goner

Давид

- Мне нужно домой. Пепел с сигареты Саши падает на пол. На Саше из одежды тёмно-серые свободные штаны. Он только вышел из душа. Волосы всё ещё мокрые и взлохмаченные. У Саши на шее, ближе к плечу, багровый засос, а на плечах нежно-розовые полосы царапин. Я натыкаюсь на его взгляд из-под угольно-чёрной чёлки. Угольно-чёрный взгляд. - Зачем? – спрашивает Саша. Голос у него хриплый и я начинаю думать, что он такой всегда, а не только после того как он покурит. Я опускаю голову вниз, рассматривая развалившийся на полу кучкой пепел. Мы пропустили около месяца учёбы, о котором Саша сказал не волноваться. Мы не посещали школу до самых зимних каникул. И сейчас, когда самый их разгар, никто так и не начал искать нас.

Саша сказал не волноваться

Но мать - это ведь совсем другое. Она могла начать…

Начать что?

Волноваться? Это даже звучит смешно. Но мне страшно. Вдруг моя мать сейчас очень зла? Вдруг она уже давно рыщет по городу в поисках меня? Вдруг ещё немного и я окажусь у неё в руках? Я должен проверить. Должен убедиться, что она дома, что ей плевать. Что она счастлива от того, что я исчез - Мне нужно, - тихо отвечаю я. – Моя мать… Саша затягивается и выпускает дым в комнату: - Я понял. Он уходит с кухни, чтобы вернуться через мгновение. Саша берёт мою руку и вкладывает в раскрытую ладонь свой телефон. - Сюда записан домашний, - говорит он. - Позвони, если что-то случится. Я буду ждать тебя к завтрашнему утру. Я сжимаю мобильник, натянуто улыбаясь: - Я вернусь раньше.

Саша

Домашний телефон звонит в полночь. На циферблате 00:04, когда я слышу дрожащий голос Давида, шепчущий: - Спаси меня.

Когда мне было тринадцать, в соседском доме жил большой старый лабрадор. Он был жирный и много лаял. О҉н҉ р҉а҉з҉д҉р҉а҉ж҉а҉л Каждый раз по дороге в школу и из, он ужасно громко и надоедливо лаяла мне в след. О҉н р҉а҉з҉д҉р҉а҉ж҉а҉л Это продолжалось на протяжении двух месяцев. В один день, старый, вонючий лабрадор исчез.

Дверь в квартиру поддаётся без ключа. Я осторожно закрываю её за собой на защёлку. Внутри шумно. Женский голос, кричащий о том, что собирается кого-то убить. Звуки глухих ударов. Звон чего-то металлического. Я прохожу вглубь так, чтобы моих шагов не было слышно, и выхожу в просторную комнату, соединяющую между собой остальные. Тут, лицом к двери самой дальней из них, стоит сгорбившаяся худая фигура. На фигуре белая блузка и юбка-карандаш. У фигуры длинные белые волосы. Фигура колотит кулаками дверь и кричит сорванным животным голосом «Откройтысукинсыняубьютебяслышишьяубьютебя!». Под ногами фигуры разметались по полу ложки, вилки и ножи. Я переступаю с ноги на ногу. Половица подо мной скрипит. Фигура резко останавливается, замирает в нелепой позе, как статуя в саду. Она оборачивается. Я стою к ней на расстоянии трёх-четырёх шагов. Отсюда я могу разглядеть, что глаза у неё уродливо грязно-карие и блестят от охмеления. Фигура шипит: - Ты ещё что за маленький ублюдок?! Я смотри прямо в её вонючие глаза. - Я тебя спрашиваю, - злиться фигура, полностью поворачиваясь ко мне и начиная постепенно наступать. – Кто ты, мать твою, выродок?! Я опускаю руку в карман парки, нащупывая Когда до неё остаётся один шаг, я

Я так возбуждён, что у меня встал

Я Я не представлял себе мать Давида, не рисовал у себя в воображении какой-то образ. Для меня она всегда была чем-то абстрактным. Чем-то неважным. Она не интересовала меня как человек. Она не интересовала меня как объект. Но она была хорошей возможностью. Для многого. Я понял это ещё когда Давид впервые заговорил о ней. Нет, я понял ещё когда впервые увидел его побои.

Хорошая возможность

Она падает как большой старый мешок, набитый камнями, стоит мне схватить её за тонкую шею и повалить на пол. Её уродливые уродливые глаза удивлённо испуганно распахиваются. Она хватается за мою руку, пытаясь освободиться. В ней веса чуть больше чем в Давиде, руки как тонкие ветки. Я сильнее сжимаю пальцы на её горле. От мысли что я хочу сделать кружится голова, а в паху приятно ноет. Я ещё никогда не делал ничего такого с человеком. Я вижу, как её глаза начинают постепенно закатываться, а мечущееся подо мной тело успокаиваться. Она затихает. Её губы еле-еле открываются. Она пытается что-то говорить. Я отпускаю её горло только тогда, когда она полностью теряет сознание. Моё сердце колотится как бешеное. Я достаю нож-бабочку, которую уже долгое время сжимаю в руке в кармане парки, и с тихим щелчком раскрываю его. Некоторое время я просто смотрю как лезвие блестит в электрическом свете лампы.

Для начала мне нужно успокоиться

Я связываю её удлинителем. Руки и ноги. В рот запихиваю кухонное полотенце. Собираю с пола ножи и вилки, немного подумав, оставляю ложки на месте. Приношу с кухни разделочный топор для рубки мяса и постельное бельё со спальни. Я стелю бельё на пол, одно на другое, перекладываю её сверху и оглядываюсь. У меня так стоит, что мне больно.

Я, кажется, улыбаюсь

Давид

Саша говорит: «Не волнуйся, я со всем разберусь». Саша говорит: «Сиди в комнате и не высовывайся». Саша говорит: «Даже не думай показываться, пока я тебе не скажу». Я слышу заглушённые крики. Я слышу вой боли. Я слышу

Я затыкаю уши

Я обхватываю голову руками, я сжимаюсь в комок, сидя на полу. Я ничего не слышу Я ничего не слышу Я ничего не слышу Яничегонеслышуяничегонеслышуяничегонеслышуяничегонеслышуяничего Но правда в том, что я

слышу всё

Кажется, я плачу. Я не знаю. Я не понимаю. Я не осознаю. Я не помню. Мои руки дрожат. Всё моё тело дрожит. Но всё, что я могу, это

заткнуть уши

Проходит вечность или чуть больше, когда дверь открывается и в комнату заходит Саша. Я не решаюсь посмотреть на него.

ябоюсьябоюсьябоюсьябоюсь

Он стоит надо мной, и я слышу его тяжёлое свистящее дыхание. Моё сердце колотится как бешеное. - Твоя мать в холодильнике, - говорит Саша так спокойно, будто мы говорим о новых покупках. – Утром её здесь не будет. Я неожиданно резко втягиваю воздух, закрывая ладонями рот. Я поднимаю на него полный ужаса взгляд. Мне так страшно т̝̰̪̘̘͖̮͔̗͖͓͍̓̃̐̐̑̉̚а̘̤͓͉̜͚̜͔̠͖̮̟͌̈́̍̚к͇̯͓͍͓͕̙̞̙͓̞̃̃͐̽с͍͙͓̦͇̪̘̣̮͖͖͎̈̓͒͌̆̎͒̓т̞̞̣̲͙̲̟͎̤̤͛̀̍̽р͚͈͕͇̜̪̜̱̞̘̫̣͌͊̎̑а̱̘̯̦̠̠̰̗̗̲́͗̑̐̃̍̄͌ш͍̬̥̣̱̜̾̀̓̄̿͂̒̇̓ͅн̭̮̗͈̜̰̅̅͒̾̿̃̔͌͗̓̃о̦͖̖̥͉̰͚̱̠̅̆͊̎т̬̣̗̝͕̾̓̔̐̊̔а̱̫͔̗̮͈̗̩̬̭̄͛͋͐̈́͂͌̑͊̎к̬̪̣̳̲̾͌͋̑̿̄̍̓̅ͅͅс̰̮̗̮̙̗̳̥̪́̂̂̿т̲̭̣͍̤̄̒͋̅́̚р͔̯̩̩͔͋̆̋̃̾ͅа̱̲̫̭̮͇̮̭̭̟̩́̐̍͑͐͌́̚ш̥̦̯̪͚̲̬̦̝̦̓̉̾̾͛н͈̜̲̰̣̦̮̩̗̟̯̭͛̈͂̈͗̈́͊̈́о͚̗͔̘̘̫̘̦̟̆̿͆̋т͓͖̗͔͍̗̦̥̱͔̏́͊̓̓͒̇̐а̖̞̤̠̫̟̘̖̠̝̬̑̀̇̎̓̐̾̉̐к͉͓̠͙̖͓̦͕͎̙̝̃͑́̎͛̀̈͒́̂с͍̖̬͕͉̮̥̰̲̔̎͋̄ͅт̗̪̫̥̳͑́͊͑̏ͅр̭̩̪̘̠͈̩͚̘͖̰̫̑̔͗͋̓̃̐̋а͙͕̬̖̖͈̲̩̫̭̅̑̑̊̆ш̗͙̦̣͔͓̣̫͓̗͕̩͗̅͋̀̄̎͑̆̀͐̋н̲̬̝̲̞̤͈̖͇̃̀̈̋̔̾о̰̞͔͓̲̞̽́͂͂̋̀̍̚ Лицо Саши не выражает ничего.

Мне не хватает воздуха

Я, кажется, и правда плачу. Саша смотрит на меня так пронзительно. т̝̰̪̘̘͖̮͔̗͖͓͍̓̃̐̐̑̉̚а̘̤͓͉̜͚̜͔̠͖̮̟͌̈́̍̚к͇̯͓͍͓͕̙̞̙͓̞̃̃͐̽с͍͙͓̦͇̪̘̣̮͖͖͎̈̓͒͌̆̎͒̓т̞̞̣̲͙̲̟͎̤̤͛̀̍̽р͚͈͕͇̜̪̜̱̞̘̫̣͌͊̎̑а̱̘̯̦̠̠̰̗̗̲́͗̑̐̃̍̄͌ш͍̬̥̣̱̜̾̀̓̄̿͂̒̇̓ͅн̭̮̗͈̜̰̅̅͒̾̿̃̔͌͗̓̃о̦͖̖̥͉̰͚̱̠̅̆͊̎т̬̣̗̝͕̾̓̔̐̊̔а̱̫͔̗̮͈̗̩̬̭̄͛͋͐̈́͂͌̑͊̎к̬̪̣̳̲̾͌͋̑̿̄̍̓̅ͅͅс̰̮̗̮̙̗̳̥̪́̂̂̿т̲̭̣͍̤̄̒͋̅́̚р͔̯̩̩͔͋̆̋̃̾ͅа̱̲̫̭̮͇̮̭̭̟̩́̐̍͑͐͌́̚ш̥̦̯̪͚̲̬̦̝̦̓̉̾̾͛н͈̜̲̰̣̦̮̩̗̟̯̭͛̈͂̈͗̈́͊̈́о͚̗͔̘̘̫̘̦̟̆̿͆̋т͓͖̗͔͍̗̦̥̱͔̏́͊̓̓͒̇̐а̖̞̤̠̫̟̘̖̠̝̬̑̀̇̎̓̐̾̉̐к͉͓̠͙̖͓̦͕͎̙̝̃͑́̎͛̀̈͒́̂с͍̖̬͕͉̮̥̰̲̔̎͋̄ͅт̗̪̫̥̳͑́͊͑̏ͅр̭̩̪̘̠͈̩͚̘͖̰̫̑̔͗͋̓̃̐̋а͙͕̬̖̖͈̲̩̫̭̅̑̑̊̆ш̗͙̦̣͔͓̣̫͓̗͕̩͗̅͋̀̄̎͑̆̀͐̋н̲̬̝̲̞̤͈̖͇̃̀̈̋̔̾о̰̞͔͓̲̞̽́͂͂̋̀̍̚ - Она портила тебе жизнь, - говорит Саша, опускаясь передо мной на корточки. – Ты просил спасти тебя. Он проводит мокрой ладонью по моему лицу, размазывая слёзы, отнимает мои руки от рта, отводя их в сторону: - Ты д҉о҉л҉ж҉е҉н҉ б҉ы҉т҉ь҉ б҉л҉а҉г҉о҉д҉а҉р҉е҉н. Саша наклоняется и целует меня. Поцелуй мокрый, он просовывает язык мне в рот. А затем спускается к моей шее. Я медленно соображаю, и понимаю, что он хочет, только когда Саша пытается стянуть с меня футболку. К горлу подступает ком. Я упираюсь ладонями ему в грудь. - Мы не можем этого сделать, - дрожащим голосом от сдерживающих всхлипов говорю я. Саша смотрит на меня внимательно, а когда понимает, что я серьёзен, раздражённо хмурится, и одним резким движением снимает с меня футболку: - Конечно, мы можем. Он опрокидывает меня на пол как опрокинул на пол мою мать несколько часов назад? и начинает кусать мою шею. Мне становится жутко. Я принимаюсь отталкивать его, но Саша только сильнее вжимает меня в пол, прижимая своим телом. Я чувствую, как он возбуждён.

Возбуждён от чего?

От убийства твоей матери Я продолжаю толкать его, я отворачиваю лицо, не давая поцеловать себя, я извиваюсь под ним. Саша кусает меня в плечо до крови. Я шиплю от боли. Я не хочу. Нет. Он убил её, нарезал на куски, и от этого у него встал Саша стягивает с меня брюки, подняв мои руки над головой. Я пинаю его ступнёй в бедро. Даже в темноте. Я вижу. Я вижу, что на его одежде кровь. Он болен Саша смотрит мне в глаза так, что я внутри холодею, беспомощно распластываясь по полу. Зверь Он убил человека Саша наклоняется ко мне. Он проводит языком по моим ключицам, ведёт вниз, к животу. Он стягивает мои трусы и разводит бёдра в сторону.

Он сделал это ради тебя

Он входит в меня. Без смазки невыносимо больно. Я пытаюсь отползти, но Саша крепко держит меня, продолжая набирать ритм. Мне так больно, что, кажется, я сейчас умру. Ему ничего не стоит убить и тебя тоже Саша стонет, он кусает меня, сосёт мою кожу. Я думаю о том, что это моё наказание. О том, что я это заслужил. О том, что это моё очищение. В какой-то момент становится не так больно, внутри мокро. И я чувствую наслаждение.

Нет, не тебя, а ради тебя

Ведь это и называется любить

Когда я просыпаюсь утром, Саши рядом нет. Я лежу голый на полу в своей комнате, измазанный спермой. То мокрое оказывается кровью.