contrast

      Во рту ад. Во рту хуже, чем в Долине Смерти в июле. Язык словно прирос к небу, губы получается разлепить с трудом. Глаза — еще сложнее. Серое морозное утро проникает через окно, заставляет закутаться в теплое одеяло чуть ли не с головой. Постель пахнет свежестью, чего не скажешь про дыхание. Ли моргает несколько раз и видит удовлетворенно развалившуюся перед лицом Ирбис.       — Привет, малышка, — сипит он и гладит теплый бархатистый бок, скашивая глаза на свои стертые костяшки.       Кольца почему-то на правой руке, и парочка бусин на браслете расколоты. Оставшиеся кусочки неуверенно дрожат на шнурке.       Что вчера было?       — Счастливого Рождества, дружище!       Ли кажется, что Ксу разговаривает очень громко, от этого звенит в ушах. Он с силой трет глаза и обхватывает ладонями голову, сжимает, пытаясь сосредоточиться. Но выходит плохо.       — Просыпайся, красотка. На вот, выпей, — Ксу садится на край кровати и несколько раз проводит кружкой с ароматным напитком перед носом у Ли.       Кажется, это кофе. Уже лучше.       — Что случилось вчера? — голос все еще слабый, губа пульсирует глухой болью.       — Я говорил тебе, что девятый шот — лишний. Но ты меня не слушал, и я понял, что у тебя просто напросто было маниакальное желание надраться. Что случилось вчера — это я тебя спросить должен, — Ксу отдает кружку, перетаскивает кошку к себе на колени и с беспокойством смотрит на Шэ Ли.       — Прости, но это не твое дело.       — Значит, что-то ты все-таки помнишь, — вздыхает Ксу, и на его лице тут же расцветает улыбка: — Давай-ка, вставай, я приготовил для тебя завтрак и чистую одежду.       Душ смывает остатки тревожного сна. Мозг начинает работать лучше, главное — не совершать резких движений. В горячей воде ярче чувствуется боль поврежденной кожи. Шэ Ли подставляет лицо упругим струям, опираясь рукой о фигурный кафель, позволяя себе подольше насладиться спокойствием. У Ксу в квартире явно по фен-шую все, гармония и уют, располагающая атмосфера и еще хрен пойми что, но здесь можно не думать о том, о чем сейчас думать не хочется.       Чистить зубы пальцем не очень-то эффективно, главное — выдавить побольше пасты.       — Блядство, — шипит Ли, когда, тщательно прополоскав рот и вытерев лицо белоснежным полотенцем, замечает алые разводы на махровом ворсе.       В отражении уже привычно знакомое лицо, не такое, как прошлым вечером. Покрасневшие глаза с застывшим в них множеством вопросов, глубокие тени как знак черти-какого сна и трещина в губе, стремительно наполняющаяся кровью. Шэ Ли облизывает рану, сглатывает железистый привкус и отворачивается. По крайней мере вчера он явно выглядел хуже. Натягивает мягкий спортивный костюм Ксу на пару размеров больше нужного и, довольно отмечая про себя, что у них это общее, выходит из ванной.       — Что планируешь делать? — спрашивает Ксу, сидя на стуле по-турецки и довольно уплетая сэндвич с яйцом и сыром.       Периодически наклоняется и прикладывает салфетку к губе Шэ Ли, промакивая кровь с таким выражением на лице, словно он мамочка, которая давно смирилась с тем, что ее сын профессиональный боксер.       — Не знаю, я еще не решил, — Ли хмурится и отбирает у него салфетку.       — Ты можешь провести этот день со мной, если хочешь, — Ксу запихивает последний кусок сэндвича в рот.       — К родителям в этот раз не поедешь?       — Нет, мы уже созванивались, на этом с меня хватит, — он по-доброму закатывает глаза, выражая: «если ты понимаешь, о чем я».       — Ясно, — Ли понимает.       Ксу мало рассказывает о своих родителях, можно даже подумать, что их у него и вовсе нет. Но того, что знает о них Ли, достаточно, чтобы не спрашивать. Он знает, что они не из тех, кому скажешь с веселой улыбкой: «мам, пап, это мой парень», если у самого у тебя есть член между ног. Но об ориентации сына им известно, хоть на эту тему Ксу более или менее адекватно говорил только с матерью, когда она случайно застала его в одной постели с парнем из параллельного класса.       У них были свои планы на сына, свои мечты, где он — успешный финансист, счастливый семьянин и каждые праздники навещает их с искренней улыбкой. Но Ксу не из тех, кто будет притворяться. Поэтому, когда они отправили его в Штаты, он нагло свернул с тропы «экономика», намеченной отцом и матерью, и поступил в академию искусств, чем прибавил пунктов в их список разочарований и неоправданных надежд.       Что бы сказали родители Шэ Ли, сложись у него судьба иначе. Осуждали бы его? Или же наоборот — поддерживали и принимали?       Круглое донышко чашки плавно перекатывается по столу.       — Дежавю… — задумчиво тянет Ли, допивает свой кофе в один большой глоток и стирает с кромки кровавый след, который уже успел подсохнуть. — Я, наверное, не смогу остаться, нужно… кое-что уладить. А у тебя, кажется, уже есть кандидат для совместного времяпровождения.       У Ксу вдруг округляются глаза, и он становится похож на Ирбис.       — Я просто… просто… — он строит страдальческую гримасу. — Ты же спал!       — Дай-ка угадаю, ты ему свой номер оставил? — Ли хмыкает и укоризненно смотрит на друга. — Чувак, он тебе не по зубам, ты понимаешь это?       Дин поднимается со стула слишком резко. Сигаретный дым заполняет кухню и неохотно ускользает понемногу в приоткрытое окно.       — Пытаешься уберечь меня от чего-то? — отвечает, слегка прищурившись.       В смятой пачке остается одна сигарета, и Ли, получив одобрительный кивок, закуривает.       — Возможно, — говорит он и запрыгивает рядом на подоконник.       Улица встречает нетронутым белоснежным настилом — видимо, под утро снова шел снег. Людей не видно, и ощущение свободы и легкости наполняет тело поступательными толчками. Ли до метро идет не спеша, засунув руки в тугие карманы джинсов, пинает снег, намеренно проделывает дорожки в местах, где его полотно идеально ровное, и тихонько матерится оттого, что ледяное месиво в ботинки набилось.       Мысли ясные. Оформленные. С ними он добирается домой, с ними он привычно проворачивает ключ в замочной скважине. С ними он скидывает верхнюю одежду и обувь. Вот только от мыслей этих приходится отказаться сразу же, как только его нога переступает порог гостиной. Не нужны они больше.       Тот, о ком он думал секундой ранее — здесь.       И Ли застывает на месте.       Про себя отмечает: надо сменить замки.       Хэ Чэн одет так же, как накануне вечером, словно дома и вовсе не был. Спит, сидя в кресле, частично укрытый своим пальто и уронив голову на плечо. Как будто долго ждал и не дождался.       Ли все же отмирает и, осторожно склонившись, поправляет пальто и прислушивается к его дыханию — запах перегара едва ощутим. Следов алкоголя нигде нет, значит, сюда он добрался уже готовый.       Ли, как в замедленной съемке, опускается на диван рядом, просунув ладони между колен.       Глубоко внутри ворочается желание разбудить его, наорать, послать напоследок и вышвырнуть из своей квартиры. Да так, чтобы на этот раз точно дошло. Но Ли не может. Ли решить все хочет, понять, что там в этой поломанной башке творится и какое место занимает в ней он сам. И для чего.       Успокоиться получается спустя минут пять. Еще столько же, чтобы переодеться в чистую одежду, как и планировал. И, кажется, бесконечность, чтобы все-таки рукой за плечо взяться и растолкать спящее тело.       — Хэ Чэн...       Чэн во сне хмурится — в утреннем свете он выглядит значительно старше своих лет. Шэ Ли касается его лица, склоняясь совсем низко, чтобы не пропустить момент его окончательного пробуждения. Чтобы рот открыть и громко:       — Чэн, блядь, просыпайся!       И его глаза резко распахиваются. Взгляд сразу сосредоточенный, сразу цепкий. Поддевает и не дает вовремя отнять ладони, не дает отстраниться быстрее, чем планировалось. Но Ли заставляет себя. Выпрямляется и руки на груди скрещивает.       — Надо же, — хрипло говорит Чэн и стягивает с себя пальто, сминая его на коленях в бесформенную кучу. — Ты здесь.       Он рассматривает Шэ Ли с тенью сожаления в глазах.       — Что с губой?       Ли не отвечает. Он ждет, и Хэ обессиленно откидывается в кресло. Немой жест: «смотри, я сдаюсь».       — Мне стоило тебе все рассказать, да? — в этом вопросе больше утверждения, поэтому он сам себе кивает пару раз и продолжает: — Конечно. Ты хорошо помнишь тот день, когда я забрал тебя?       Ли вытаскивает из кармана пачку, прикуривает сразу две сигареты и садится на пол у ног Чэна, протягивая ему одну. Забытая на кофейном столике чашка автоматически становится пепельницей.       — Би тогда отговаривал меня, говорил, что это плохая идея, — не дожидаясь ответа, продолжает Чэн. — А я думал, что идея отличная. Ты привлекал к себе слишком много внимания. Ты так обрабатывал этих ублюдков, даже не подозревая, насколько наши дела решались лучше и продуктивнее. Без крови, без насилия. Это то, чего я хотел. Это то, что мне было нужно.       Чэн, делая паузу, затягивается. Его нога едва касается плеча Ли, но он чувствует исходящее тепло, и от этого чуть прикрывает глаза, собираясь с мыслями.       — Моему отцу, увы, нужно было больше. Ему не нравились мои лояльные методы. Репутация, — он недовольно цыкает, — превыше всего. Поэтому он натравил на тебя псов из Шайлинг в тот вечер.       У Чэна дрожат руки. Ли чувствует это, когда он запускает пальцы в его пепельные волосы и гладит, осторожно дотрагиваясь до старого шрама.       — Я думал, что потерял тебя. Именно в тот момент я понял, что я сделал, когда увидел свои руки в твоей крови.       — Выходит, твой отец знал обо мне? — Ли тянется к чашке и вдавливает окурок в донышко. — Тянь сказал мне, что если бы он хотел подпортить тебе жизнь, он бы поведал о нас «кому надо»...       — У отца свои связи, а Тянь никогда бы так не поступил. Потому что именно мой брат сидел с тобой в больнице, когда было необходимо. Когда я был занят.       Ли подтягивает к себе одно колено и пялится невидящим взглядом в пол, пытаясь переварить услышанное. Тишина пронзительно звенит некоторое время, пока голос Чэна вновь не заглушает ее:       — У Тяня чуткое сердце. Он лучше меня знает, что такое любить. Лучше меня знает, что такое дорожить кем-то. Поэтому он с Мо уже столько лет вместе. И я никогда не разгребал их дерьмо, потому что даже не знаю, случается ли оно у них.       — Тяню никогда не приходилось ничего объяснять — он и сам все понимал, схватывал быстро. Глядя на меня, он до сих пор с улыбкой повторяет одну и ту же фразу: «Зато я точно знаю, как делать не нужно. Спасибо, Чэн», — с горечью смеется Хэ.       Ли шелестит пачкой, вынимая еще две сигареты, и чиркает зажигалкой. Чэн забирает свою осторожно, не касаясь его пальцев.       — Значит, Хэ Лэй ни о чем не догадался... — озвучивает свои мысли Шэ Ли, зажав сигарету в зубах и поднимаясь.       Выуживает из шкафа припрятанный вискарь и демонстративно машет бутылкой, вот, мол, наше лекарство на сегодня, Хэ-мать-твою-Чэн. И пусть с утра пить — моветон, но для успокоения и опохмела эта золотистая жидкость, звонко плещущаяся внутри, как никогда кстати.       — Он явно не одобрил бы, ну, нас с тобой, — пепел опадает на пол, когда он жестикулирует рукой, указывая то на себя, то на Чэна.       Чэн усмехается.       — Тем лучше, что для него нет никаких «нас с тобой», есть только я и пацан, за которого я до сих пор отвечаю.       Ли старается не смотреть ему в лицо, когда подносит стакан с выпивкой. Из своего глоток делает в момент, когда Чэн подставляет ладонь под донышко, проглатывая его слова вместе с горькой жидкостью.       — Ты так долго держался и не отсвечивал, чтобы потом прийти и выебать меня? — говорит он, останавливаясь у окна. — Что тебе было нужно?       — Ты, — уверенно отвечает Чэн.       — Я не верю тебе, — Ли фыркает где-то позади него, и стакан глухо ударяется о его зубы. — Теперь не верю.       Чэн с усилием трет лицо ладонью, давит на глаза, чтобы не дать воспоминанию пробраться наружу.       Но я больше тебе не верю.       Он это уже слышал, и с этим ему тогда пришлось смириться. Но сейчас он мириться не хочет, только не снова.       — Уверен, ты наблюдал за мной все эти годы, — продолжает Ли, вычищенным от эмоций голосом, словно с листа незнакомый текст читает. — Ты знал, где я работаю, где я живу, в каком заведении выпиваю после работы, верно? Но я ни разу не услышал о тебе, ни разу не заметил за собой слежку. А потом ты просто заявляешься ко мне домой, пока меня там нет. О, да! Сюрприз, Шэ Ли, давай обнимемся, «я так долго не видел тебя». Тайфуном вторгаешься в мою жизнь снова и снова.       Ли замолкает, чтобы сделать еще глоток.       — А я, как мальчишка, повелся, — смеется вдруг с истерическими нотками в голосе и возвращается к Чэну, рукой со стаканом на него указывая. — Знаешь, я думал, у тебя там все в прошлом, думал, ты завязал с этой грязной деятельностью. А оно вон какие масштабы приняло. Ты, блядь, такой же как твой отец.       — Тебя это не касалось с того момента, как ты ушел. И не коснется впредь.       — Все эти годы я думал, что не касалось. До вчерашнего вечера я думал, что и не коснется больше, — наклонившись, Ли тычет пальцем на уровне лица Чэна. — Где гарантии, что твой старик не пристрелит меня в наказание за очередную твою оплошность в ваших семейных делах?       — Ты сам слышал, что он сказал. Я больше не под эгидой Хэ Лэя, — Чэн поднимает глаза на Ли и смотрит уверенно.       «Поверь мне, ну пожалуйста, поверь».       — Когда ты ушел, месяцем спустя умерла моя мать.       И Ли едва слышно матерится, опуская голову.       — Она долго болела, отчасти по вине моего отца. Ее жертвенность всегда была мне непонятна. Эта потеря выбила меня из колеи, и, признаться, я хотел все прекратить. Но, увы, из Семьи просто так не уйти. А еще... мне чертовски хотелось преподать старику урок. Поэтому я заручился поддержкой его же приближенного человека, стал тем, с кем можно было вести дела без рисков и крови, тем самым подрывая репутацию отца. Мне удавалось это, пока я не попал в аварию с Би, и из-за этого больше не мог контролировать ситуацию.       — Что насчет клуба? — Ли присаживается на край стола напротив, вытягивая ноги и укладывая руку со стаканом себе на бедро.       — Клуб стал собственностью отца, когда я был в больнице. Он оставил меня у бизнеса, чтобы не принимать более жестких мер и заодно держать все под контролем. Но это было не тем, что я просил.       — Блядь. Два года, Чэн…       — Два года, — уголок его рта плавно ползет вверх.       — Ты думаешь, теперь он от тебя отстанет? — Шэ Ли улыбается в ответ и разливает остатки виски по стаканам.       — Я все-таки знаю своего отца, иначе мне не удалось бы все это провернуть. Но я проиграл эту партию, — Чэн залпом выпивает содержимое и задумчиво рассматривает пустой стакан. — Моим желанием было умыть руки. В итоге, я умыл их в чаше с кровью, так и не добившись своей цели. Вчера я мог лишиться и тебя, и Хуа Би.       Шэ Ли неотрывно смотрит на него, на его помрачневшее лицо, вытянутые в тонкую линию губы, но когда Чэн поднимает глаза, прячется за своей пепельной челкой.       — То, что Лэй сказал про Би… Это правда?       — Правда. Би действительно присматривал за мной по его велению. Но это все, что он делал. Би остался верен мне. Зная, чем я занимался, он давал отцу ложные сведения. Пусть и не рассказывал мне об их договоренности. Но когда Би следил за мной, я следил за Би.       — Мне стоит поправить себя: ты хуже, чем твой отец.       Чэн искренне смеется.       — Признаться, вы двое — это то, чего я ожидал меньше всего, — говорит он.       — О-о-о, черт, не начинай, — Ли швыряет в него зажигалкой.       Чэн перехватывает ее и прикуривает очередную сигарету.       — Ты нужен мне, Ли, — спокойно говорит Хэ, выдыхая дым.       Его пальцы очень холодные. И вот так погладить их, забирая пустой стакан, кажется Шэ Ли самым правильным действием. С теплотой заглянуть в серые глаза — необходимостью.