***
— Урарака, я тебя сейчас убью! Когда Катсуки ногой влезает в зелёную краску, которой одноклассники его пишут на плакате «С Днём Рождения, Всемогущий!», Очако автоматически оказывается крайней. Может потому, что в руках у неё кисточка с капающей с кончика краской. Или потому, что она ближе всех стоит. Или потому, что единственная выглядит не такой уж напуганной: его ботинок со смачным «хлюп» утопает в лужице из перевёрнутой банки, и Деку, Каминари и Серо пугаются не на шутку. Бакугоу ненавидит зелёный цвет даже больше, чем болвана Изуку. Урараку даже его угроза не страшит особенно. — Я вообще не при чём, ты сам банку сбил, — спокойно протестует она и возвращается к работе. Чисто технически, она права конечно. Но когда это чужая правота останавливала Бакугоу от опрометчивых действий? — Достала! Катсуки хватает девчонку за волосы, дёргает, прилагая усилие, и протаскивает пару метров по полу, пока Урарака не изворачивается, кувыркается назад, зажимая его руку ногами и выворачивая кисть, чтобы отпустил. Бакугоу вечно забывает, что она всё совершенствует навыки ближнего боя. На этот раз его забывчивость оборачивается акробатическим этюдом: Очако перебрасывает ногу через его плечо, роняет его на пол, и Катсуки с удивлением обнаруживает, что из захвата ему без взрыва не выбраться. Но причуду использовать ему нельзя: никаких причуд в классе без официального разрешения Аизавы с тех пор, как они с Тодороки разнесли половину южного крыла из-за идиотского недопонимания. Бакугоу с наслаждением пинает Очако по рёбрам — всё, что остаётся. Но она перекидывает ногу через его корпус, фиксирует руки надёжнее и коленями прижимает его бёдра к полу, усаживается сверху как какой-то чёртов вождь племени щекастых! — Встала! — командует Бакугоу, когда задумывается о положении, в котором оказался. Его тревожит многое в этой ситуации: то, что Урарака его всё-таки уделала; то, с каким беззаботным выражением лица она всё это сотворила; то, как удобно себя ощущает; то, в какой позе они застыли — не в последнюю очередь. Бакугоу не то чтобы смущают их соприкоснувшиеся бёдра и тот факт, что у Урараки классная задница, на которой она так многозначительно расселась, его, скорее, смущает, что он об этом вообще думает. — Слезла. с меня. на хуй! — повторяет Катсуки, когда предыдущий возглас остаётся висеть неотвеченным. — А ты точно угомонился? — уточняет Очако и переносит вес на колени, чтобы заглянуть ему в лицо. И то ли её задница в опасной близости от его паха, то ли положение слишком унизительное, но Бакугоу выдавливает из себя задушенное «да» и тут же чувствует, что может двигаться. Урарака поднимается на ноги одним махом, освобождая его конечности, и поправляет чёлку, которую он так непредусмотрительно потрепал. — Не переживай, Бакугоу, может, однажды тебе снова удастся меня превзойти, — со спокойной улыбкой тихонько кидает ему Очако, когда он проходит мимо неё на своё место. От возмущения у него сбивается дыхание и ладони искрят прежде, чем он успевает отдать себе отчёт. — Я надеюсь, — добавляет Очако легковесно, и Бакугоу верит на секунду, что она правда надеется.***
— Да ты, блядь, шутишь! Хрупкого терпения Бакугоу не хватает даже на то, чтобы быть потише. Хотя Урарака успела уже три раза сказать: «Бакугоу, не ори, пожалуйста». Но нечего делать из него виноватого — она бы тоже не справилась с задачей не орать, когда орать единственное, что осталось. — Нет, я серьёзно, — отзывается Урарака и хмурится. Эта ситуация ей тоже удовольствия не доставляет. Хотя она здесь явно за этим, и Бакугоу даже не скажет, как так получилось. Как Очако, вдруг заявившаяся к нему в середине спокойного выходного, дошла до этого предложения. С чего вообще решила, что ему может быть интересен подобный бред. — Мне кажется, тебе понравится, — с обычной своей жизнерадостностью сказала она, протягивая ему приличного вида верёвку, а следом — соединённые в запястьях руки. Бакугоу таращился на неё, как на чокнутую, и таращится до сих пор, потому что мозг его отказывается это воспринимать. Урараку, ни с того ни с сего вдруг предложившую ролевые игры — тоже. Бакугоу, конечно, подозревает, что с головой у неё не всё в порядке (всегда подозревал: слишком уж упорно она нарывалась), но чтобы до такой степени… До такой степени — это даже для него слишком, а он не очень дружит с понятием «адекватность». — И что я, по-твоему, должен делать? — решает уточнить Бакугоу на тот случай, если у неё вдруг есть ответ. Состояние бреда его не отпускает. — Для начала можешь связать мне руки, — всё с той же улыбкой, совершенно спокойной, совершенно привычной, совсем не безумной, отзывается Очако. — Вообще я думала, что ты захочешь взять реванш, ну, отыграться. Я не против. У тебя ведь даже мотив есть. Теперь Бакугоу, впервые с её объяснения пятнадцать минут назад, верит, наконец, что она немного мазохистка. Очако говорит ему об этом открытым текстом, но он так далёк от понимания наслаждения самой болью и потерей контроля, что ему кажется, что девушка выдумывает. Но нет, точно не выдумывает. Понимает, что не выдумывает, когда Урарака говорит: — Мне нравится тебя злить, Бакугоу. Ты, когда злой, прям вах. Дурацкое «вах» застревает в голове, когда Катсуки машинально берёт в руки верёвку. Он не умеет вязать узлы, но вместе с мыслью «вот конченная» выходит как-то само собой. Урараке, кажется, качество узлов неважно — ей важен процесс. Бакугоу не знает, что важно ему: возможность разгуляться или способ отомстить за недавнее унижение. Настойчивая мысль, что Очако согласится на оба варианта, не идёт из головы и даже раззадоривает немного. Всё же она не предлагает ничего, что бы не вязалось с понятием «герой»: он не собирается её тут обездвиживать, избивать или вязать шибари. Урарака просто просит быть с ней пожёстче. Поэтому и идёт именно к нему — он единственный из её знакомых, кто не откинется от одной только просьбы. Нравится ли ей грубая сила или ощущение подчинения — чёрт её знает. Но зато она признаётся, что последний месяц выводит его сознательно, чтобы мотивация была. Бакугоу в замешательстве: ему симпатичны совсем другие девушки, но Урарака может за себя постоять, и это, чёрт возьми, заводит. Это значит, что можно не сдерживаться — это с девчонками вообще трудно. Катсуки совершенно искренне боится их пополам переломать, приложив хоть немного силы. За звериные повадки и грубость его отчитывали все те две визави, что были в его жизни (на последнем году обучения Бакугоу как-то незаметно даже для себя решил брать от жизни всё, раз уж у каких-то барышень не хватало мозгов на него вешаться) — ему даже иногда делалось стыдно. Но Очако умеет держать удар, и можно разгуляться. Можно не переживать, что она начнёт хныкать, что ей не понравится какое-нибудь особо резкое движение или болезненный укус. Можно вообще за неё не переживать: зажмёт в захват, если что-то пойдёт не так, и оставит корчиться на полу. Можно просто наслаждаться процессом, не получая для разнообразия выговор за грубости. А ещё ему действительно хочется проучить девчонку, слишком зарвавшуюся на фоне собственной безнаказанности. Может тогда она не сможет снова сказать ему «дятел», может тогда побоится вступать в перепалку или в потасовку. Потому что если сейчас, наедине, она признаёт вдруг, что весь контроль, вся сила, всё лидерство у него, что мешает приучить её к этой мысли в принципе? Сделать покладистой, и неважно, каким способом. В конце концов, он ведь всегда только этого и хочет: доказать, что сильнейший. А секс… Секс просто приятный бонус. — Сюда подошла, — пробуя команду, Бакугоу с удивлением осознаёт, сколько удовлетворения она приносит. Потому что Урарака наконец-то подчиняется хоть одному приказу, хоть где-то не ввязывается в спор. — И что, ты будешь делать всё, что я скажу? — не без восторга уточняет Бакугоу, не в силах сдержать кровожадный блеск в глазах. — Не знаю, — задумчиво отзывается Очако. — Но ты попробуй. «Ты попробуй» Бакугоу не устраивает. Он уже знает, что для него «заставить» гораздо приятнее, чем «уговорить». Для Очако «уговорить» вообще неинтересно. Кажется, с таким подходом они могут быть довольно продуктивным тандемом. Может, Урарака даже права: есть шанс, что ему действительно понравится.