта чертова квартира, оба сейчас почему-то так же раздражают своей сумбурной болтовней. Но этот заливистый бархатистый смех — нет.       Чэн, когда впервые его услышал, думал, что это кто-то другой, но точно не Шэ Ли. А он так умеет — смеяться искренне. Сейчас Чэн лежит здесь, потому что они оставили его отдыхать, и может только представлять лицо Ли в этот момент. Эти складочки возле рта и мягкие губы, которые растягиваются, обнажая красивые ровные зубы. Зажмуренные глаза с пушистыми темными ресницами и излом его бровей, частично прикрытых непослушной белокурой челкой, в момент этой дикой, яркой эмоции.       — Я предупреждал тебя, Би, у меня не выйдет, я ножом умею, конечно, но не в эту степь. Вот если бы курице потребовалось шрамирование, то...       — Это утка, Ли. Дай, блядь, сюда.       — Ой, да пошел ты, — говорит Ли с остаточной усмешкой в голосе.       И Чэн знает, что сейчас он ехидно оскалится и с размаху припечатает ладонью нож о столешницу, на, мол, заебал. Но тихо вдруг. На сковороде что-то шкварчит и шумит вода, и больше никаких звуков. Сердце пропускает удар, а за ним — еще один. Чэн открывает глаза и убавляет громкость на экране, но тише уже некуда. Он неосознанно задерживает дыхание, пытается представить, «увидеть», что там может происходить в этот момент. Пока Ли не появляется из-за стенки, устало потирая шею и залипая в телефон.       — О, ты не спишь? Черт, у меня клиент через два часа, а я забыл совсем. Придется мне вас оставить, — привычным движением головы отбрасывает челку, которая тут же возвращается на исходную позицию, чешет затылок, под конец вовсе взлохматив копну пепельных волос.       — Вернешься? — спрашивает Чэн, надевая на лицо самое невозмутимое из своих выражений.       Следит за тем, как Ли, что-то быстро напечатав, прячет телефон в карман джинсов и затем разводит руками. Он взъерошенный такой, по-домашнему мягкий. С него снять это так-надо-растянутое черное тряпье хочется и в какую-нибудь пижаму теплую нарядить, а еще лучше — не наряжать, а под одеяло засунуть и притереться рядом. Чтоб чувствовать его бархатную кожу под рукой, под своим телом, зарываясь носом в макушку, согреваясь и согревая.       — А как же! Ты же сам даже поссать не сможешь, — смеется Ли и получает внезапно прилетевшей подушкой в лицо. Подходит ближе и, подцепив пальцами край спортивных штанов, небрежно спихивает с дивана длинные ноги Чэна и помогает ему сесть поудобнее, подушку под поясницу кладет.       — А на этого белобрысого вообще рассчитывать нельзя, — добавляет шепотом, показывая большим пальцем за спину и растягивая губы в широкой улыбке.       — Да, ты прав, — хмыкает в ответ Чэн, и Ли снова прошибает: он зависает, глядя на Хэ, и, кажется, не дышит вовсе. — Никуда не годится. Вот ты — совсем другое дело.       От неоднозначного момента Шэ Ли отвлекает звонок, и он, моргнув наконец, выуживает телефон из кармана и удаляется с зажатой между плечом и ухом трубкой. На ходу пытается справиться с дубленкой и намотать шарф, засовывая одну ногу в ботинок.       — Я буду через полтора часа, просто подожди меня у входа. Ну и что, что снег? — и выходит, напоследок выставив пятерню на прощанье, стягивая ключи со столика у входа и подмигнув Чэну.       И Чэн вздыхает. Поворачивает голову, перекатывая затылком по подголовнику дивана и смотрит туда, где за стенкой возится на кухне Би. И тот, будто ощутив взгляд, делает ровно один шаг вбок и появляется в зоне его видимости: в черном фартуке поверх рубашки, упруго сидящей на бицепсах и с подкатанным рукавами, с полотенцем, которым руки тщательно вытирает. А затем пальцем куда-то в сторону входной двери показывает, мол, ушел? И Чэн утвердительно кивает и похлопывает рукой по дивану рядом с собой. На что Би поднимает указательный палец вверх и снова скрывается за стенкой. С приятным хлопком закрывается дверца духовки, коротко шумит вода, и все наконец затихает.       — Один раз, Чэн, — по пути снимает фартук, небрежно откинув его на спинку барного стула, устало выдыхает и заваливается рядом. — Я тут поваром не нанимался.       — Ты вкусно готовишь, — пожимает плечами Хэ, не отводя взгляд от экрана.       Там боевик какой-то, и без звука смотреть кажется весьма забавным мероприятием. Но здесь рядом Би, и Чэн не хочет сосредотачиваться на фильме, поэтому просто смотрит в экран невидяще, расслабленно держа руку с пультом на бедре.       — Шань тоже вкусно готовит, шикарно готовит, ты можешь просто попросить Тяня…       — Нет, — улыбается Чэн, и Би, не договорив, замолкает, присматривается к его лицу. — Не хочу их напрягать.       — Ты чертов засранец, Хэ Чэн. Давно ты с Тянем на связи?       Чэн медлит немного и, отложив пульт, берет со стеклянного столика ручной эспандер. Морщится немного, когда пытается непослушными пальцами сжать матовое черное колечко.       — Он навещал меня накануне приезда отца. Мы долго общались, говорил в основном он. А на следующий день, когда я проснулся — ра-а-аз! — и все сложилось в голове. Как с тобой. Ли в начале сказал, мы подружимся, я подумал: почему бы и нет, — коротко смеется. — Затем я попросил его молчать и предупредить, когда приедет старик. И тебя предупредить.       Чэн рассказывает, будто это что-то само собой разумеющееся, не столь важное, а затем свое лицо разворачивает и прямо в светлые глаза Би смотрит пронзительно:       — Хорошо вы с ним побеседовали?       — С Тянем? Восхитительная беседа вышла.       — С отцом.       И в воздухе повисает пауза. Звенящая тишина, нарушаемая лишь тихонько сипящей духовкой на кухне. Рядом слышно, как с приятным звуком скрипит в руке Чэна резиновый эспандер. Би на его пальцы залипает основательно, подыскивая правильный вариант ответа в закоулках черепной коробки с так не вовремя разбежавшимися мыслями.       — Чэн, я...       — Да расслабься ты, знаю я. Этого стоило ожидать, — устало машет рукой Чэн и сжимает переносицу пальцами.       Стоило ожидать? Серьезно, Чэн?!       И Би ком в горле сглатывает натужно, а он все не проходит, мешает, аж челюсть спазмом сводит. И он заставляет себя расслабить ее, не сжимать так крепко зубы. Сейчас бы сигарету, да не одну. С огромным трудом заставляет себя остаться невозмутимым и расслабленным, несмотря на мечущееся внутри желание: собраться с силами и сказать. Как есть сказать, и будь что будет. И рот уже открывается на вдохе...       — Отец мне еще давно сказал, что нужно чем-то жертвовать. И клуб он в любом случае должен был забрать со временем. Подумать только, как любезно с его стороны: оставить меня у бизнеса, но под своей крышей, чтобы из виду не упускать и не принимать более жестких мер. Даже не знаю, что из этого хуже, - кривится Чэн и добавляет: — Я понимаю, почему ты молчал все это время.       А Би просто запрокидывает голову, сползая по дивану, и выдыхает шумно. Устало трет руками лицо и, повернув голову, смотрит на Чэна:       — Да?       — Хочешь своей версией поделиться?       Если бы Би сам понимал хоть что-нибудь.       «Я все это время пиздел тебе, как дышал. Твой отец просил докладывать о твоих делах в клубе, о каждом твоем шаге и защищать тебя. Я облажался, а он готов воспользоваться твоей запасной береттой, чтобы размазать мне мозги по стенке. Такая версия тебя устроит? — думает Би и сейчас отчетливо надеется, что Чэн не обладает способностью читать мысли. Хэ Лэй многих лишил возможности вкушать прелести жизни, и кто знает, насколько серьезен он был в момент, когда давал Хуа Би второй шанс. — Не сейчас, только не сейчас».       — Нет. Не хочу.       Потолок в квартире Чэна высокий и ослепительно белый, похожий на тот что в его спальне. Все пространство лофта раскрытое, как на ладони. Би думает, что он сам сейчас в этом всем, как на ладони. И чуть было не подтолкнул себя к такой чудовищной ошибке.       «Только не сейчас».       Чэн улыбается краешком рта и опускает голову, сосредотачиваясь на колечке. Его зачесанные назад волосы разделяются на отдельные пряди и медленно одна за другой падают ему на глаза. И Би хочется в них пальцы пропустить и снова завести назад.       Он скрещивает руки на груди, так что рубашка, кажется, вот-вот затрещит по швам, и медленно двигает колено в сторону. Открыто касается им ноги Чэна. Легонько толкает, а затем еще раз. Би кажется, что он не касался Чэна вечность. Помощь при передвижении, приеме пищи, посадить в машину, придержать за предплечье при выходе из нее. Не то. Не касался вот так, чтобы ощутить твердость его тела, чтобы ощутить его тепло.       Хэ Чэн все такой же крепкий, хоть и видно, что поубавил в весе, стал более сухим. У него скулы выделяются сильнее прежнего, и тени под глазами яркие, хоть с каждым днем все светлее и светлее становятся. А глаза не замученные, на удивление — ясные. И сейчас он как раз поднимает их на Би и можно рассмотреть их получше. И Би рассматривает. Думает, что такой цвет глаз редкий, они в серость стальную больше, чем в голубой и под ресницами черными чертовски пронзительными кажутся. Он, возможно, и не осознает, как именно умеет иногда смотреть: в самую душу. Потому что у Би волоски на теле приподнимаются, дыхание сбивается и хочется наклониться к нему наконец.       «Как же долго не касался...»       Чэн в ответ тоже колено Би толкает едва-едва, отвечая. Затем на губы его смотрит и плавно ведет взглядом ниже, к шее, переводит на не скрытые рубашкой предплечья и подбородок вздергивает.       — Прибавилось у тебя шрамов из-за меня, дружище, — рукой тянется и кончиками пальцев по еще ярким, не так давно зажившим местам скользит.       Там, где его пальцы задевают полоски шрамов, ощущения особые. Хочется поближе к этим рукам, заставить их погладить еще раз.       «Пожалуйста».       Но Чэн руку поднимает и отодвигает ворот рубашки Би, сдвинув брови, деловито ключицы осматривает: на одной из них едва заметный бугорок под кожей — место перелома.       — Чэн... — Би собирается с мыслями, его руку аккуратно перехватывает и отводит, не отпуская. — Мои шрамы не твоя вина.       Чэн, руку Би игнорируя, тянется к месту чуть левее ключицы, ближе к плечу, и тот выпускает его запястье, позволяя нырнуть ладонью под рубашку.       — А вот здесь? Это моя.       Она горячая, разработанная ручным эспандером, полностью раскрыто ложится на кожу, прикрывая давний рубец от пули.       — Это давно забытое старое. Его оставил Юн Чао, а ты его успешно пристрелил. Вина не твоя.       — Я опоздал, — коротко смеется Чэн, и Би в ответ тоже улыбается, вспоминая. — Чертов ублюдок.       Они оба замолкают, и улыбки гаснут на их губах. Рука Чэна медленно выскальзывает из-под черной рубашки, ворот поправляет и приглаживает ткань, задерживаясь и сохраняя тепло внутри, согревая новым снаружи. А Би смотрит на него и шумно сглатывает. Он сейчас близко, и можно наконец пальцами его волосы завести назад, вот так, не спеша и бережно, открывая красивый высокий лоб со слегка выступающей веной посередине. Перевести ладонь на затылок и чуть надавить, направляя к себе.       Чэн поддается.       Уголок его губ коротко дергается вверх, мягко. К лицу Би он приближается с такой искрой в глазах, будто это его инициатива. Губы у него теплые-теплые. Он прижимается ими к губам напротив и зависает, зажмуривается, сводит брови у переносицы, так, будто больно ему, будто он сожалеет. Би аккуратно пальцами за подбородок его поддерживает, ведет большим вдоль линии челюсти, гладит, а затем, отстраняясь на миг, сам снова целует Чэна. И на этот раз тот расслабляется, рот открывает шире, пропуская язык Би внутрь, мягко скользит им и кружит не спеша, будто пробуя в первый раз.       — Я уже и забыл, как это, — шепчет он в губы Би, не переставая целовать. — Или это тоже давно забытое старое?       Чувствует, как руки Би притягивают его ближе за бедра, как тот пальцами одной из них цепляет язычок на змейке его мастерки и ведет вниз с приятным вжикающим звуком. Оба отстраняются друг от друга и смотрят на это действие так, словно каждый боится упустить контроль над ситуацией. А ситуация крайне нестабильна. Там утка в духовке — не забыть бы.       И про Ли тоже — не забыть бы.       Чэн не забывает. Его этой мыслью словно снова по голове шарахает, когда Би поднимает светлые глаза и встречается с его - потемневшими.       — Ты спал с ним.       Не вопрос — утверждение.       Это, конечно, не так оглушающе, как если бы Чэн сказал: «Ты в сговоре с моим отцом», но Би глушит, как после выстрела над ухом. Он так и зависает с рукой на гладкой и горячей коже Чэна под уже расстегнутой мастеркой. У него сердце явно намеревается пробить себе путь наружу, сумасшедшей вибрацией отдает в ладонь.       С легким скольжением по коже кончиками пальцев Би руку убирает и взгляд отводит в сторону окна. Там небо светлой серостью заволочено и снег усилился.       — Понравилось тебе? — в голосе Чэна лукавая усмешка, и Би, откидываясь на подушки, молча переводит взгляд на его лицо.       Улыбается.       Он улыбается.       Без ехидства, без злости. С неподдельным интересом. Упирается локтем в спинку дивана и щеку кулаком подпирает. Лицо Чэна полное задора и веселья на контрасте с его — серьезным и каменным. Би думает: ты придурок, что ли? А вслух:       — Ну-у, не как с тобой, конечно, но тоже неплохо.       И Чэн фыркает и открыто смеется, запрокидывая голову назад. Би убеждается: придурок. Завороженно смотрит и мысленно соглашается с тем, что после травмы у него что-то повредилось в голове, соскочило, выпало. Он сейчас дико на Тяня похож - одна блядская манера поведения. Чертовы Хэ.       — Ты сукин сын, Би, — успокаиваясь, говорит тот и бросает укоризненный взгляд. — Так нагло подрываешь мое доверие, дружище.       Би разводит руки в стороны, стараясь сохранить невозмутимый вид. Стараясь окончательно не вырыть себе могилу в этом зыбком диалоге. Чэн странный сейчас, он подозрительный и крайне опасный.       «Ему бы в криминалисты», — думает Би.       Да вот с этим связь и так плотная, только со знаком «минус». У него в голове события как пазл складываются, и прошедшие, и нынешние. И Би впервые не знает, как именно они сложатся по поводу него. И говорить ничего не хочется. Хочется встать сейчас с этого ебучего дивана и свалить в закат. Далеко и надолго, а может, и навсегда. И он почти готов уже. Наверное, что-то в его лице меняется, и мысль проявляется отчетливо — здесь не нужны даже способности Чэна в области клинической психологии, — потому что Чэн вздыхает устало и ладонь на его колено кладет. Сжимает слегка, насколько пальцы проблемные умеют, и снова тепло под его рукой. И добивает окончательно.       — У нас с тобой мало времени, - говорит, одну бровь вскидывая, взгляд на часы переводит. — И про утку не забыть бы.