***
— Я убью своего дракона, если ты пойдёшь со мной, — сказал ей Катсуки в первую встречу. Момо взмахнула мечом и чуть не снесла ему голову. Не знавшая ничего о традициях детей огня, не знавшая, что своего дракона вождь племени может убить только раз в жизни, она вела войну с дикарём, вторгшемся во владения её короля. Она не понимала тогда, что он пришёл не для битв. Как не понимала и того, что предложил ей юноша из драконьего племени. Гораздо позже он объяснил ей, когда перед готовящимся договором о мире все взялись изучать традиции его народа, и щёки бесстрашного рыцаря полыхнули от непристойности, неуместности и откровенности этого предложения. Она оскорбилась ещё сильнее, сказала «нет», в сравнении с которым даже твёрдая сталь её меча, чуть не вспоровшая ему глотку, показалась мягким отказом: он не звал её в жёны, как было положено на зелёной земле, он звал её быть с ним. Потому что не было в драконьем племени таких законов, не было клятв, колец, больших свадебных праздников и долгих церемоний — не было невинности и целомудрия, чтобы праздновать их и обряжать в белое. Но была верность. Поэтому вождь мог лишь раз убить дракона — мог лишь раз выбрать себе женщину в глазах драконьих богов. И женщина эта должна была быть равной ему. Иначе как бы она стала защищать его племя в то время, когда драконье пламя в нём потухнет? Он бы убил своего дракона, отдал бы свою магию, залил бы свой огонь, чтобы потом всё вернулось к нему в сто крат ярче, сильнее и горячее вместе с новой жизнью, вспыхнувшей внутри равной ему женщины. Потому люди драконьего племени так ценили верность: только верность гарантировала им выживание; только в верности могли родиться дети, умножающие силу своих родителей; только верность защищала их земли, когда пламя вождя гасло. Верность безусловная: без клятв, службы и сложных правил. Люди зелёной земли не понимали ещё, и из Катсуки был плохой учитель — за два года он так и не смог объяснить деве-рыцарю ни своих чувств, ни намерений, хотя повторял неоднократно. Видимо, что-то не то. Или, может, ей нужны были слова, привычные уху детей большого мира, то, что говорили все, то, как все клялись. Из Катсуки ученик был плохой тоже. — Когда между нашими землями будет мир, ты пойдёшь со мной? — спросил он в сводах огромной библиотеки и споткнулся на счёте: для дикаря не было цифр дальше сотни, а что были — все несущественные. Перо, что она держала в руках, записывая за ним всё до последнего слова, — о нравах дикарей, об их обычаях и традициях, об их магии и их драконах, — дрогнуло, и этот вопрос не был внесён в фолиант. — Я не пойду с тобой, — ответила ему Момо. Со временем отказы её сделались одинаково спокойными, но всё такими же непреклонными. — Я не могу пойти с тобой: моя жизнь не принадлежит мне. А тот, кому принадлежит, велел держаться от тебя подальше. Катсуки знал всё это: он и сам служил принцу теперь. Однако он верил, что в том есть высшая цель. Момо служила добровольно, и сама идея этой добровольной службы казалась ему противоестественной и отвратительной. — Тогда я останусь здесь, на зелёных землях твоих правителей. Приведу сюда мой народ, и когда они спросят меня, почему я увёл их с земель предков, почему отнял у них место, где начался их род, я отвечу, что тому ты причиной. Слова его ужаснули Момо своей правдивостью, непреклонностью и силой. Она ужаснулась, потому что верила, потому что знала: он так и сделает. Сделает, раз сказал, сделает, раз подумал. Однако в решении его не было её вины: выжженные драконьем пламенем неплодородные земли племени давно нуждались в замене, и Катсуки стал тем вождём, кто решил менять традиции, кто не захотел и дальше терпеть мучения своих людей — он отправился в большой мир, чтобы найти место, где они снова могли бы выращивать маис и зерно, где полнокровные реки питали землю, где вместо мелкой пыли был чернозём, где шли дожди. Потому он задержался в королевстве, надеясь заключить мир, надеясь найти союзников, которых у драконьего племени никогда не было, надеясь показать местным жителям, что его люди не опасны — просто горячи и необузданы, но не злы и кровожадны, как в местных сказках. Люди огня слишком долго жили в пустынных землях, слишком давно изолировали себя от других королевств, и пришло время это поменять. Иначе бы смерть их была скорой, но не лёгкой. Дикарь просил у короля мира, просил земли, чтобы возделывать, леса, чтобы охотиться, горы, чтобы держать драконов. И обещал взамен многое: обещал безопасность, оружие и силу, обещал секреты и магию — он бы пообещал свою жизнь, если бы это спасло его народ. Король бы взял его жизнь без сомнений, но у дикаря нашёлся неожиданный союзник. Принц выпросил гостя себе на службу, установил срок; сказал, что служить Катсуки Короне пять лет, а после, если он всё ещё будет желать привести своё племя в эти земли, он позволит ему. «Служи мне», — сказал принц. «Служи, пока не придёт твой срок быть вождём своим людям, а после этого я выберу кого-то из твоего племени, чтобы заменил тебя». Вождь никогда бы не пожертвовал своими людьми, но принц не был жесток или безрассуден — он был умён, великодушен и ласков с подданными, он был храбр и сдержан со своими воинами, он был скромен и предан с друзьями. И Катсуки знал, что легко отдаст замену себе, будь это даже его единокровная сестра, которую он не видел уже два года, но которая не уступала ему в умениях. Она летала по небу, как дракон, и топила даже самые чёрствые сердца — принцу бы она понравилась. Поэтому он согласился на условия — его народу осталось три года в пустынных землях. И всё-таки слова его разозлили Момо своей эгоистичной непреклонностью, его нежеланием прислушиваться к ней и считаться с ней. Катсуки видел всё это в её глазах и улыбался, представляя, как приведёт свой народ в эти далёкие плодородные земли; тогда такого блестящего шантажа уже не выйдет, но не беда — упорство его всё равно возьмёт верх. — Я не пойду с тобой, потому что ты дикий! — опять ответила Момо, захлопнула тяжёлый фолиант, в который так кропотливо записывала историю про людей огня, и снова, как два года назад, наставила меч на него. — И ты не ходи за мной, — сказала она. «Проще сказать, чем сделать, учитывая, что мы одним приказам подчиняемся». Сколько он уже слышал это «не ходи за мной»? Разве оно помогало ей хоть раз? Разве хоть раз ей удавалось убедить Катсуки, заставить его слушать? Он всегда всё знал лучше, и шёл следом, сколько бы приказов (отказов) ни услышал. Он всегда оказывался прав.***
— Зачем ты пошёл за мной? Я же велела не ходить, — слабо выдохнула Момо, беспомощно сжавшись, словно старалась не расплескать ту кровь, что ещё осталась в её теле. Некрасивая рана от клыков демона светила рваными краями, и сколько бы Катсуки её ни перевязывал, кровотечение не унималось. Он пошёл, потому что так решил. Если бы не решил сам, пламя бы настояло: тревожно трепыхающееся, оно гнало его по следам легендарного рыцаря королевства, отправившегося выслеживать демона, что держал в страхе крестьян на окраинах. «Отправилась наших людей спасать, просила не пускать тебя следом», — сказал ему принц, не слишком обеспокоенный, когда Катсуки не нашёл Момо в её покоях или по правую руку от Шото. Его самого ни в комнату не пускали, ни близко стоять не разрешали, но это были два самых верных места её местоположения. Он щёлкнул клыками, и принц, его лорд и повелитель на ближайшие три года, наконец-то посмотрел на него, холодно, спокойно и внимательно. «У меня есть дела поважнее, чем сторожить тебя целую неделю», — сказал он и будто бы даже улыбнулся. Катсуки схватил чужого коня (своего у него не водилось: у него был дракон, но дракона люди зелёной земли боялись) и пустился следом. — На всякий случай пошёл. На такой случай. Рот закрой и силы не трать, дай мне тебя спасти. Он нашёл её на окраине дремучего леса, где не было ничего, даже птиц и живности. Отрубленная голова демона лежала перед ней на земле, и трещины уже ползли по почве, трава вздувалась язвами. Катсуки сжёг её своим пламенем и поднял Момо на руки. — Раз ты всё равно здесь… — согласилась она, и он подумал, что рыцарь бредит, раз так легко поддалась на уговоры. Это был первый раз, когда она ответила ему согласием. А потому, когда через несколько часов он стал последним, Катсуки кричал. На неё, на себя, на демона, на природу вокруг, на глазеющих духов, а когда устал кричать на это, кричал на беспомощность и судьбу. Крики его выродились в вой, а вой — в мольбы. Момо уже не могла его слышать, поэтому молился он тем другим, кто мог. Судорожно, неразборчиво, сбивчиво и страстно. Когда он понял, о чём просит, было уже поздно. — Ты звал меня, дитя дракона? Я услышал твой голос. Говори, что тебе желанно, — из тьмы беззвёздной и безлунной ночи на него обратились два глаза, жёлтые, как испепеляющее солнце, с прямоугольным как у козы зрачком. — Верни её, — потребовал Катсуки, и не испугался взгляда — испугался требования. Жадное пламя, собственное упрямство и страстное желание не позволили ему отступить теперь. — Ты ведь знаешь правила договора, дитя дракона? Невозможно взять жизнь из ниоткуда. Даже боги на это не способны. Одна душа в обмен на другую, — спокойно, доходчиво объяснила Тьма, будто бы Катсуки этого не знал. Народ огня рождался со знанием о Тьме; Тьма не была им противником — она всегда была едина со светом, но всё же от Тьмы драконы старались держаться подальше, взращивая и лелея свой огонь. Тьма была единственным, что могло бы обернуться угрозой пламени, и поэтому даже дети племени драконов хорошо её знали. И Катсуки знал, что с Тьмой нужно быть осторожным, но вся осторожность, если и водилась в нём однажды, сгинула теперь. — Забирай мою, — предложил он без колебаний, и глаза посмеялись над ним. — У тебя слишком жаркое пламя, дитя дракона. Твоя душа мне не подойдёт, я сгорю в ней. Если хочешь спасти деву, найди мне холодную душу, — сказал его собеседник и оставил вождя в растерянности. — Предложи мне подходящую душу, и я вдохну жизнь в это тело, — продолжил он, уже зная, что его проситель не откажется от такой возможности. — Предложи мне душу, наследник огня, или она умрёт навсегда, — настаивал он, используя страх против пламени. — Ты хочешь его душу? — запоздало догадался Катсуки. Может, это всё был лишь план, и выбора у него никогда не было — может, Тьма, создавшая демонов, давно уже задумала это и искала подходящего случая, потому что без приглашения не могла овладеть чужой душой. Тьма не приходила в мир без людских стремлений. Кто-то должен был призвать её в мир людей, кто-то должен был предложить ей душу. Катсуки был не в том стоянии, чтобы разбрасываться шансами — задумываться о том, зачем Тьме принц. — Боишься, что это будет на твоей совести, дитя дракона? Не бойся, я не убью его, — ласково пообещал собеседник. — Разве есть у тебя выбор, наследник огня? Всё, чего бы Тьма ни попросила, он дал бы ей: бесчисленное количество смертей, священный камень драконов из недр вулкана, всю магию мира. Катсуки бы поменял всё существующее и несуществующее на одну жизнь. — Я меняю. Меняю душу принца на её жизнь. Принимаешь мой контракт, Владыка Мрака? Тьма оскалилась на него довольной белозубый улыбкой с острым отблеском, будто меча, однажды вспоровшего его жилетку. На руках его Момо дёрнулась, выгнулась натянутым луком и сделала вдох, словно только родилась. Катсуки рухнул на колени, крепко прижав её к себе за затылок, зная, что теперь ни одним своим действием не способен ей навредить, а она глянула на него в ужасе. — Что ты наделал? — с первым в этой жизни выдохом спросила она.***
Принц выслушал его без вопросов, а затем закатал рукав и показал ему маленькое чёрное пятнышко на левом предплечье, расползающееся, будто чумной бубон. Только вместо гноя в нём, Катсуки знал, было проклятье. Капля Тьмы, которая разрослась бы до океана — со временем она поглотит его душу целиком, как и гласила сделка. Что толку было Владыке Мрака от капли души Шото, от четверти или от половины? Ему нужна была вся. — Сколько у меня времени? — спросил принц, со спокойным интересом осматривая пятно. Катсуки покачал головой, он не знал. Он никогда не встречался с одержимыми — не каждая душа устраивала Великого Духа, и призвать в мир кого-то вроде Владыки Тьмы было не так уж просто. Катсуки посчастливилось в каком-то смысле, что он вообще проявил интерес и откликнулся на его крик. — Я выясню, — сказал он, чувствуя себя обязанным. Чувствуя себя привязанным теперь не только договором, но и долгом. Он не знал, на три следующих года ли, или у принца нет и двух месяцев. — Выясни, — сказал Шото, и Катсуки вдруг почудился от него запах огня, но ничего не изменилось в холодном лице Его Высочества. Как и прежде, его следовало послушать — он был удивительно мудр. И Кастуки не знал, почему принц советовал Момо держаться подальше от дикаря, но теперь впервые задумался: возможно, принц предвидел, что оба они станут его погибелью.