***
— …да чего я тебе рассказываю, это всё на видео есть, даже в эфире на центральном канале было. Смотри, — Яойорозу подталкивает Джиро к экрану телевизора, включает, выкручивает звук на полную, хотя знает, что Кьёка не любит громких звуков. Ещё она не любит, что Момо не затыкается о напарнике вторую неделю. Бакугоу то, Бакугоу это — Бакугоу дан Джиро в наказание за грехи, и тот факт, что он работает с Момо в паре после перевода (как же, перевода! говорят, из предыдущего его просто выперли) в её агентство, эту выкладку только подтверждает. — Видела? — восторгается Яойорозу, тыча в экран, где Бакугоу занимается обычными бакуговскими вещами: выносит злодеев из здания и здание вместе с ними. СМИ почему-то считают, что взрывной герой всех спасает, Яойорозу явно того же мнения. Она даже лезет повторно искать видео в интернете, если вдруг Джиро не уловила всего. — Момо, я видела, — недовольно выдыхает Кьёка. — Он снёс здание. В следующий раз вполне может и на твою голову что-нибудь обрушить, — девушка старается, чтобы фраза звучала как можно более непринуждённо. Вроде как шутка, вроде как усмешка. Потому что Джиро знает, что творится с Момо, откуда в ней берётся восторг и лёгкое осуждение во взгляде, когда Кьёка так легковесно отзывается о самозванном герое. — Бакугоу никогда ничего подобного не сделает, — возражает Яойорозу, и Джиро даже присаживается. Она сдерживается, чтобы не напоминать о всех тех случаях, когда Бакугоу так уже делал. Давнишних, дилетантских, но всё же. — Мы всё проанализировали, это был единственный выход, — уверенно кивает собеседница, жутко гордая, кажется, командной работой. И заправляет прядь волос за ухо, в десятый раз перематывая запись на начало, будто чего-то там не видела, будто ещё не нагляделась. Неудобная правда больно пинает Джиро в солнечное сплетение, и размер ноги у неё, видимо, такой же, как у Бакугоу.***
Два месяца тянутся бесконечно, словно кто-то собрал все страхи и опасения Джиро и пропускает их через игольное ушко — по одному за день. Восторженность Яойорозу не пропадает, но усиливается с каждым днём. Она рассказывает Джиро всё: от того, как на Бакугоу сидит новый геройский костюм (Кьёку перекашивает, потому что Момо вдруг не стесняется в выражениях) до банальностей вроде разговоров в перерыве на ланч. Что они действительно разговаривают, Джиро сперва не верит, но чем детальнее становятся рассказы подруги, тем более незнакомым делается Бакугоу. Такого Бакугоу Кьёка не знает. Справедливости ради: она не пересекалась с ним с окончания Юу Эй. — Как думаешь, может, стоит позвать его к нам на обед в это воскресенье? — спрашивает Яойорозу, и что-то в её позе выводит Джиро из себя. На ускользающее мгновение она срывается. — Может, хватит уже хернёй страдать? Не сдалась ты ему. Момо подскакивает на диване, прижимает руки к груди в очаровательном, беззащитном жесте и смотрит на неё своими огромными глазами цвета космоса, смотрит неверяще. Кьёка ведь впервые груба с ней, Кьёка впервые говорит не комплимент, а что-то оскорбительное. Джиро сама в первую секунду пугается своего голоса, грубого, хриплого, будто прокуренного. Она, конечно, не имеет это в виду, — Момо идеальная, Момо всем сдалась, Момо даже мёртвый полюбит, — но всё равно получается очень убедительно. Она слышит не себя, а Бакугоу, каким его помнит. И ей вдруг даже нравится этот звук, это ощущение, эта внезапно зародившаяся идея: Джиро — самое близкое к Бакугоу, что Момо может получить. Единственный удовлетворительный вариант. Потому что это так просто, убедить девочку, которая не знает себе цену, что она недостаточно хороша, недостаточно впечатляюща, недостаточно талантлива; что она не найдёт подход и никого не сможет сделать счастливым — что сама по себе не выживет. Убедить её в том, что она нуждается в тебе и только в тебе. Джиро к Яойорозу так близка, что ей даже открытым текстом говорить не надо. Она просто сочувственно гладит её по спине, притворно вздыхает и с сожалением качает головой. Все силы Кьёка пускает на убеждение. В процессе она красится в ультра-блонд и достаёт из шкафа свою старую чёрную косуху. О неудобной правде все забывают.***
Джиро не считает коктейли, которые Яойорозу так фанатично вливает в себя этим вечером — после коктейлей Яойорозу всегда весёлая, взбудораженная, возбуждённая, сладкая. Поэтому Кьёка с лёгкой эгоистичной радостью и предвкушением расплачивается у бара за очередной бокал, а когда возвращается, не находит Момо на месте. «В туалет отошла, наверное», — думает Кьёка, и искать принимается только десять минут спустя. Но Яойорозу сама находится: Бакугоу поддерживает её под руку, сгружая на кресло рядом с Джиро. Момо покачивается, цепляется за него, как утопающая, и виной тому, конечно, совсем не алкоголь. Хотя Момо пьяна, это однозначно, и знать наверняка Бакугоу не может. — Слышь, Джиро, следила бы ты за ней лучше, — от его плотного, недовольного, предупреждающего взгляда у Кьёки сердце в горло мигрирует. Бакугоу смотрит на неё ещё более недоброжелательно, чем пару лет назад, и без слов довольно ясно предупреждает: не уследит — вскроет её консервным ножом или вовсе без ножа. Джиро не знает, как он оказался в одном с ними клубе, что вообще здесь делает и почему считает это своим делом. Раздаёт нотации, словно какой-то родственник, считает себя в праве отчитывать и приказывать. Они с Момо всего лишь работают вместе — он ей никто. И, кажется, иллюзия и на нём работает: он угадывает по внешним признакам, что Джиро и Яойорозу вместе. Вряд ли Момо сказала ему что-то подобное — она сама не в курсе. Святая невинность. — Кьёка, Бакугоу меня сейчас так выручил. Там эти господа… — у Момо заплетается язык и, видимо, сознание, она хихикает и дёргает Джиро за рукав, будто маленькая. Что именно «эти господа там» Кьёка догадывается, и она бы с радостью вырвала «эти господам» их грязные руки, да Бакугоу первый успел. — Молодец, — сухо комментирует Джиро его поступок. — Домой её отвези, — цедит Катсуки, и Кьёка, ощущая своё превосходство, потому что Яойорозу её, потому что он ей не указ, потому что ему только и остаётся, что выручать из компании всяких господ, в качестве ответа вливает в себя шот и протягивает Момо недопитую Пину коладу. Девушка с благодарностью принимает бокал из заботливых рук, и весь вид Джиро отчетливо говорит «тебе не пора, Бакугоу? Мы, видишь, справляемся». — Ты вроде бы уходил, — ядовито улыбается Кьёка, ожидая взрывной реакции, но Бакугоу вдруг не реагирует совсем. Будто её стёрло из мироздания, будто она недостойна с ним разговаривать, не стоит его времени и не имеет никакого значения. У Бакугоу вид человека, который раскусил чужой фарс. Катсуки вдруг причисляет Джиро к тем, кто не стоит слов. Будто бы она злодей, будто бы от неё Момо надо спасать, будто она представляет для неё опасность. Ха! Да она единственная, кому на Момо не плевать, единственная, кто может выдержать всё её обманчивое совершенство. Единственная, кому Момо может доверять. Джиро прикусывает губу, когда он больше не пробует вести с ней диалог и присаживается вдруг перед креслом Яойорозу, чтобы она могла сфокусировать на нём взгляд, не задирая головы — это действие ей даётся очень непросто. — Хвостик, тебе ещё не достаточно? — спрашивает он, когда удаётся, наконец, поймать взгляд Момо. — Она взрослая девочка, — хмыкает Кьёка, но её снова игнорируют. Яойорозу смотрит на Бакугоу, пожимает плечами, улыбается. Отпивает глоток, изящно зажимая трубочку между губ, и Катсуки протягивает ей салфетку, съедает ананас, украшавший её бокал. Момо забирает салфетку и вдруг кажется необычайно смущённой, будто где-то глубоко внутри её это не устраивает, будто она собой недовольна — будто ей и правда достаточно. Бакугоу удаётся удивительно легко раскопать это недовольство, поднять на поверхность, сделать видимым для глаз. — Пойдём, — кивает он, протягивает напарнице руку и придерживает, когда она поднимается. «Куда пойдём-то, ключи от квартиры у меня?» — думает Джиро, не спеша высказывать недовольство. Не устраивать же, в самом деле, сцену на людях только из-за того, что кому-то приспичило поиграть в рыцаря. Если бы Момо была в трезвом уме, она бы с Бакугоу никуда не пошла, сколь бы сильно ему ни доверяла — слишком приличная для этого. Впрочем, Яойорозу, кажется, не настолько пьяна, до сих пор что-то соображает. — У меня ключи, — она проводит ладонями по идеальным швам обтягивающей юбки, — не здесь. — У меня есть диван, — спокойно отзывается Бакугоу, и Момо чуть спотыкается. Удивительно, что она в состоянии осознать приглашение и не отказаться при этом. Джиро бы посмеялась над неожиданным геройским амплуа Катсуки, но она слишком зла. Потому что он слишком не вовремя и очень много на себя берёт, потому что считает, что Яойорозу надо спасать. Он даже представить не может, что Момо комфортно в заботливо устроенной Джиро постели — завтра она проснётся на чужом диване, удивится сперва, обязательно смутится, но после этого вернётся домой. Потому что Бакугоу не способен дать Момо то, что ей надо — только диван и может предложить. Яойорозу любит привязанности, заботу и полноценные отношения; любит, когда кто-то гладит её по голове и говорит, какая она хорошая и что у неё всё получится; любит, когда с ней носятся и когда за неё решают. Джиро просто допивает свои шоты, смотрит на удаляющиеся спины и едет домой ждать завтра. Джиро так долго строит свою идеальную иллюзию, что и сама теперь верит в это бесповоротно. Ей сложно представить, что существует мир за пределами их с Момо токсичных, болезненных, односторонних отношений. Ей сложно представить, что в этом мире её тщательно вдалбливаемое «не сдалась ты ему» не имеет никакой силы — что этот мир работает по другим правилам. Кьёка даже не допускает, что Катсуки, когда они доберутся до его квартиры, первым делом поставит Яойорозу под душ, обмотает в халат, нальёт крепкий чай и попытается выудить из неё хоть два сознательных предложения. — Какого дьявола ты творишь? — рявкнет Бакугоу, и Момо полыхнёт от стыда и от того, что не сможет ему ответить. Он вытерпит и слёзы, и оправдания, и неуверенные отговорки. Поймает, когда Яойорозу в приступе неуютного стыда постарается заказать такси до дома, и припугнёт привязать её к дивану, если она сейчас же не ляжет спать. А ещё он сядет на пол, включит телевизор на беззвучный режим и скажет ей что-нибудь неожиданно утешительное, пока Момо будет всё глубже проваливаться в спокойный сон, протянет руку и погладит по волосам. Яойорозу вцепится в его пальцы отчаянным, умоляющим, бессознательно-сонным жестом, и Бакугоу, если он этой ночью всё-таки соберётся спать, придётся разложить диван, чтобы двое поместились. Джиро и её неудобная правда устроят спарринг, когда Яойорозу, вернувшаяся домой следующим вечером, возьмёт Кьёку за руку, посмотрит наконец-то внимательно и спросит: — Кьёка, мы можем поговорить?