Интермедия

      Летняя жара не оставляет Бостон даже ночью. Солнце село, и на смену жаркому дню приходит душная ночь. Они открывают дверь, чтобы впустить немного свежего воздуха, но это помогает лишь отчасти. Дым сигарет клочками вытекает в темноту, но прохладу это не приносит. Джон стоит, оперевшись на косяк, и курит. Где-то в глубине дома слышна ругань. Хоторн пытается отковырять заевшую дверцу сейфа, где прячется бравый батальон препаратов, способный раскрасить любую унылую ночку на месяц вперёд. С кухни тянет жареным. Сегодня очередь Желтоглазого соображать ужин.       Хэнкок таращится на носящихся туда-сюда по улице детей. Они визжат и пинают новенький мяч, летающий в опасной близости от оконных рам. У соседей намечается барбекю. Уже вытащили мангал и морозильник с пивом. Со стороны леса слышится ополоумевшее кукуканье надрывающейся птицы. Где-то дальше по улице играет радио. В тон ему подвывает уже немолодая домохозяйка, имя которой Джон постоянно забывает. Зато она его — нет. Каждый четверг он планомерно стрижёт газоны, хотя стричь там откровенно нечего, и ловит на себе плотоядные взгляды. Джону не жалко, а сотканным из мутных воспоминаний иллюзиям приятно.       Хэнкок отшвыривает ещё тлеющий бычок куда-то в бегонии. Экология в чужой башке его не сильно заботит, как и пожары. Пока Желтоглазый не видит, он может хоть голышом по крышам разгуливать, вопя во всю глотку американский гимн. Никто даже не почешется. За три долгих месяца, проведенных здесь, местные порядки оседают и в нём.       Первым, что Джону пришлось усвоить, оказывается зыбкость границ фантазий и реальности. Первый месяц весны он захлебывается во впечатлениях. Каскад новых образов, запахов и звуков едва не утаскивает его на глубину, туда, откуда уже нет выхода. Поначалу он не замечает, как тают его собственные воспоминания, смытые яркими бликами. Он отдаётся переливчатому потоку, позволяет тащить себя в безопасный, насыщенный красками омут.       — Безопасность — самая скотская иллюзия прошлого, Джон, — сказал ему когда-то Желтоглазый.       Правдивость слов доходит до Хэнкока в полной мере лишь сейчас, когда липкая паутина лживого мира оплетает ноги. Мирная с виду жизнь, цветастая и полная благ, насквозь пропитана фальшью. Кукольный домик из картона, построенный на краю бездны. Любой ветерок сдует его к чертям на самое дно.       Понемногу весь этот театр абсурда убеждает стать его частью. Подтирает ненужные воспоминания, подкидывает плюшки, от которых не хочется отказываться. Мир и покой, никаких зверств и убийств, препараты на любой вкус — только попроси. Даже Желтоглазый под боком. Пусть немного не в себе, без рогатых и радиоактивных тварей за пазухой. Но он всё ещё любит его, даже сквозь призму потерянных воспоминаний. Всё, что казалось ранее невозможным, теперь было прямо под носом. Почти реальное, достаточно только поверить в это и послушно закрыть глазки на пару досадных «но».       А «но» этих чуть больше, чем дохрена. Мир, кажущийся бескрайним и неопознанным поначалу, не так уж и велик, и существует только под взглядом тёмных, лишенных радиоактивного света, глаз. Но стоит выйти из зоны внимания Желтоглазого, как вся старательно прорисованная сказка облезает кусками старых обоев. В буквальном смысле. Стоит Джону перейти мост, как всё окружение превращается в мыльное нагромождение корявых декораций, пока под ногами не исчезает даже земля. За пределы иллюзорной реальности Джон ходить не рискует. Велик шанс не вернуться.       По заветам Амари сначала Джон подмечает разные жуткие мелочи. Одни и те же невыразительные лица прохожих. Книги без единой строчки текста. Голоса издали, несущие полную ахинею. На первый взгляд, это сошло бы за обычный фоновой шум. Но стоит прислушаться, и создаётся впечатление, что по соседству расположился филиал психушки с активной творческой группой по интересам. Попытки обратить на это внимание Желтоглазого ни к чему не приводят. Стоит ему взглянуть в совершенно пустую книгу, как там тут же нарисуются буквы. Стоит прислушаться к гомону голосов — в них обнаружится ладный смысл. Хитрожопая система делает всё, чтобы не спалить контору, да так изворотливо, что Джона иногда аж трясёт от злости.       При всё этом Хэнкока симуляция старательно игнорирует. Она не строит для него реальность, не прячет корявые ошибки, но терпит его, как неизбежное зло. Каким-то образом она понимает ценность его присутствия, потому сносит все его выходки. Вмазавшись со всего маху на тачке в соседский дом, Джон опытным путём выясняет, что может втихомолку устроить в этом тихом городишке хоть геноцид. Машину просто выплевывает из стены, а на пороге появляется миссис Роза и строго грозит ему холеным пальчиком. К тому, что её саму чуть не размазало под колесами седана, она относится философски, а именно — никак.       Желая проверить гипотезу, Джон суёт нос во все дома, проверяя, насколько далеко он может зайти. Внутри до одури скучно и пусто. Стандартный набор предметов, нет даже зачатков индивидуальности. Слабенькие декорации добивают только актеры. На вошедшего Джона никто не обращает никакого внимания. Как будто его вообще не существует. Потоптавшись на пороге, он проходится по комнате и встаёт прямо перед хозяйкой дома. Женщина равнодушно огибает его по дуге и продолжает стучать ножом по пустой разделочной доске.       Непонятная детская обида подкидывает новый план, и Джон с поганой ухмылкой смахивает на пол полную цветов вазу. Он ждёт грохота и осколков. Но проклятая подделка растворяется прямо перед ударом и возникает там, где была мгновение назад.       — Ах так! — зло кривится Джон и подхватывает оставленный на стойке нож. — Мне тут теперь уже и пошуметь нельзя, зараза?       Наверное, со стороны это смотрится дико и смешно. Желтоглазый возится с очередной побитой жизнью болонкой, выискивая несуществующие симптомы, а через дорогу Джон пытается зверски зарезать ни в чем не повинную домохозяйку. Пытается, потому что нож проходит через плоть, но не наносит никакого вреда. Да что там вреда! Он даже от готовки эту тварь не отвлекает! В бессильной злости Хэнкок отшвыривает бесполезный нож, а Мисс Роза вдруг насмешливо вскидывает брови.       — Да ты издеваешься!       Джон пулей вылетает на улицу, яростно топая домой. Там он хотя бы посуду побить может, и на том спасибо. Навязчивая мысль о том, что у поганой системы имеется самосознание и крайне уродское чувство юмора, не покидает его ещё с неделю. С того момента он ревностно оберегает свои собственные воспоминания, упорно напоминая себе каждый день о том, где находится. Раз уж хитрую заразу нельзя взять нахрапом, остаётся только внимательно наблюдать и ждать.       Причина такого аттракциона невиданной щедрости проста, как логика голодного гуля. Система его использует. Хэнкок подозревает, что в этом виноват сам Желтоглазый. На обманки в виде соседей он легко закрывает глаза, ведь они для него ничего не значат. Джон же — другое дело. Он нутром ощущает в нём нечто знакомое, и именно это смутное чувство держит его. Так выползает на свет незамысловатая истина — вся фантасмагория держится лишь на желании Желтоглазого остаться в ней.       — Что тебя здесь держит? — решает спросить он в лоб, забравшись на высокий барный стул.       — В Сэнкчуари? — рассеянно уточняет Желтоглазый. — Да, в сущности, ничего.       — Тогда почему ты до сих пор здесь?       — Не знаю. Может, потому, что никаких особенных планов у меня нет. Да и не было…       — Ты мог бы водить караваны или типа того, — Джон открывает бутылку и потягивает сок из трубочки. Сок вкусный, свежий, из настоящих апельсинов. Почти настоящих, но ему всё равно нравится. Должен же он хоть что-то получить от всей этой свистопляски.       — Караваны? Это вообще когда было?       — Из тебя бы вышел отличный торгаш, — игнорируя издёвку, продолжает Хэнкок. — Только представь: будешь шляться по Пустоши, наставлять всяких реднеков на путь истинный, морковкой приторговывать.       — Что?.. — фыркает Желтоглазый. — Ты что, обдолбанный?       — Я всегда немного обдолбан, — хмыкает Хэнкок и щелчком отправляет крышку из-под сока в полёт до окна. — Я думал, ты уже привык. Но ты подумай над моим предложением. Вольная жизнь, крышки рекой, красота.       — Ага, сразу после того, как ты перестанешь баблом разбрасываться, — бурчит Желтоглазый, недовольно провожая крышку взглядом. Он терпеть не мог, когда кто-то расшвыривался ресурсами.       — Ага! Крышки ведь на дороге не валяются! — радостно уцепившись за внезапное прозрение, скалится Хэнкок.       Искренний хохот Желтоглазого резко обрывается, и он оборачивается, чтобы внимательно посмотреть на ухмыляющегося Джона. Тот с самым невинным видом таскает чипсы из пачки и наблюдает, как стена за спиной его личного бедствия разваливается, обнажая гниющий каркас. Прямо здесь, под носом, шкварчат на сковородке куриные ножки, а в полуметре голодная Пустошь скалится в ночь свистящим ледяным ветром, донося слабый запах болот и гнили.       Когда Хэнкок видит это впервые, то радуется, что волос у него в действительности уже давно нет. Быть седым в неполные сорок — это ещё обиднее, чем быть гулем. Как и пророчила умница Амари, реальности сталкиваются, и иллюзия сыпется. И причины этому ровно две. Память и чувства.       Стоило ненавязчиво напомнить Желтоглазому какую-нибудь занимательную мелочь из их совместного будущего, вплести в разговор так, чтобы он сам этого не заметил, как Пустошь тут же раскрывала свою чёрную бездонную пасть, жадно отрывая куски от фальшивого мирка. Она всегда маячит неподалеку, в углу глаз или за спиной, ненавязчиво напоминая о себе трещинами в безупречных стенах, проржавевшими зубьями калиток и обугленными пеньками.       Понемногу Хэнкок отвоевывает Желтоглазого у фальшивого мирка, подмечая, как легко скользит его ладонь куда-то вниз, чтобы по привычке потрепать Псину по пушистой холке. И, не находя пыльной шерсти, застывает и подрагивает, как будто от боли. Всё чаще он проваливается в непонятное забытье, уплывая от виртуальной реальности всё дальше. И чем чаще это происходит, тем потрёпаннее становится мир вокруг.       Валяясь на прохладных белоснежных простынях, Джон думает, что будет скучать по удобной постели и отсутствию клопов. Может, немного по еде без привкуса гнили, по свежему виноградному соку и по свистящим монорельсам. Желтоглазый мирно сопит рядом, и Хэнкок привычно путает пальцы в его волосах.       Совсем несложно оказалось вернуть прикосновения и право дрыхнуть вместе на одной койке. Опыт был любопытный, но Хэнкоку по-прежнему чего-то не хватало. Вот он, здесь, лежит прямо перед носом. Делай с ним, что хочешь! Но в реальности между ними были стеклянные стены, через которые знакомая теплота не могла пробраться и коснуться поврежденной кожи. Как во сне, все ощущения лишены остроты и глубины.       Стоит Желтоглазому провалиться в глубокий беспробудный сон, как на уши тут же давит знакомая гнетущая тишина. Хэнкок неловко выбирается из цепких объятий и выходит в предрассветную мглу, поглазеть.       Недаром говорят: самый тёмный час перед рассветом. Во дворе творится форменная жуть. Людские силуэты застыли в случайных позах, пяля бездумным взглядом перед собой. Словно куклы со сдохшими батарейками. На их потекших лицах блуждают глупые улыбки, обращенные в пустоту. Сосед продолжает жарить сочный кусок мяса, но тот уже не шкварчит и не разносит по округе дурманящий аромат. Пиво в руках мужиков уже никогда не будет выпито, а неугомонные дети так и не узнают, кто победил в их только что выдуманной игре.       Джон суёт в рот сигарету и не спеша бредёт вдоль по улице, минуя замерших столбом детей и взрослых. Через несколько минут они все просто исчезнут. Взамен им появятся пустые банки из-под пива, проколотый мяч, прикопченный мангал и что-нибудь ещё, поддерживающее иллюзию бурных гуляний. И больше ничего не произойдёт, пока «спящая красавица» не продерёт глазки. От момента, когда Желтоглазый засыпает, и до самого его пробуждения, мир разваливается на куски, ничем не поддерживаемый. Все в нём останавливается, и наступает тишина.       Эта долбанная, гнетущая тишина. Ни ветра, ни гула города. Даже блядская кукушка — и та затыкается. Все звуки полностью вымирают, и теперь в гробовой тишине слышны только шаги Джона да шипение тлеющей в зубах сигареты. Так тихо, что можно услышать биение собственного сердца.       Джон садится на пенёк и бездумно пялит куда-то в начинающийся рассвет. Такого невыразительного рассвета ещё поискать. Даже безрукий ребенок — и тот лучше намалюет. Но за пару месяцев ко всему привыкаешь. Остаётся только дохнуть от скуки. Ходят слухи, что где-то в жопе Столичной Пустоши есть убежище с похожими капсулами, правда, не такими совершенными. Вечная виртуальная реальность, подконтрольная одному несчастному неудачнику. Раз за разом, круг за кругом, двести лет кряду, пока кто-нибудь сердобольный таки не вскроет злосчастное убежище и не перестреляет всех из жалости.       — Ну и срань, — бормочет Джон, поёжившись.       Симуляция не отличается оригинальностью. Как консервативная старая бабка, свято блюдёт реалистичность, старательно избегая нового и неизвестного. Никаких неожиданностей от неё ждать не приходится. Джон знает — он победит. Уже победил. По крохам он собирал отсутствующие кусочки мозаики три долгих месяца, и теперь нужен только толчок. Легкий толчок в спину, чтобы прыгнуть в ледяную воду реальности.       Он вздыхает и идёт обратно. Странный треск разрывает тишину. Что-то меняется. Хэнкок уже вприпрыжку несётся к дому и застывает, озираясь по сторонам. Милый и уютный городок на окраине Бостона облез и разваливается у него на глазах. Зелёные листья рассыпаются пеплом, дорога идёт трещинами и выбоинами, заборы тонут в бурой земле, поглотившей все идеально выстриженные газончики. Фигуры людей, покореженные и облезшие, стоят вдоль гаснущих фонарей и смотрят на него с укоризной.       Не обращая на них никакого внимания, Джон торопливо забирается внутрь дома и идёт вдоль разрушающегося коридора. Прямо под ногами истлевают половицы, гаснут лампы, облезает краска со стен. Стены в кухне вообще уже нет — там огромная пробоина и темнота.       Желтоглазый обнаруживается в спальне. Он сидит на краю кровати и с безумным выражением лица пялится на собственные руки. Дом вокруг него трещит и разваливается, как и весь этот мир. Джон осторожно подходит ближе, пытаясь понять, что его так заинтересовало. На худых ладонях то появляются, то исчезают царапины и шрамы. Длинные и короткие, свежие и давние. Они полосуют бледную кожу алыми всполохами и тут же затягиваются. Старая боль возвращается первой, пусть и не сразу, напоминая о себе.       — Эй, — тихо окликает его Джон и осторожно присаживается перед ним.       Желтоглазый медленно поднимает на него взгляд.       — Это всё… ненастоящее? — с каким-то отчаянием спрашивает он.       — Не-а, — качает головой Хэнкок, пристраивая локти у него на коленях. — Просто мы валяемся в Доме Воспоминаний и галлюцинируем о твоём скучном прошлом. Но пора просыпаться. Давай, Желтоглазый, разуй свои светящиеся зенки пошире и вытащи нас отсюда. Кто-то должен покормить чертову Псину!       — Желтоглазый… — повторяет тот и задумчиво касается его лица.       — Ага. Потому что твои глаза…       — …горят, как фары.       — Я знаю. Я же дал тебе это имя.       — Джон… — Желтоглазый с сомнением смотрит на него, словно видит впервые, но на дне его зрачков разгораются угли. — Ты ведь… Джон?       — Да, это я. Кажется, мы уже прошли эту стадию. Дважды.       — Ты выглядишь иначе.       — Я был таким до токсичных наркотиков и всей этой истории с Виком, — пожимает плечами Джон. Кожа медленно краснеет и морщится, приобретая прежнюю форму. Но Хэнкоку её не жаль, как не жаль волос и носа. Кого волнуют такие мелочи, когда на глазах крошится целая вселенная? Пусть и насквозь фальшивая.       — Я скучал по тебе, — вдруг улыбается Желтоглазый, и его глаза вспыхивают, как закатное зарево.       На Джоне снова его потрепанная треуголка, а от человеческого лица не осталось и следа. Старый, пропахший пылью и древностью камзол ложится на плечи. Истерзанные мутацией руки сжимают бледные и расцарапанные ладони. Дом с грохотом рушится, крошится небо и обломками цифрового кода валится на истончившуюся землю, куда-то в бездну.       Всё в бездну.       Нарастающий гул бьёт по ушам, а яркий свет, бьющий из глаз Желтоглазого, становится невыносимо белым. Джон сонно моргает и понимает, что это лампа. Капсула воспоминаний жужжит, но уже не так громко. Рядом слышится какая-то возня, и Хэнкок скашивает глаза.       Желтоглазый барахтается в капсуле, неловко пытается встать и зовёт его по имени. Амари бегает вокруг и пытается донести до него, что капсула ещё закрыта. Но тот её не слышит и впечатывается носом в стекло. Морщась от боли, Желтоглазый ошалело моргает, а из его носа идёт самая обычная человеческая кровь. Красная, отдающая металлом и солью. Джон не сдерживает смешок, когда до него доносится слабый фон знакомой, проникающей в самые кости теплоты.       — Три дня! Три дня продрых, чуть не накрыл всю систему, а теперь буйствует! — орёт Амари, пытаясь открыть капсулу. — Не порть оборудование! Просто подожди, пока капсула откроется! И не смей там блевать! Не смей, кому говорю!       Крышка его капсулы отъезжает, и в нос ударяет знакомый запах подгнившего дерева. Мерзкий, почти забытый запах, который кажется ему едва ли не самым прекрасным.       — Джон! — звучит хрипло над самым ухом, а его ладонь сжимают горячие пальцы. Ощущение такое реальное и острое, что он вздрагивает. — Я…       — Всегда пожалуйста, — хмыкает он севшим голосом и сжимает колючее тепло так сильно, насколько может.