Интермедия

      Резкая, оглушающая боль, мощный толчок, и сапоги скользят по раскисшей земле. Джон падает, слепнет на мгновение, теряя связь с происходящим. Грохот и крики тонут в хаосе перевернутого вверх дном мира. Сквозь шквал льющейся из темного неба воды и вой ветра он видит горящие огни.       Вспышка молнии скользит по эластичным черным пластинам, гигантская пасть выдыхает горячий пар и скалит клыки, по которым вперемешку с водой стекает кровь. Огни горят ярко, и зверь вьётся вокруг них, как послушная собака. Джон различает белую кожу на фоне чешуи, слипшиеся мокрые волосы, темные полосы крови, рассекающие лицо.       Жутко и страшно красиво. Странная смесь восхищения и отвращения.       Они оба смотрят на него очень внимательно, с немым вопросом. Но остаются поодаль. Ближе не подходят.       — В норме, — кивает Джон, выходя из оцепенения.       Желтоглазый медленно склоняет голову набок, и по спине бежит невольный озноб. Короткая вспышка, и черный зверь скрывается в потоках воды. Длинный изломанный хвост исчезает последним.       Охота продолжается.       Джон не сразу понимает, что остался один. Вокруг только мрак и холодный ливень, мешающий кровь с грязью. Он достает промокшую сигарету и смотрит в темноту, так и не прикурив. Где-то там, в темноте, умирает от страха один мудак. Зверю все равно, что он сделал и насколько тяжелы его грехи. Он просто хочет есть. А Желтоглазый…       Знает. И о поступках, и о причинах. Тем хуже для ублюдка. Должно быть, жуткая смерть. Даже Джону страшно, хоть ему ничего и не грозит. Охота ведь идет не на него. Он свой. Или, по крайней мере, не еда, что уже неплохо.       Сквозь шум он слышит что-то, но не может разобрать.       Крик?       Хрип? Выстрел? Хруст костей?       Дальше прислушиваться не хочется, и он нехотя поднимается. Камзол промок насквозь, в сапогах болото, но все это мелочи. Морщась, он хлюпает к искореженным чертам навеса. С грехом пополам ему удается разжечь костер. От вида теплого света напряжение немного притупляется, хотя слух все еще ловит смазанные звуки вдалеке. Джон морщится, касаясь ушибленной груди, и старается просто не думать.       О рейдере в силовой броне, что снес его.       Об огромных кривых когтях.       О вскрытой баночке консервов.       Он откидывается назад, прикрывая глаза, и слышит только дождь. Темнота вокруг становится все уютнее, а гроза все слабее. Мандраж после скомканной кровавой драки постепенно отпускает его. Можно просто подождать, пока Желтоглазый выгуляет свою зверушку. Джон равнодушно утыкается взглядом в темноту. Она его не пугает. Не пугала раньше, не пугает и теперь. Да и кого он должен бояться? Теперь вся Пустошь их союзник.       Дождь затихает, иссякая на глазах. Небо проясняется, и горизонт трогает рассвет. Желтоглазый возвращается, когда лужи окрашиваются нежным розовым светом восходящего солнца. На его лице уже нет крови, всю ее смысла небесная вода. Зато платок поменял оттенок на пару тонов. Он устало опускается рядом и трет глаза:       — Ты как?       — Отделался легким испугом, — хмыкает Джон. — Что там с рейдерами?       — Исправились. Удобряют землю во благо новых посевов.       — Силовая броня не вызвала проблем?       — Вызвала, — Желтоглазый улыбается, но выходит неестественно. Зло. — Ты знал, что если вытащить ядерный блок, пока человек внутри, то он не сможет выбраться? Механизм заклинит.       — Ты… бываешь пиздец стремным.       — Ему не стоило замахиваться на тебя арматурой. Это невежливо.       — Тоже мне аргумент, — Джон тяжело вздыхает. — Серьезно, что с тобой не так? Ты мог просто его пристрелить.       — Мог бы. Но тогда я бы не вернул ему должок, — Желтоглазый щурится, и его глаза становятся злыми.       Хэнкок на это лишь криво ухмыляется. Злопамятность была той чертой, которую он в Желтоглазом не любил. Тот никогда подолгу не злился, и с виду могло показаться, что он напрочь забыл о своей обиде. На деле же он все прекрасно помнил. Все, до последнего неосторожного слова, и терпеливо ждал. Скрупулезно выбирал время и подходящую возможность, чтобы всадить раскаленный нож возмездия как можно глубже под ребра обидчика, провернув его пару сотен раз.       — Тебе известно слово «милосердие», детка? — спрашивает Джон.       — В определенном смысле — да, — уклончиво кивает Желтоглазый. — И оно определенно не распространяется на всяких обмудков, вздумавших размозжить тебе череп ржавой трубой.       — Прощение?       — О, я их всех уже простил, если тебе от этого легче.       — То есть прощения заслуживают только мертвые? Так, что ли? — тянет Джон. — Ты вообще людей прощать умеешь?       Желтоглазый задумался, уставившись на всполохи огня.       — Прощать ошибки просто. Но ты ведь не об этом, да?       Джон покачал головой.       — Не уверен. Не могу вспомнить случая, чтобы я простил что-то вроде предательства. Впрочем, не то чтобы кто-то всерьез рвался это прощение заполучить.       — А меня бы ты простил?       Желтоглазый удивленно вскидывает взгляд и недоуменно фыркает.       — Да, я бы простил тебя.       — Я еще даже не сказал, за что! — возмущается Джон.       — Это не имеет значения, — он устало отмахивается и лезет в сумку за открывашкой. — В любом случае, простить тебя было бы проще, чем ненавидеть.       — А если я разобью тебе сердце?       — Тогда я разобью тебе ебало, — хмыкает Желтоглазый и вскрывает банку консервов с характерным звуком.       — Не такая уж страшная будет потеря, — смеется Джон.       — Но если серьезно, тебе придется постараться. Я не уверен, что смогу от тебя отказаться, даже если ты вдруг начнешь откусывать людям лица.       Хэнкок давится и нервно кашляет.       — Надеюсь, в этом случае ты меня просто пристрелишь, — прочистив горло, хрипит он.       Желтоглазый натянуто улыбается. Он ничего не говорит. Но Джон и так все понимает по резко убранным глазам.       — Мы еще об этом поговорим, — недовольно грозится он.       — Не-а, — легкомысленно отвечает Желтоглазый и принимается за банку консервов.       Возможно, баранье упрямство — это вторая черта, которая Джону в нем не нравится. Но он в этом не уверен.