***
К вечеру пульсирующая боль в висках стала еще невыносимее. Появилась она вместе с резким, нехарактерным для больницы ароматом парфюма Джейн. Острым, как хирургическая игла, тонким, проникающим в грудину, обводящим по артерии сердечную мышцу и сжимающим ее до боли. Боль эта была совсем другой, чужой. Не той, ноющей, когда Мэдисон смотрела на меня. Она хотела большего — чего я не мог ей дать. И дело было даже не в жене. От этой жизни — моей и всех, кто меня окружал, — ее следовало держать подальше, чтобы не погубить, не втянуть в липкие связи. Пути обратно уже не будет, а желание сбежать — возможно. Ситуацию осложняли две вещи: непокорность, движение напролом в отсутствии благоразумия — с ее, и бессилие противостоять страсти, сбивающей с правильных мыслей — с моей стороны. Вдали от нее я думал о том, как это прекратить. Потерять ее для себя, но не позволить потеряться в моем мире. Рядом я только и думал, как не сорваться. Но сегодня, после бессонной ночи из-за обострения Мэллори, это испытание ощущалось болезненнее. Запах небольшого скандала с женой еще долго выветривался. Хотя это и скандалом уже не назовешь: в последнее время что-то незримое все отчетливее нагнеталось, и все чаще наши разговоры заканчивались выяснением отношений. Секс уже не помогал, поскольку больше не снимал напряжение, а бил по нервной системе. Ведь я пытался держать Мэдисон подальше и от мыслей, и от своей жизни, а хотел только ее. Противоречия раскалывали голову надвое, поэтому с уходом обеих персон, обивающих мои пороги, я попытался не думать. Это частично получилось, однако мысли возвращались к Эдварду, и легче не становилось. — Он даже не хочет меня слушать! — уже дома, когда за окнами стемнело, Элис влетела в кабинет. Знала, что дверь была бы закрыта, если бы я был чем-то занят. — Лежит там в апатии, невыносимо ворчит... Даже нашел, за что на меня взъесться! — она возмущенно взмахнула руками, цокнув, но глаза мерцали тревогой. Она как никто хотела помочь Эдварду. Я кивнул, как вдруг она перестала сокрушаться на его счет и с сожалением покачала головой: — Прости, я знаю, что ты жутко устал сегодня. Решим это завтра. — Нет, Элис. Этот день еще не закончен, — я сделал глубокий вдох и закрыл сайт с чеком на заказ. Меня коснулся слегка укоризненный взгляд, но ни одного слова произнесено не было. Элис кивнула и поднялась к себе. Заглянув в едва освещенную комнату Эдварда, я увидел то, что и ожидал. Кажется, его душевное состояние не изменилось с того момента, как сознание прояснилось в палате. Мы добрались домой уже затемно, и сомневаюсь, что он вставал с того момента, хотя часы показывали почти полночь. Смятая постель теперь стояла у окон — Эдвард постоянно передвигал ее с одного конца небольшой комнаты на другой — но из-за длинного стеллажа с книгами, музыкальными пластинками и другими частичками его жизни вариантов особо не было. Ему не раз предлагались две свободные, просторные спальни на выбор, однако сын был непреклонен в этом вопросе, порядком прикипев к своей комнате. Он дернул плед выше на себя, давая мне понять, что вполне осведомлен о моем присутствии. — Элис любит тебя и хочет помочь. Зачем было ее обижать? — И хоть шел я сюда с немного другими тоном и намерениями, сейчас невольно смягчился, вспоминая причины его состояния. — Я не обижал. Только высказал всю правду в лицо, — нехотя буркнул парень, с ощутимым грузом невысказанной злобы. — И какую же? — компьютерное кресло, подозрительно пропахшее сигаретами, скрипнуло под весом человека, немногим после двух бессонных дней отличавшимся от уставшей мебели. — Она сдуру в Ла-Пуш поехала. Совсем ей что ли крышу сорвало? И еще там с Беллой и ее дружком бегала, даже не соизволив меня в известность поставить! А должна была позвонить в ту же секунду, как увидела ее там! — начав с едва понятного бормотания, он закончил на повышенных нотах, но тут же застонал и схватился за голову. — Я тоже не одобряю этот ее поступок, Эдвард. Но посуди сам: если бы ее там не оказалось, о своеволии Свон никто бы не узнал. По крайней мере, так быстро. — Хреновое оправдание. Она же не за тем туда поехала. — Верно. И что сделано, то сделано. Уверен, она вынесла урок из ситуации, которая чудом закончилась так благополучно. — Она все равно продолжит делать так, как захочет. Не считаясь со мной. С кем-либо. — По-твоему, она должна была сообщить тебе? — я обреченно вздохнул, получив согласие. — И ты бы непременно ринулся туда? В таком случае, не думаю, что все бы обошлось. Если бы ты застал их там, то непременно влез бы в драку с Блэком. И кто знает, как бы она закончилась?.. — Ты что, считаешь, он сильнее меня? — Мы дошли как раз до той стадии разговора, в которой все слова начинают выворачивать наизнанку. — Ты знаешь, что нет. Но любое промедление в тот момент играло важную роль. В драку могли вмешаться другие Квилеты, и тогда силы были бы уже не равны. Это уж ты отрицать не будешь? Ответом послужило сдавленное молчание. — Ты должен понимать, что в таких экстренных ситуациях думать нужно хладнокровно. Если у тебя не получится собрать все мысли в кучу и отмести все неважное, чтобы трезво рассудить, если не выйдет, то ты автоматически ставишь под удар всех, кто не сможет защитить себя. Если бы тебе сообщили тогда, то ты бы так не сделал. И в опасности оказались бы и Элис, и Изабелла, и... все. — Ну я же не был в Афгане, чтоб мне настолько эмоции отбило, — раздраженно, в порыве гнева (в стабильном состоянии так никогда бы не сказал) он намекнул на Джаспера, хотя я его своими словами даже не подразумевал. — Я тоже не был в Афгане, но тем не менее обхожусь без подобного опыта. — Ну это же ты, — без тени иронии произнес Эдвард, несколько сокрушительно. — Мне принять это за комплимент или за оскорбление? Я — что? — Ты это ты, а я это не ты. И ничего от тебя во мне нет и быть не может со стороны химии, генетики, да даже банальной логики — с любой стороны, в общем-то. Как ни странно (точнее, несмотря на запах перегара в комнате), именно сейчас Эдвард напоминал обиженного, пятилетнего мальца, который так часто хмурился в детстве с поводом и без. — Хочешь сказать, все зря? — устало улыбаясь, покачал головой. Родственниками мы были настолько дальними, что выводы Эдварда в действительности имели место быть. — Не все, — чуть подумав, ответил он. — Но что и было зря, так это поселить семью Розали именно в том доме! Зачем? — сквозь сжатые связки вырвался голос, и он резко сел, в приступе несправедливости жестикулируя руками. — Зачем, просто зачем? — Ты сам знаешь, Эдвард. — Можно подумать, тебе доставляют удовольствие мои страдания!.. — Вот именно, что не доставляют. Мне каждый раз больно смотреть, как ты занимаешься саморазрушением и подвергаешь себя опасности. — Если так, то не стал бы отдавать им этот чертов дом, а потом целенаправленно посылать меня туда! — налившийся кровью взгляд вперился в меня, на бледном лице играли желваки. — Это не решение проблемы, Эдвард. — По-твоему, ты нашел оптимальное решение? — он горько усмехнулся, разочарованно покачав головой, и упал обратно. — Я не видел другого. Что бы ты предложил? — я поднялся с кресла, пересев на край постели, и протянул позеленевшему парню воду с таблеткой. — Не трогать его и оставить все как есть? Или снести до основания, уничтожив последний шанс на восстановление? В обоих случаях ты бы ходил кругами, от одного срыва к другому, и ничего бы не изменилось. Эдвард, без остатка сил на крики, все принял и отвернулся к окну. — Почему ты требуешь от меня то, с чем сам не можешь справиться? — спустя пару минут спросил он, но, справедливо будет уточнить, что без капли яда. И под сердцем кольнуло не от его слов, а от вспыхнувших болезненных воспоминаний. Медленно вздохнул, оперся локтями на колени. — Потому что тебе еще можно помочь, а мне уже никогда. — Ты просто сам не хочешь, потому что это больно. Я, значит, из кожи вон должен лезть, а ты нет? — Эдвард поднялся, жмурясь наверняка от стучащей головной боли. Он не понимал, насколько глубоко я был в яме, и каждый год в течение пятнадцати лет падал все дальше. Время не лечило — оно только сокращало шансы на освобождение. И если бы не бурная жизнедеятельность, я бы лег рядом с Эсми. Если бы не прочный задел от отца внутри, я бы так и сделал. Однако мягкий характер и эгоизм — определенно не то, что в меня вкладывали. — Пап, — Эдвард прочистил горло, привлекая мое внимание. — Я стараться не буду, если ты тоже. У меня не хватит сил бороться одному. — Условия мне ставить сил хватает, значит, и на остальное хватит, — отрезал я, в последствии осознав излишнюю резкость: все же не в тех тонах шел разговор, не сегодня. — Рассуди сам, — мягче продолжил я, — если я замкнусь на себе, решая свои проблемы, кто будет решать остальные? Кто займется бизнесом, кто возьмет больницу? Потом, ты сам видишь, что обостряется ситуация с Квилетами, — отголосок мигрени тронул голову, и за спиной послышалось неохотное согласие. — С Розали тоже все не просто, нужно хотя бы подступиться к решению ее проблемы, чтобы она могла скорее вернуться домой, как этого хочет. Не зря, не зря я откладывал этот процесс в дальний ящик. По-хорошему, стоило поднять связи в Нью-Йорке, но я оправдывал промедление более важными вопросами, ожидающими решений. — Много всего свалилось на мою голову к концу года, Эдвард, — подвел я неутешительную черту, выдохнув. — Точно все перечислил? — Нет, забыл упомянуть сына-разгильдяя, который сначала попойки устраивает, а потом за руль садится. Я обернулся, чтобы подтвердить догадки о сущем нахальстве, совершенно ничем не прикрытым и усугубляющимся кривой усмешкой. — Из-за тебя я открылся чужому человеку, — вернулся к обвинениям Эдвард, правда, уже совсем не яростно. — Более того, мы питаем друг к другу взаимную неприязнь. Но почему-то из всех возможных людей именно она оказалась рядом. Как злой рок. В мыслях лениво мелькнули догадки, но он пояснил сам: — Это была Мэдисон, — ровно произнес он, медленно и незаконченно, — главная твоя проблема, не так ли? В момент сердце ухнуло вниз, я сильно надавил на веки, однако корешки книг перед глазами все еще серой рябью застилал туман. — Что ты имеешь в виду? — Брось, слепнут только от паленой водки, — Эдвард беззлобно усмехнулся и, кажется, заинтересованно повернулся в мою сторону. — А я напивался элиткой, так что совсем не слепой и соображаю нормально. Черт возьми, оставалось только догадываться, что он мог увидеть. — Я прав? — осторожно полюбопытствовал он, дав понять, что лишь прощупывает почву. Однако на ровном месте он не стал бы этого делать. — Прав, — ведь что было скрывать? Ложь — признак либо слабости, либо крайней заботы, влекущей за собой последствия нередко более страшные. В этом случае она бессмысленна. Мэдисон не была моей слабостью, а Эдвард в силу возраста уже не нуждался в заботе такого рода. Последовала тишина. Несдержанная ярость или тихий и подавленный гнев были равно ожидаемы, хотя в сущности ничего бы не поменяли. — Я знал, — вместо этого самодовольно заключил он, совершенно несвойственно для самого себя. Возможно, утром, когда кровь окончательно очистится от этанола, в особенности после мочегонных таблеток, которые он без ведома выпил, он поменяет свое мнение, гармоны возьмут свое, руководя его поступками. Однако сейчас на его лице не было и капли протеста. — А подробности-то будут? — в довесок поинтересовался он. — Завтра я еду в Сиэтл. Если хочешь, поедем вместе.***
— Ночью было зафиксировано резкое ухудшение, мы успели стабилизировать. Сейчас состояние стабильно тяжелое, будем поддерживать, но... — грубоватый голос доктора Ли затянулся, хоть я и знал, что услышу. — Мистер Каллен, ввести бы препарат в течение двух суток. Это значительно снизило бы риски... Звонок по поводу Мэллори окончательно лишил желания продлить редкие минуты сна и заставил начать сборы. Если вечером мы будем там, то успеем забрать заказ утром и вернуться как можно скорее. Это, конечно, в лучшем из раскладов. — Счастливо вам добраться, — Элис лучезарно улыбнулась, приобняв меня у самой машины. Она с утра порхала вокруг, пока мы собирались, и всячески пыталась внести коррективы. Сейчас, когда стрелка часов близилась к четырем, а сумерки сгущались, настало время расставаться. — Будто рада нас спровадить, — буркнул Эдвард, закинув спортивную сумку на задние сидения. Он был столь же мрачен, как ненастье, окружившее Форкс. Дождь с детства ему не нравился. — А тебя обнимать не буду, — Элис покачала головой. Она все еще дулась на Эдварда за несправедливые обвинения и его скверный характер. — Иди в дом, Динь-Динь, пока тебя какая-нибудь большая капля не прихлопнула... — Эдвард, — я обернулся, однако не успел взглядом передать все, что думал по поводу его сарказма: раздался глухой хлопок пассажирской двери. — О, вредности ему всегда было не занимать, — Элис отпустило возмущение, и она с легкой улыбкой покачала головой. — Ступай, иначе замерзнешь, — последнее объятие, и я покинул место под большим черным зонтом, скрывающим Элис, пока та семенила по мокрой земле к дому. — Выступления ни к чему, — я закрыл дверь, устраиваясь за рулем. Звук дождя стих, легкая вибрация от заведенного двигателя прошлась по телу, пока не стала едва различима. — Если ей все спускать с рук, она никогда не остановится, — недовольно пробурчал Эдвард, беспорядочно развалившись на сидении рядом. Смотрел в никуда и разминал покрасневшие пальцы, словно с минуты на минуту собирался сесть за рояль. И, поскольку такой перспективы не предвиделось на ближайшее будущее, движения больше напоминали нервный тик: конечно, ведь закурить прямо здесь было слишком дерзко даже для него. — Надо за ней глаз да глаз... — Лучше приглядывай за собой. Мне на почту регулярно поступают отчеты директора о твоем внеурочном времени. — В самый раз напомнить, как тебе не нравится, с кем я его провожу, — встал в привычную оборону Эдвард, когда мы отъехали. — Вообще-то я имел в виду твои традиционные пропуски первых уроков, а не отношения с Изабеллой. И мне не она не нравится, а твое всепоглощающее увлечение. У тебя вся голова забита девушкой. В любовных делах вы еще преуспеете, а последние два года школы важны для поступления. Отнесись к учебе хотя бы с той же ответственностью, с которой подходишь к выбору презервативов. — Ну да, куда уж мне до Нью-Йоркских послушниц. Мы плавно двигались по узкой лесной дороге, стеклоомыватели сбивали поток дождевой воды. — Не заставляй меня жалеть об откровениях. Справа донесся неопределенный звук, все же скорее означающий согласие. Разговоры по душам действительно стали редкостью в последние годы — и это было нормой, среди прочих бонусов непростого периода жизни. Общение в основном сводилось к выяснению отношений, поэтому минуты без взаимного обмена негативом были так ценны. — Только рядом с ней мне легче, — тихо и будто нехотя, без остатка сил, выдохнул Эдвард, словно то, о чем я думал, было настолько очевидным. — С Беллой... проще держаться. Весь этот шум, — он болезненно поморщился, — вроде как стихает, когда мы вместе. Ничто так не успокаивает, как ее присутствие, — он помедлил, словно решаясь с дальнейшими словами. — У тебя такое было? Увы, покой нам только снится. — Возможно, в прошлом, — я слегка кивнул, не обещая тоном подробностей. Сконцентрировался на тихом шуршании асфальта и стучании капель. Мы выехали из Форкса, коллективно игнорируя последний, одиноко стоящий у кромки леса дом. Эдвард был достаточно понятлив и не стал задавать лишних вопросов, потеряв интерес ко всему, кроме телефона. Некоторая часть пути прошла в тишине — по крайней мере, в салоне автомобиля было тихо, чего точно не скажешь о мыслях. Моей голове тишина была противопоказана, поэтому я не стремился унять поток непроизнесенных слов. От Форкса и смежных с ним земель мы отъехали на расстояние, которого было достаточно, чтобы не всматриваться в обочины так тщательно, затем тщетно пытаясь снять напряжение с глаз. Что поделать, раз таковы были меры безопасности. Так было и, к сожалению, будет. Тем более сейчас. Возможно, покидать город было не лучшей идеей, но я оставлял его ненадолго и в покровительстве надежных людей. На Форкс опустилась смута, каждого окутал туман. Утерянная папка с отчетом о темной стороне бизнеса, вцепившиеся мертвой хваткой в Холл постояльцы, недоброе затишье Квилетов, сыпящих угрозами. И ни одного доказательства — следовательно ни одного мотива к открытым действиям с нашей стороны. У Мэдисон была какая-то информация, но та по глупости ее не выдавала, сочтя своим преимуществом. Или же это было сплошным блефом. Она хотела впутаться во все самое грязное, что мог предложить Форкс, кидалась в старые интриги с разбегу, и я искренне не понимал, зачем. Всегда страшно признавать поражение. И хотя я все еще не мог заявить о нем, чувствовал, как медленно сдавал позиции. Ее образ прочно закрепился на сердце, заставлял все внутри переворачиваться при одной только мысли о ее нежных руках, взгляде — никогда не лукавом, не закрытом. Все, о чем она думала, отражалось в них, но не быстрее, чем на языке. Когда же она была рядом, я бросал все силы, чтобы контролировать себя, однако получалось лишь до той поры, пока она не пускала в ход самые нахальные идеи. Когда она падала в мои руки, во внезапной духоте кабинета, тело прекращало подчиняться разуму, реагируя настолько остро, что сокрушалось приступом аритмии. Ее крайняя выходка напоминала о том, как она неуклюже едва не повалила на себя старый французский секретер в Холле. Тогда я не видел всей правды: тогда я прижал ее так близко и так стремительно, что списал бы на инстинкты, но не стану. Эти чувства были запретны изначально и оставались такими до сих пор. Сперва к незнакомке из клуба, затем к сводной племяннице, теперь — к Мэдисон. Все встало на свои места, все неизвестные открылись, однако легче от этого не было. — Зачем мы вообще едем в Сиэтл? — спросил Эдвард без ярого любопытства, кажется, только чтобы завязать беседу. — Одному из пациентов нужен особый препарат. В тех редких аптеках, где он в наличии, очередь, каждая единица товара изготавливается только по предварительному заказу. Но один человек любезно его переуступил в нашу пользу. — Почему не курьером? — Передается лично из рук в руки медицинскому работнику, по удостоверению. — И давно это у вас? — его лицо даже не дрогнуло, когда он сменил тему, прекрасно зная, что я пойму. — У нас ничего нет, — я слегка качнул головой, оперевшись виском на руку, и в ответ услышал ожидаемый хмык. — Но я не утверждаю, что не было. Эдвард едва слышно усмехнулся, оставшись без наводящих вопросов. — И как ты только догадался? — Ну, у меня не было цели выводить кого-либо на чистую воду, к тому же ничего, что напрямую бы указало на действительность, я не видел. Думаю, тут дело во врожденной гениальности и аналитическом складе ума... — И в хвастливости, внеочередное. — Глаза у меня, во всяком случае, на месте, и я слишком хорошо тебя знаю, чтобы не заметить изменений. Эдвард отличался заносчивостью, но сейчас нельзя было с ним не согласиться. — Да и в здравом уме с тобой бы никто не стал себя так вести, как она. Настолько бесстрашно. Выходит, она либо сумасшедшая, либо... нет. Он явно недоговорил, осторожничая с формулировками. — Да... Сначала я решил, она отбитая и мне просто показалось. Но потом... Взять хотя бы тот случай, когда мы ехали... Не вспомню, куда и откуда, но ты увидел ее с другим в машине, после чего был сам не свой. Я тебя знаю сдержанным и непоколебимым. А тогда ты так разозлился — так не психуют, если повод неважный. Я невесело усмехнулся, невольно припоминая и тот случай, и его последствия... Мы больше не возвращались к этой теме, изредка обмениваясь всплывающими мыслями. Дождь сопровождал нас большую часть пути, и лишь в пригороде Сиэтла вместо капель лобовое стекло облепили крупные хлопья снега. — Разве мы не в отель?.. — недоуменно спросил Эдвард, когда мы минули Четыре Сезона, где регулярно останавливались, посещая город. — Нет. Мы проехали мимо теплых огней отеля, отклоняясь от центра. Дорога шла близко к воде, и порывы ветра буквально сдували нас с пути, словно отговаривая от принятого решения. Однако лишь оно казалось мне единственно верным. Это странное чувство. Больно сделать глубокий вдох. Все знакомое, однако ушедшее слишком далеко. Те же пролеты, слегка потертые перила, отреставрированные ступени. Пятый этаж, вид на залив. Немного старомодно для нынешнего Сиэтла, но лучший выбор два десятилетия назад. Я был уверен и тешился мыслью, что удачно забыл все до мелочей, но вот глаза без труда находят в связке нужный ключ, а рука без запинки вставляет его в скважину и поворачивает ровно столько, сколько требуется. Внутри все такое же. Оставленное словно вчера. Вещи не тронуты, и лишь отсутствие пыли говорит о постороннем вмешательстве. Эдвард вошел следом, с нечитаемым выражением изучал обстановку, но, кажется, догадался, где мы. — У всех есть места, куда больно возвращаться, — я нарушил тишину первым, едва заметно кивая на стену с несколькими фотографиями. На большинстве мы с Эсми, Розали и еще малышкой — Элис, но есть и другая, где Эсми, придерживая за плечо дочь, обнимает Элизабет, а та в свою очередь держит на руках двухгодовалого ребенка. Я было подумал, что Эдвард не опознает ни себя, ни Лиз, поскольку их снимали не в близком плане, однако он уже не смотрел, и по тому, как отвел взгляд, сжимая губы, стало ясно, что сын все-таки понял. — Никогда здесь не был, — зачем-то упомянул Эдвард, хотя я прекрасно знал. — Эта — одна из последних, — с трудом пояснил я, чувствуя, как шумит в ушах от нахлынувших эмоций, но ощущая потребность Эдварда в этих словах. Со стороны, вероятно, выглядело странно, как мы вместо того, чтобы снять верхнюю одежду и пройти, стояли напротив стены. — Элис еще такая маленькая, — выдавил он. — Я не задумывался раньше. — Ей восемь, — кивнул, невольно вспоминая весь ужас, который она перенесла. — Ей было тяжелее, чем мне, — произнес сын незаконченно, на что я лишь тяжело вздохнул: такие вещи были не сравнимы, да и вряд ли можно было подвести их к арифметике. Я слегка обернулся к нему, буквально читая на лбу невысказанную боль, которую причинял ему груз прошлого. — Поверь, сын, нет способа измерить утрату, — я сжал его плечо, отводя от навязчивых мыслей. — Да, знаю... Мы здесь, чтобы у меня просто не было выбора? — вдруг спросил он с намеком на досаду и раздражение. — Я достаточно долгое время не хотел возвращаться в эту квартиру. Теперь мы здесь. Следующий шаг за тобой. — Я так и знал, — Эдвард недобро усмехнулся, затем спешно меняя тему, — думаю, надо поесть. — Впрочем, собираться с мыслями ты можешь сколько потребуется, но злоупотреблять заканчивай, во избежание изъятия карманных средств. И машины. — А машина-то что? — А то, что вместе с письмами от директора мне приходят штрафы, каждый раз, стоит тебе выехать за пределы Форкса. И поверь, моему терпению очень скоро придет конец. — Ладно, я постараюсь, — выдавил сквозь сжатые зубы Эдвард, но говорил совсем не об учиненных себе и окружающим неудобствах, возвращаясь к предыдущей теме. — Только следующий шаг будет снова за тобой. Я вздохнул, не находя сил на очередные нотации и тем не менее не жалея, что хотя бы таким способом заставил его двигаться дальше. — Давай лучше решим вопрос с ужином.***
— Ты тоже превышаешь. Следующим утром, в пробке на пути к аптеке, Эдвард продолжил разговор, кажется, ушедший в лету лишь для меня. Я хмуро покосился на него, гадая, не только ли для этого он настойчиво заявил за завтраком, что поедет со мной. Я бы не удивился, если бы он закрыл за мной дверь с плохо скрываемой довольной улыбочкой — ведь в одиночестве можно вдоволь накуриться. — Только там, где это безопасно. Движение в Сиэтле было бешеным, особенно в такой час. В Форксе, вне зависимости от внешних угроз, все были спокойными и жили размеренной жизнью, отчего было непривычно наблюдать, как еще с утра люди в спешке разбрасывались нервными клетками. Тема, благо, себя исчерпывает, и несколько светофоров мы молчим. — Та девочка на фотографии, рядом с... Эсми, — вдруг произнес Эдвард, но я с трудом улавливал суть, — это Розали? Я слегка поднял брови, вновь окинув сына мимолетным взглядом, и подумал, все ли темы вчерашнего вечера он решил затронуть. — Она кажется другим человеком, — после моего согласия продолжил он, с недовольным прищуром осматривая окруживший нас транспортный коллапс. — Я только сейчас допустил мысль, что это может быть она. Несмотря на всего пару фраз, понимание того, о какой фотографии идет речь, пришло незамедлительно, и снимок предстал перед глазами во всех подробностях. Сестра улыбалась искренне, подставив лицо солнечным лучам. В ней не было ничего от той, кем стала Розали позже. Что ж, стоит заметить, что все мы изменились, а также то, что в детстве она все же была несколько высокомерна, но не на этой фотографии: рядом с Эсми она не могла дать воли ни одной червоточине своего характера, поскольку она была слишком важным человеком в жизни сестры. Я уже было хотел ответить, но в задумчивости остановился. Ведь Эдвард ни в один мой визит в его бывший дом не был там, следовательно, и Розали видеть не мог. — Я видел ее в Холле, — пояснил Эдвард, после того как я высказал непонимание. К тому времени мы успели добраться до аптеки и встать в очередь. — Может быть, месяц тому назад. Кажется, у вас был небольшой... разлад. В последнее время он придерживался щадящих формулировок. Хоть Эдвард и знал ее в детстве, успел забыть. И она была чистым листом, пока не появилась в Холле в тот вечер. У нас было столько разногласий, что я даже не мог вспомнить, о чем мы спорили с Розали в последний раз. Во всяком случае, тогда Эдвард достаточно полно прочувствовал на себе все прелести ее характера, даже оставаясь сторонним наблюдателем. — Нет, вы не понимаете, — дальнейший разговор был прерван повышенным тоном женщины перед нами, — оно мне нужно, моему ребенку, именно сейчас, не позднее двенадцати, я просто не могу ждать до вечера, — в ее покрасневших глазах стояли слезы, потрепанный вид говорил о тревогах и волнениях, наполнявших душу. — Я понимаю, — увещевала фармацевт, — но ваша очередь подойдет только к восьми, ваша доза попросту еще не готова... — Нет, вы не понимаете, — отчаявшись, констатировала женщина и уже сделала шаг назад. — Отдайте свой и возьмите этот, — я вытянул руку, и пару мгновений ничего не происходило, будто создавшаяся ситуация грезилась кому-то вымыслом. — Наши заказы идентичны, лишь с тем отличием, что тринадцатый готов к выдаче уже сейчас. — А как же?.. — женщина было потянулась за бумажкой, но остановилась, пока фармацевт уже суетливо выискивала на полке нужный пакет. — У нас есть время, — я оглянулся на Эдварда и, снискав поддержку в его уверенном взгляде и коротком, твердом кивке, положил чек на прилавок, забрав другой взамен. — Ваше удостоверение, пожалуйста... — На ней не было лица, теперь же она выглядит так, как если бы спасла жизнь своему ребенку, — позже, в небольшом фойе аптеки отметил сын, и я согласно кивнул. Сами того не планируя, мы получили несколько свободных часов для прерванных ранее разговоров. — Они были очень близки, их связывало нечто больше дружбы... Эсми, скорее, выступала как материнская фигура в жизни Роуз. — Она ведь была старше всего на десять лет?.. — На девять, — я кивнул, — и тем не менее. Я сглотнул, чувствуя, что с каждым словом вспоминать все тяжелее. Обычно даже мысли о ней не давались даром. — А ваша мать? — Эдвард пришел на помощь, сменив тему. — Она?.. — Ушла. Воспоминания о матери были окутаны легкой дымкой долгих лет, хотя я потерял ее в более чем сознательном возрасте. Нет, потерял — не совсем подходящее слово. Было много дней с ней — и еще больше без нее. — Я и не знал, что ты родился не в Форксе, — спустя некоторое время и немалое количество произнесенных слов поделился Эдвард, вольно устроившись на неудобном стуле. — Отец вынудил ее вернуться на родину, пока очередной конфликт с Квилетами не сойдет на нет и все не успокоится. В Форксе было небезопасно, — пояснил я, кивая. Иногда и мне самому было странно думать, что местом, где началась моя жизнь, был вовсе не этот маленький городок с необъятным миром внутри. — Поэтому до десяти лет я прожил с матерью в Лондоне, рядом с ее семьей. Никого из родовитой семьи графов, достопочтенных Ярд-Хейлов, я не помнил, однако жизнь в Англии — прекрасно. Она отличалась от Америки настолько, что забыть ее до сих пор не удавалось. Поэтому, покидая ставшие родными земли Туманного Альбиона, я испытывал неподдельный страх. — А там не будут смеяться над моим акцентом? — задал я вопрос матери в самый день отъезда, правда, переваривая его уже долгое время. Я был знаком с отцом: он несколько раз навещал нас, постоянно звонил, и я не мог не слышать разницы в наших диалектах. Мама отвлеклась от своего дела и посмотрела, как мне тогда показалось, долгим, задумчивым взглядом. Ее образ был в моей памяти чем-то большим и светлым. Она умела любить и любила так, что никто в этом не сомневался. К неизвестному относилась с прохладцей, и многие думали, что такая она и есть. Конечно, никто не отменял ее происхождения и вытекающих из него повадок: голубую кровь из леди Лилиан Примроуз было не вытравить. — Нет, Карлайл, — усмехнулась она, придержав в тонких пальцах сигарету, чтобы выдохнуть дым. И это было всем, что она сказала. Она смахнула случайный пепел с широкоплечего пиджака, по которому струились длинные волосы, казавшиеся золотыми в свете редких лучей. Они словно наперекор прогнозу выглянули, чтобы проводить нас. Ответ матери, не пышущий подробностями, меня ничуть не успокоил, и внутри я продолжил нервничать. Тогда я еще не понимал, что никому в голову не придет смеяться над членами моей семьи, какими бы абсурдными их поступки ни были. Тогда я не понимал, что значит быть Калленом в широком смысле. И все же, там меня ожидала такая жизнь, о какой я и не смел догадываться: яркая и солнечная — несмотря на минимальное число солнечных дней в году. Это было детство, которое я не мог представить в том чопорном окружении, среди которого я рос в Лондоне. Мы прибыли летом — сразу после того, как Квилеты вновь отступили в тень, поджав хорошенько надранные хвосты. Судьбу ощущавшего себя странником и чужаком ребенка вверили другому — взрощенному Форксом мальчугану с незыблемой самоуверенностью. Его лицо всегда выражало предвещающуюся шалость, и Эдвард на самом деле был таков. Я сморгнул пелену воспоминаний и взглянул на названого сына, идущего рядом, отмечая их с отцом поразительное сходство. Эдвард-младший перенял много внешних черт, однако в характере его было больше холодности. Во всяком случае, он никогда бы мне или кому бы то ни было не сказал: — Пошли воровать яблоки у Эвенсонов, — было первым, что я услышал от него наедине, после того как он смерил меня оценивающим взглядом, решая, стоит ли втягивать меня в эту авантюру. Нужно ли уточнять, что я понятия не имел, кто такие Эвенсоны и зачем отпрыскам состоятельных людей красть у них? Все это было не так важно, поскольку позже я осознал, что Эдварду нужны были не столько яблоки, сколько чувство захваченного духа. За этим неблагочестивым, однако интересным делом я стал понемногу привыкать к Форксу и узнавать его нутро. Выяснилось, что подверженные регулярным кражам земли принадлежали местным фермерам-монополистам — крупнее их яблоневого сада не было на сотни миль в округе. Между тем минул второй месяц на новом месте, нещадно подбирался сентябрь, и наивно было полагать, что наша яблочная лихорадка продолжится в том же духе. Язык обожгло что-то горькое — я и сам не заметил, что пью кофе. Эдвард сидел напротив с идентичной чашкой и зачитывал вслух какую-то важную новость о недавнем происшествии в Такоме — на пути в Сиэтл мы всегда проезжаем его. Горячая волна добралась до желудка и обожгла что-то в груди — не больно, но на грани. Я влюбился в нее сразу, не задумываясь: юная мисс Эвенсон была первой девочкой из США, которую я встретил (или же первой, на которую обратил внимание). В Англии все были холодными, пресными и бледнели еще больше на фоне сияющей жизнью Эсми. Энергия била ключом из нее, такая же яркая, как веснушки и рыжие кудри. — Ну и ну, неужели сам Карлайл Каллен тымзит у нас яблоки? Если все чаще пресмыкались, то она говорила с неприкрытой издевкой, важно подбочинившись — дочь уважаемых моей семьей людей, к тому же иногда оперировала незнакомой лексикой, заставляя приобретать глупое задумчивое выражение. — Она не меньше месяца каждое лето проводит у бабушки в Огайо, — разъяснил как-то Эдвард. — Оттуда и тащит все эти словечки. Это также и стало ответом, почему я до тех пор ее не встречал. Минуты забвения незаметно перетекали в часы. Туман рассеялся, не открывая тайны, что из событий прошлого я рассказывал, а что хранил внутри, не способный подобрать нужных слов. Стемневшее небо, полученный заказ. Желание вернуться в реальность и забыть, забыть неотпускающие мысли. Но выходило из рук вон плохо, настоящие события мелькали как кадры кинопленки, а я был внутри, в удушливом дурмане. Снова больно сделать вдох. Мы как раз покидали стены закрывающейся аптеки, когда в кармане пальто стала ощущаться вибрация. На другом конце не на шутку взволнованный голос: — Мистер Каллен, в вашем доме... Там, кажется, пожар!