Интермедия

      Прикосновения горячих сухих рук оставляли за собой приятное покалывание. Словно лава растекалась под кожей жгучая теплота, и её следы ещё долго грели Джона, даже если все остальное тело зверски мерзло.       Поначалу он списывал эту странную реакцию на дефицит контакта. Когда становишься гулем, с контактом вообще туго, а Джон был ещё и мэром, что выстраивало новые стены между ним и другими людьми. Как будто старых было мало. Прикосновения были редкими, а оттого воспринимались особенно остро.       Но их стало больше. Сначала дружеские, мимолётные. Джон тихо радовался, что кто-то может прикасаться к нему просто так, между делом, не испытывая неловкости или отвращения. Затем короткие, утешающие, чаще заканчивающиеся невинными объятиями. В такое время он полдня ходил словно укутанный в теплый мягкий плед, и никакой сквозняк не мог прогнать это чувство. Потом интимные, долгие, после которых Джон был как угашенный. Как хорошая дурь, теплота вышибала из него хандру. Он не задумывался, откуда берутся эти ощущения, а просто брал их, впитывал, сколько мог, списывая это на эйфорию от контакта. Постепенно ему стало казаться, что все прикосновения такие. Просто он уже успел забыть, как это бывает на самом деле.       Но все изменила Фаренгейт. Он собирался уходить, привычно переложив на ее отнюдь не хрупкие плечи свой пост, и легко пожал протянутую руку. Он ждал привычного обжигающего касания, ощущения чего-то текучего, впитывающегося в кожу… но ощутил только тепло. Обычное, человеческое.       Это удивило его, и мысль прочно засела в голове. С того момента он начал сравнивать. Джон никогда бы не подумал, что будет разбираться в этом. Случайные прикосновения, рукопожатия, с незнакомыми и друзьями — он запоминал их все тщательно, скурпулезно взвешивая ощущения. Но везде и всюду, независимо от человека и ситуации, это всегда было просто тепло. Иногда горячее, порой едва уловимое, но в целом одно и то же. И оно никогда не оставляло следов, всегда испаряясь в мгновение ока.       Джон пытался понять, чем так разительно отличаются прикосновения Желтоглазого. Самым простым и логичным объяснением казался их спонтанно завязавшийся роман. Им было просто комфортно вдвоем. Плевать, где они находились и что делали, его присутствие рядом держало Джона в тонусе. Ему казалось, что это можно легко объяснить чувствами, которые имели привычку из любого дерьма делать конфетку.       Но дело было не только в странной теплоте. Смутные подозрения вызывали глаза. Этот долбанный свет, что бил из глубины зрачка. Обычно никто не замечал разницы, все, как мотыльки, видели только свет. Это зрелище завораживало и отвлекало, создавая иллюзию, что глаза горят. Но Джон видел их куда чаще остальных, и он знал, что так полыхают они не всегда. Иногда, когда Желтоглазый был вымотан или подавлен, они почти тухли, мерцали едва-едва, как тлеющие угли. Действительно яркими они становились, когда начинали слепить своим сиянием. Это происходило всего в двух случаях. Когда он бесился, и когда они трахались.       За исключением одного случая, когда они вспыхнули просто так, без видимой причины. Они шли через ряды обугленных деревьев, мимо какого-то прудика, который проще было назвать глубокой лужей. И вдруг привычное свечение набрало силу. Не сразу, как при вспышке гнева, а постепенно, словно разгорающееся от ветра пламя.       — Эй, все в порядке? — спросил тогда Джон.       — Да, — Желтоглазый посмотрел на него с удивлением. Казалось, он вообще не заметил перемены. — Почему ты спрашиваешь?       — У тебя фары вместо глаз, — хмыкнул Джон. — И знаешь, мы сейчас ничего такого не делаем.       Желтоглазый медленно моргает, словно только что проснулся. Видимо, он успел уйти глубоко в себя, прежде чем Джон выдернул его на поверхность.       — Впрочем, особо злобным ты тоже не выглядишь.       Тот лишь рассеянно пожал плечами. Джон знал, что требовать ответа бессмысленно. Желтоглазый просто не знал, чего ожидать от собственного тела. Он не был доктором или учёным. Оставалось только наблюдать.       Озарение пришло внезапно. Тогда они серьёзно влипли, да так глубоко, что еле выгребли из нескончаемого потока льющегося на них дерьма. Джону досталась пуля, едва не пробившая лёгкое. По ее вине он был вынужден проваляться в отключке пару дней. Теплота тогда пришла раньше сознания. Открывая глаза, Джон уже знал, что увидит.       Рядом сидел Желтоглазый. Неловко пристроив голову на собственное колено, он дремал. Выглядел он кошмарно. Открытые плечи покрывал слой сажи и пыли вперемешку с сизыми ссадинами, а на лице расцвел огромный уродливый кратер фингала. Без привычной красной тряпки, скрывающей лицо, видны разбитые губы и рассеченный подбородок. Шмотки кое-где подраны и перемазаны кровью. Джон надеялся, что она чужая.       Не в силах выдавить из себя хоть слово он молча смотрел на узкие светящиеся щелочки. Такого он ещё не видел. Сквозь прикрытые веки пульсировал свет.       Ту-дум.       Пауза.       Ту-дум.       Пауза.       Джон почти не удивился, когда вместе с очередной вспышкой он почувствовал знакомую осязаемую теплоту. Она касалась его тела, качала на волнах, унося боль. Он почти ощущал её вес, как если бы это была жидкость, как если бы свет был не только волной теплоты.       Как если бы это была радиация.