***
Миг, в который мир пошатнулся. Того, что происходило, быть просто не могло. Ни в одной самой извращенной фантазии. И тем не менее. По руке проходит судорога, пальцы сдавливают ледяной стакан с виски. От напряжения практически их не чувствую, глаза в глаза — все, что значит в этот момент. Даже дыхания собственного не слышу и не ощущаю, как вздымается грудная клетка. Только ее голос и смешанные чувства. Кто она? С начала сентября и до этой самой минуты — призрак трагедии прошлого. Ожившая совесть. Вина, играющая на нервах. Каждый раз, смотря в эти глаза, я проклинал себя за решения двенадцатилетней давности. Но она... Одна ночь, на несколько часов вернувшая меня в забытое счастье и наполнившая смыслом. Ночь, которую старательно не вспоминал, чтобы не сорваться туда в ту же минуту. Заключение, что это был один и тот же человек, было равноценно признанию себя умалишенным. От потрясения мозг соображал невыносимо медленно. Пытался наложить образы друг на друга, сопоставить все детали. И сбивался на каждом стыке этой нереалистичной, но все же логической цепочки. Для смеющегося взгляда не было достойного ответа — одно оцепенение. Подозрительность сразу же выдвигала версию, что все подстроено, с начала и до конца. Однако здравый смысл ее отметал: цель не оправдывала средства, да и спланировать такое было невозможно. Другой вопрос, кто увидел первым. Было странно смотреть в глаза знакомого человека и находить в нем другого. О котором не раз думал, ни на минуту не сомневаясь, где он сейчас и чем занимается. Где угодно, в общем-то, но не здесь. Этой ночью я не смог забыться сном, как и тогда, двенадцать лет назад. Так же, с бутылкой виски в темном пустом кабинете, в тишине, нарушаемой лишь шумом ветра. Когда-то в юности было тяжелой ношей, бременем — лишить жизни даже врага, не раз причинившего боль. Со временем сердце обрастает грубой коркой, не позволяющей протягивать руку утопающему неприятелю, даже если тот молит о прощении и заверяет в собственной ничтожности. Но загубить ближнего, хоть и ненароком... Одно разрушительное решение — одно потухшее сердце. — Я говорю с мистером Калленом? — Тем далеким утром раздался телефонный звонок. Ко мне обращался отрывистый мужской голос с японским акцентом. — Слушаю вас, — я звучал собранно, однако внутри все вздрогнуло от возникших предположений. — Такахиро Нисияма. Мы общались с вами два месяца назад, — объяснил он, хотя я и так уже узнал заведующего онкологическим санаторием. — Я должен вам сообщить, что этой ночью находящаяся на лечении пациентка Ратаковски отошла в мир иной. Примите мои соболезнования. Просим вас в ближайшее время приехать, чтобы уладить формальности и распорядиться останками. Или оформить доверенность на имя санатория, чтобы мы самостоятельно решили этот вопрос. Это, несомненно, было важно, но в тот момент далеко не на первом плане. Прежде всего, осознать, что ее больше нет. Затем — что это полностью на моей совести. Собраться с силами и сказать об этом ребенку. Сообщить, что нет больше человека, которого она с такой необъятной любовью ждала. Эти округленные, стеклянные глаза еще долго являлись в беспокойных снах. Бессонные ночи в кабинете стали частыми спутниками в моей жизни в следующие несколько лет. Взглянуть в эти глаза, хоть и изменившиеся, однако все те же, было страшно: ожидание выматывало и мучило, словно я должен был встретиться лицом к лицу со своим кошмаром, не имея возможности защититься. Однако отчасти так и было, ведь что могло быть страшнее вины и невозможности все исправить? Не глядя схваченный с полки виски оказался слишком грубым, перед глазами уже все уходило в круговерть. Я взглянул на этикетку и невесело усмехнулся. Ну, конечно же — японский. Слишком много горьких совпадений на сегодня. Do you think we'll be in love forever? Do you think we'll be in love? Она уже едва ли членораздельно бормотала, но улыбалась так счастливо, лежа на животе в белых простынях. В слабом свете из окна ее черты были еще мягче. Пальцами прослеживал изгибы плеча, отодвигая в сторону разметавшиеся светлые пряди. Не хотелось думать о том, что должен оставить ее на утро и улететь обратно в Вашингтон. Хотелось смотреть на нее, пока голова не начнет падать, а потом прижать к себе и отпустить все на одну ночь. С тех пор старался не вспоминать, но не мог же я контролировать мысли постоянно. От тоски по страстной близости и нежным, трепещущим взглядам иногда было никуда не деться. — Все мысли у тебя на лбу написаны. — В таком случае, прочитайте у меня на лбу что-нибудь приятное о себе! Это до сих пор не укладывалось в голове. Один и тот же человек. Прекрасная незнакомка из клуба, голосом и взглядом забравшаяся глубоко в душу. Кажется хрупкой, держать в руках надо с особой осторожностью, однако распаляет внутри такую страсть, что объятия с каждым шагом все крепче. И вспыльчивая, беспардонная, всюду сующая свой нос девица, абсолютно неуправляемая и требующая много сил, чтобы контролировать вызванный гнев. Такая же горячая и красивая. Каждый раз, когда сердце, которое оказалось догадливее разума, пропускало удар, я вспоминал глаза несчастного ребенка с узнаваемыми чертами матери, и все вставало якобы на свои места. — Что, если я вам скажу, что уже сегодня вы видите меня в последний раз? Мэдисон.***
Следующая неделя прошла в сумбуре. Меня делили между собой кабинет и больница, с утра до ночи я буквально разрывался между двумя рабочими столами, заваленными документами. В осенний сезон оборот пациентов заметно увеличивался, а вопросы по производству возникали ежедневно, и если в течение дня для посторонних мыслей просто не было места и времени, то ночью этот поток обрушивался на меня с двойной силой. И, что еще хуже, секс с Джейн не помогал. Обычно это было прекрасным способом освободиться от мусора в голове, отбросить волнующие мысли на завтра. Забыться и расслабиться. Сейчас, независимо от того, в каком ее месте был мой член, я без остановки думал о Мэдисон. Джейн проявляла неистовое упорство, старалась изо всех сил, работая языком и остальными мышцами, но, конечно, чувствовала, что головой я далеко не здесь, не с ней. Тело словно отделилось от разума. Даже если я захочу сейчас, спустя время, вспомнить, в какой позе мы были, то не смогу. Поскольку мыслями я был в Нью-Йорке и смотрел совершенно в другие глаза. И язык меня волновал совершенно не тот, что водил вверх-вниз по всей длине, а тот, который последние два месяца не давал мне покоя, перечил и доводил почти до бешенства. Как можно догадаться, к концу недели я был не в лучшем расположении духа. — Все гости разъехались? — Нет, сэр. Большинство выехало в первые пять дней, — Джаспер на другом конце трубки помедлил, словно было в вопросе что-то, заставившее его волноваться. — Лоран Пирс и Джеймс Визердейл остались. Я считаю, все это неспроста. Знакомые имена зажгли красные огни в мыслях. Неизвестные гости не из списка приглашенных. — Думаю, они ожидают вашего появления в Холле, — продолжил Уитлок, пока на фоне слышался шум оживленной дороги и щелканье поворотника. — Наверняка хотят обсудить сотрудничество. Снова. — Об этом даже речи быть не может. — Они весьма настойчивы. — Ответь им, что никакого разговора не будет. — В том-то и дело, сэр. Они и слова не произнесли касательно долевого участия. Не пытались связаться ни со мной, ни с МакКарти по этому вопросу. Вопрос вдруг стал ощущаться напряженнее. — И чем они оправдывают свое затянувшееся проживание? — Эммета тоже начало это напрягать, он попытался осторожно выведать. Но они разбрасываются какими-то общими фразами о живописных местах и чистом воздухе, — Джаспер скованно произнес последние слова, определенно цитируя МакКарти. — Они куда-нибудь выходят? За территорию Холла? — Не были замечены. — Передай МакКарти, чтобы пристально наблюдал за ними. Бог знает, что у них на уме. Плохо, не было возможности сразу гнать их в шею подальше от Форкса. — Понял, мистер Каллен. — Я сосредоточенно слушал Джаспера, но звуки откуда-то снизу привлекли внимание. — Если скажете, мы их заставим уехать, — видимо, мое молчание было расценено как сомнение, — но применение силы может внести коррективы в их поведение. И останется только гадать, на что они пойдут дальше, чтобы добиться связи. Или других целей. — Нет, не трогайте их, просто наблюдайте, — быстро проговорил я, останавливая его. Однако мысли уже отходили от темы. Я посмотрел через окно на подъездную дорогу: незнакомая машина уже удалялась в обратную сторону, и в тенях деревьев не было видно номеров. Я коротко простился с Уитлоком и в замешательстве направился вниз, откуда вдруг стал узнаваться до боли знакомый голос. В широком холле между кухней и гостиной стоял Эдвард, притворно охая от силы обхвативших его рук. — А ты выросла, — подтрунивал он, ухмыляясь одним уголком губ. — О, Эдди, ты по-прежнему невыносимо саркастичен... — с возмущением пропела Элис, выглядывая из-за его спины. — Папочка! — она выпустила брата из объятий и бросилась в мои, уникальная от улыбки до жестов. — О, я так скучала! — воскликнула, но тонкий, высокий голос заглушился на моем плече. — Я тоже, родная, — я, наконец, с облегчением выдохнул, чувствуя, как губы расплываются в улыбке. Все-таки, несмотря на возможности современной связи, мессенджеры и видеозвонки, только это могло заверить, что с ребенком все в порядке. Элис не была дома полтора года и сейчас, закончив университет и проводив студенческую жизнь, вернулась. — Я там просто с ума сходила, вдали от вас! — с негодованием заявила дочь, на мгновение отступив на шаг, но затем прильнув снова. — Так хорошо вернуться... — Надеюсь, ты привезла подарки? — протянул Эдвард с доброй усмешкой, опускаясь на один из диванов. — Ну конечно привезла, как иначе? — девушка игриво хлопнула ресницами, расплываясь в хитрой улыбке. Я прочистил горло, подбирая слова. — Замечательно, что ты приехала, но мы ждали тебя через три дня. Что-то случилось? И в аэропорту должны были встретить, как ты добралась? — Все в порядке, папа, не о чем переживать, — Элис слегка склонилась вперед, успокаивающе сжав мое плечо, как делала ее мама. — Я даты перепутала, а потом решила вам не говорить — вот и сюрприз получился! В ее глазах было столько светлого задора и тяги к жизни, что она просто не могла не напомнить об Эсми. Она все еще жила, все еще смотрела на меня глазами дочери, сияние которых не утихло с годами и, верю, не померкнет в будущем. Усилием отогнав ноющее чувство в груди, я положил ладонь на ее узкую спину, слегка подталкивая в сторону гостиной. Элис изящной походкой обогнула кресло и уселась в него, кокетливо сложив кисти рук на коленях. — Итак, — она поочереди посмотрела на нас, не дав возможности начать расспрос первым, — какие новости? Что в Форксе происходит? — Здесь как всегда мало изменений, ты же знаешь, — я поспешил закрыть вопрос, опередив Эдварда, который уже с пониманием в глазах посмотрел на меня. Всплыли бы не совсем уместные темы. Хотелось начать с чего-то более позитивного. — Лучше ты поведай нам все в подробностях, по телефону ведь всего не расскажешь... — Это уж точно, — Элис хихикнула и уже набрала в легкие воздуха для ответа. — Да, мы так далеко. Вдруг ты вышла замуж?.. — прервал ее Эдвард. — Что? У меня не будет племянников в ближайшее время? — С ума сошел? Какие еще племянники? — воскликнула она, опровергая его смеющийся взгляд. — А, за кого ты меня принимаешь? Я ведь еще совсем ничего не добилась! У меня впереди еще столько свершений и переворотов в мире моды! — Глаза у Элис восторженно горели галактикой мечт, которая внезапно сменилась беспокойством на грани с ужасом. — Ой, кажется, дождь пошел... Эдвард, пожалуйста, там мои чемоданы на террасе. — Веселящийся вид Эдварда моментально смыло. — Прошу, спаси их! — Меня пугает, что чемоданы во множественном числе... Проводив его взглядом, Элис с серьезностью посмотрела мне в глаза, и сразу стало ясно, о чем пойдет речь. — Как он сейчас? — Последние два года — спокойно, — тяжелый вздох вырвался из груди сам по себе, как и в любой раз, когда мы разговаривали о том, как сын переживал потери. — Тяжелее всего было уезжать тогда, — Элис кивнула самой себе, смотрела куда-то в сторону, нехарактерно опустив плечи и откинувшись на спинку кресла. — Чувствую себя предательницей. — Ты была рядом в любую свободную минуту, — покачал головой, в очередной раз убеждал дочь в обратном. — Ты не могла остаться и не должна была. Эдвард никогда не винил тебя в этом. Поверь, если бы не твои звонки и, пусть и редкие, приезды, он не справился бы и в половину так благополучно. Элис была чересчур требовательна к себе и непреклонна, однако сейчас я различил прозрачную поволоку благодарности в ее глазах. — Что ты туда положила?!. — с лестницы послышались тяжелые шаги и натужный голос. Элис тут же преобразилась в лице, выглядывая из-за кресла. — Конечно, все самое необходимое, Эдвард! И специально для такого шутника, как ты, забрала почти все каблуки из гардероба. Чтобы у тебя было меньше поводов для шуточек.***
— Так значит, Розали здесь? Как я и предполагал, от новостей Элис пришла в восторг. — Даже не верится... Позднее, когда лес уже стал покрываться легкой изморозью, Элис попросила продолжить разговоры на террасе второго этажа. Отсюда можно было разглядеть бурное течение реки за деревьями и заполнить тишину в своей жизни ее шумом. Это, безусловно, было излюбленным местом дочери, однако привлекало ее также потому, что Эдвард предсказуемо отказался выходить из зоны комфорта, что расширяло круг тем. — С одной стороны, виделись мы не так давно, а с другой, я совсем не ожидала увидеть ее... дома!.. — Не будем об этом, — чувствуя предвестник следующих слов, я снисходительно улыбнулся. — Вам давно пора помириться. — Наивно было полагать, что хваткая Элис так просто оставит эту тему. — Ваша молчанка — самый бессмысленный процесс из всех на свете! Столько лет прошло, папа. Что случилось, то случилось... — Ну, как видишь, ее никто не гонит, — я уводил в другую сторону. — Она позвонила, попросила о помощи, я ее предоставил. — Это не считается, — Элис покачала головой, зная прекрасно, что бьется в наглухо закрытую дверь, однако не собиралась останавливаться. — Уверена, вы и словом больше необходимого не обмолвились. Вы же всю жизнь были рядом, а потом за день разругались и на десять лет... Просто немыслимо. Ты же только от меня узнавал, как у нее дела, и то — до конца никогда не дослушивал. В последнем я не стал ее разубеждать, не видя смысла. Скрестил на груди руки, уперевшись спиной в ограждение, и прислушался к себе. Годы обиды и беспокойства о сестре, по привычке. Доводы Элис поначалу даже действуют, но любой эффект сходит на нет, когда всплывают те воспоминания. Ее поступка я понять не мог, настолько он был необъяснимым и неожиданным, от преданной семейным ценностям и всегда поддерживающей меня Розали. Определенно, у этого была предыстория, в Нью-Йорке, где и осталась: в Форкс сестра приехала лишь с твердыми намерениями и смелыми заявлениями. Вероятно, знала о последствиях и все равно сделала по-своему, пошла на брак, до сих пор мне непонятный. И не с кем-нибудь, а с Виктóром — человеком, из жажды наживы загубившим не одну судьбу. — Розали настояла, чтобы мы приехали. — Теребить старые раны было по-прежнему неприятно. — Ждет завтра, к шести. — Вы как два несносных ребенка, — Элис с порицанием, однако с теплой улыбкой покачала головой и вздрогнула от порыва ветра. — Но мне-то по силам вернуть все на круги своя, я вернулась домой. — Не сомневаюсь, — я усмехнулся, отводя шутливый взгляд, и настоял на возвращении в тепло. Уже через полминуты она переключилась на свой профессиональный нрав и вслух рассуждала о наиболее эффектном появлении, тогда-то ей под горячую руку и попался Эдвард. — В этом завтра ты точно не пойдешь, — непреклонно резюмировала Элис, остановив его уже на самом верху лестницы. — Не пойду куда? — К Розали, конечно. Нас всех пригласили завтра в... — Туда я никогда не пойду, — лицо сына ожесточилось в миг осознания. Он отписал мне красноречивый, обозленный взгляд. — Пять лет прошло, Эдвард. Пора отпускать, — я спокойно выдохнул, но от слов сжималось сердце, хоть я и понимал, что прав. — Кто бы говорил, — он болезненно усмехнулся, с презрением покачав головой. И под суету вызванных мыслей ушел, хлопнув через несколько секунд дверью. Элис, безусловно, поняла смысл его слов, но виду не подала и тем более не стала развивать тему. — Мне нужно успеть до завтра еще слишком много!.. — она заставила сфокусироваться на себе, заслонив то место, где недавно стоял Эдвард. — Уже к вечеру все должно быть готово, а я даже не дошла до студии! Кстати говоря, Джейн... — Приедет завтра, в три, — закончил я, кивнув Элис. Она улыбнулась коротко и натянуто, легким движением приобняла меня и упорхнула. Смысла врать себе не было, и я признал, что в какой-то мере сочувствовал сыну: сердце не стремилось к предстоящему нам завтра. Кто бы говорил. Его меткие слова отдаются пульсацией в висках и, кажется, еще долго будут крутиться в мыслях, ведь сложно отрицать — если так и было. В такие моменты казалось, что грудь со всех сторон сдавливало, и сколько бы ни было воздуха — недостаточно, им было не надышаться... Что-то с поразительно страшной легкостью забывалось, пока от других воспоминаний было уже никогда не избавиться и не отмыться от следа, который они оставляли. Когда весь свет на этаже погас, в окне пропали отражения, и стало видно, как медленно в темной чаще на землю падает первый снег. Невинный и чистый, покрывал прекрасной, лживой маской.