***
Они долго стоят над его кроватью, думая, что он в полной отключке. Энджи, Фуюми, Нацуо, Шото — эта траурная процессия глядит на него так, словно он камень преткновения. Даби не надо долго смотреть на них, чтобы знать, что совсем недавно они спорили до хрипоты. Он действительно камень преткновения. Он помеха. И он рад медленно разрушать эту семью. — Брось его в тюрьму, — наконец говорит Старатель, нарушая тягостное молчание, и Даби из-под прикрытых век впервые видит, как Фуюми использует свою причуду на человеке. — Я не позволю тебе распоряжаться его жизнью, — тихо отзывается девушка. Яростное отчаяние вырывается из её рта облачком пара и холодными слезами, тут же замерзающими на щеках, но голоса она не повышает. — Он должен понести ответственность за свои преступления, — умение Энджи контролировать ситуацию и настаивать на равнодушии поразительно. Если бы Даби мог хоть что-то чувствовать до сих пор, он бы развеселился. — Его тело отказывает. Он умирает. Думаю, это достаточное наказание, — шипит Фуюми, и Шото ловит её за плечи, прежде чем она успевает сделать то, о чём бы потом пожалела. Фуюми любит своего отца вопреки всему, что он сделал с её семьёй. Шото мудро не позволяет ей влезть в эту войну сейчас. — А ты понесёшь ответственность за свои? — твёрдо и безжалостно обращается младший сын к Энджи. — Если ты вздумал оставить его здесь, без присмотра и охраны… — Здесь? Нет. Его вылечат, и я заберу его домой, — отзывается Шото, полный несвойственного ему оптимизма. Он так уверен, словно он Господь Бог и лично может влиять на ситуацию. — Шото, послушай себя, ты бредишь. Если он оклемается, он продолжит бесчинствовать. Хоть в чём-то Старатель прав, Даби отдаёт ему должное. Из всех людей в комнате он единственный отчётливо понимает, что за человек лежит на больничной койке. Он не поддаётся глупому сентиментальному оптимизму. Он знает, что при первом же удобном случае Даби ввергнет этот мир в пучину огня. Мир недружной семьи Тодороки. — Не если — когда он оклемается, — спокойно исправляет Шото и гладит всхлипнувшую Фуюми по волосам. Абсурдно, что эти двое на стороне Даби. Абсурдно, что они готовы сражаться за несбыточное. Они должны знать лучше, хотя бы Шото. — Ты не посмеешь отобрать у нас надежду, — наконец-то вмешивается в этот разговор Нацуо. И тут же выходит из палаты, не глядя ни на кого. Старатель провожает его долгим взглядом и смотрит на Шото. — Делай, что считаешь нужным. С последствиями будешь разбираться сам. Хочешь отвечать за его жизнь — отвечай. Если он кого-нибудь убьёт, тебе с этим жить. — Ну ты же как-то живёшь с этим, отец. Даби не знает, почему его называют злодеем: младший Тодороки гораздо более жестокий человек.***
— Скажи своей подружке, чтобы больше не приходила, — говорит Даби, проглатывая дольку безвкусного апельсина. Доктора говорят, что ему полезны фрукты из-за витамина C — Шото таскает их пачками, одинаково бесцветные, пресные, как трава. — Почему? — Тодороки удивляется лениво, разрезает неаппетитную грушу. — Я всё ещё намереваюсь спалить весь твой мир. Как только появится шанс, я её убью. Если не хочешь подвергать её опасности, скажи, чтобы больше не появлялась здесь. — Очень мило с твоей стороны предупредить. Но я ничего не могу с этим поделать. Она сама просила, она хочет помочь. По ней не скажешь, но Яойорозу удивительно упряма. Даби лень отвечать на это, комментировать глупую заботу и бессмысленное желание, великодушие молодых героев, их дурацкие фантазии. Они живут в каком-то другом мире, в какой-то идиотской мечте, где реки из шоколада, а облака из сахарной ваты. Если бы Даби мог испытывать раздражение, он бы непременно цыкнул. Даже не на их наивность — на собственную глупость. Он не терпит визитов Яойорозу не потому, что она напоминает ему о его беспомощности, а потому, что приносит с собой утраченное. Даби просто не нравится запах её цветочных духов и то, как смоляные волосы лезут в глаза, когда она поправляет его одеяло или взбивает подушку. Ему не нравится, что он знает, что духи у неё цветочные, что различает цвет её волос — ему не нравится, что всё возвращается. Ощущения накатывают внезапно, одно за другим, но сами по себе, без привычной боли, без огня. Мир к нему возвращается, причуда, заблокированная механизмом ошейника — нет. — Вы всё ещё не чувствуете правую руку, Даби-сан? — Яойорозу удивительно уважительно относится к его нежеланию зваться семейным именем. — Я уверена, доктор что-нибудь придумает. Сейчас есть новые исследования о причудах, которые сильнее носителя. Я читала, что за океаном уже успешно лечат такие случаи. Поэтому не сдавайтесь, Даби-сан. Хорошо? — Конечно, — отзывается Даби, выталкивая из глубин души тот оскал, который губы теперь не чувствуют. — Я не смогу сжечь Тодороки, если сейчас сдамся. Яойорозу неодобрительно качает головой, и выражение лица у неё такое, словно она не особо ему верит.***
Однажды ему удаётся подсмотреть пароль на ошейнике. В палате только Яойорозу: если он отключит сдерживающее устройство, ему удастся её спалить. Он едва ли уйдёт далеко — причуда разрушит его тело прежде, чем он два шага ступит, но с девчонкой он справится напоследок. Отправит её на тот свет, оставит после себя только кучку золы. Он прекрасно знает, что тогда случится с миром Шото. Отправная точка личного апокалипсиса его маленького братца. Эта мысль — чудесна. Даби, захваченный ею, хватает Яойорозу за руки, пользуясь тем, что за примерное поведение с него недавно сняли все ограничители, скручивает, придавливает к больничной койке собственным весом — пакет с апельсинами падает с тумбочки, фрукты рассыпаются по полу с глухим стуком, будто перезрелые. — Что вы делаете, Даби-сан? — ужасается Яойорозу, когда он тянется к ошейнику. Не сопротивляется: видимо, не может позволить себе ударить больного, потому что герой. Или родственника своего будущего мужа, потому что влюблена без памяти. — Пожалуйста, остановитесь. Прекратите, Даби-сан, вы навредите себе! Это ужасно бесит: что она думает не о себе, а о нём. Она умна и не может не понимать, что его огонь её прикончит раньше. Гнев отзывается как-то странно: заставляет сердце биться быстрее и бросается в щёки удушливым жаром, когда Даби наваливается на девушку сильнее, сжимает её запястья над головой. — Хватит, прошу вас! — она, сопротивляясь осторожно, чтобы не навредить немощному телу, высвобождает одну руку, обхватывает его, кладёт ладонь Даби на лопатки — от её пальцев по телу расползается тепло. — Если вы навредите себе, Шото не простит себя. Если навредите мне, он не простит вас. Я знаю, вы не хотите его злости. Вы не такой человек. Остановитесь, мы можем всё исправить! В голосе её, помимо очевидной паники, тот идиотский оптимизм, который Даби не чувствует сам, но ощущает этим жаром на щеках. Он вдруг понимает, почему в нём всё ещё теплится жизнь. Не гнев или злость до сих пор питают его, держат обугленную душу в этом мире. То, что разгорается в нём с приходом Тодороки — не искра ненависти. Слабый огонёк надежды. Даби не верит ни во что на свете, но понимает, что доверяет Шото, заразившему его своим взглядом на ситуацию. И девчонке, которая насаждает свою надежду и веру в справедливость, он тоже хочет доверять. Даби отпускает её запястья, медленно отстраняется, глядит, как Яойорозу приводит в порядок помятую одежду, и убирает пальцы с ошейника. — Почисти мне апельсин, ладно? Он проглатывает три сладких фрукта подряд, и у девчонки блестят глаза от его появившегося аппетита. Надежда — безжалостная стерва.***
Лучше не становится. Вопреки всем экспериментам, изысканиям, удивительным врачебным практикам и бесконечным иголкам, которыми утыкано его разваливающееся тело, становится только хуже. Левую руку он теперь не чувствует совсем. Что дело совсем труба, Даби понимает, когда Шото притаскивает пустые сумки, открывает небольшой шкафчик в палате и упаковывает всё, что под руку попадётся. — Давай отвезём тебя домой, — предлагает он, не спрашивая. Даби слышит, как в коридоре врачи спорят с Фуюми. — Я не хочу туда, — честно признаётся Даби. Шото поспешно оборачивается, мотает головой. — Не туда. У нас с Момо есть собственный дом. Фуюми решила перебраться на время, — ему не нужно пояснять, чтобы Даби прочитал подтекст. «Чтобы позаботиться о тебе, все из кожи вон лезут». Но Тодороки, кажется, счастлив, не выглядит обременённым. — Там будет весело, Тойя, — настаивает он. Даби уже устал закатывать глаза в ответ на это имя. Он не ощущает раздражения. Когда они приезжают, Момо распахивает двери так, словно Даби желанный гость, словно он часть её семьи. Они с Фуюми переговариваются о чём-то с нарочитым весельем, пока заваривают чай, и Даби удивительно быстро привыкает к этой чрезмерно оптимистичной обстановке. Через пару дней смех Фуюми и весёлые замечания Яойорозу уже не кажутся ему такими натянутыми.***
Он видится с ними только по вечерам: пока он разлагается дома, ограниченный в передвижениях собственным телом и судебным предписанием, молодые герои спасают мир. За окном летняя жара, и они с Фуюми наверстывают упущенное время. Сестра не отходит от него и, кажется, совсем не устаёт. Под вечер, когда вымотанные герои возвращаются домой, она всё так же составляет им компанию в гостиной, всё рассказывает, делится планами на будущее — Шото и Момо кивают в ответ. Иногда Фуюми и Яойорозу планируют будущую свадьбу, обсуждают всякие странные мелочи. Тогда Шото сидит с открытым ртом, восхищаясь их продуманностью. Когда Даби спрашивает, когда свадьба, Яойорозу пожимает плечами. Говорит, что дату ещё не выбрали. По мнению Даби, это так себе планирование. Дом у них просторный, но не такой уж большой. Ужиться в нём вчетвером можно легко, но избежать постоянных пересечений — невозможно. И иногда Даби слышит их: его комната на первом этаже, чтобы не тащить всю медицинскую технику наверх, а их спальня — почти что над ним. Они не шумят особо, Даби даже кажется, что они стараются не шуметь, но в окружающей его тишине и бесчувственности чужие звуки и чувства так отчётливы, что он может легко различить каждый шорох. Свежих простыней или громко бьющегося сердца. Даби даже немного стыдно приветствовать их с утра. К счастью, утренняя суета быстро стирает интригующую ночную полутишину.***
Лето клонится к закату, и Фуюми кажется всё более уставшей. Даби читает какую-то неинтересную книгу на веранде, пока остальные готовятся к ужину. Через приоткрытую дверь ему еле-еле слышны их голоса. Наверное, они не подозревают. — Мне скоро выходить на работу, — начинает Фуюми, расставляя тарелки. — Но если вы разрешите задержаться у вас, я думаю, смогу как-нибудь совмещать школу и заботу о Тойе. — Можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь. Но ты ведь учительница начальных классов, Фуюми-сан. Дети много энергии отнимают, ты не успеешь везде, — с ласковой рациональностью вмешивается Яойорозу. Фуюми не возражает. Повисает задумчивая тишина. Даби уже свыкся с мыслью, что с ним все носятся, собственная беспомощность вызывает всё меньше злости. Злость вообще затухает тем стремительнее, чем больше времени он проводит с этими людьми. Но, как ни погляди, он обуза. — Что-нибудь придумаем, — говорит Шото, и по тону его ясно, что у него нет никакого плана. Он просто варится в несвойственных для себя оптимизме и надежде. — Давайте я возьму отпуск? — неожиданно предлагает Яойорозу. — Я с радостью помогу. Возможно, Даби-сан будет немного против моей компании, но я смогу его уговорить. Ещё одна долгая пауза заставляет Даби вернуться к книге. Он не хочет думать над тем, чтобы остаться с Яойорозу наедине в этом доме. — К тому же, мне всё равно через несколько месяцев писать заявление, — добавляет Момо так тихо, что он еле-еле может расслышать из-за двери. Что-то гремит — кажется, Фуюми роняет тарелку. — Момо-чан, ты имеешь в виду то, что я думаю? — голос её, полный надежды, слышен, наверное, даже соседям. — Я не хотела говорить вот так, — смущённо отзывается Яойорозу. — Мы ведь до сих пор не женаты, это будет выглядеть не слишком прилично, но если это решит проблему и поможет Даби-сану… Фуюми подпрыгивает — Даби чувствует вибрацию — и, кажется, начинает плакать. Счастливые слёзы её оставляют Тодороки в замешательстве. — Кто-нибудь объяснит мне? — просит он под аккомпанемент из счастливых всхлипов сестры. Ласковую улыбку Яойорозу Даби чувствует кожей даже через стенку. — Шото, я беременна.***
Через три дня Даби всё-таки дочитывает эту неинтересную книгу. Её концовка оставляет его таким же равнодушным, как и начало. Он вообще не понимает, почему люди так хотят что-то дочитать, почему хотят знать, что в итоге произошло, почему производят столько шума вокруг любого конца. Конец — это всего лишь естественный ход вещей. Даби утомлён постоянным ознобом и не прекращающейся борьбой, бесцветностью и попытками разглядеть будущее. От этого пора избавляться: от привязанности, от подступающего тепла, от ошейника, от мира. От всеобщей заботы и жалости. От надежды. Он находит в чулане инструменты и встаёт перед зеркалом. Ошейник не поддаётся, но Даби упорствует. Он на грани великого свершения, когда Шото заходит в комнату. Следующее, что он осознаёт — сильные руки брата, скрутившие его в неудобной позе, и жар чужого разгорающегося пламени. — Если ты снимешь ограничитель, причуда тебя заживо спалит. Она не подконтрольна, Тойя, — орёт Шото через вакуум окружающей Даби пустоты. Удивительно, но на его крик что-то внутри Даби тоже отвечает криком. — Она моя! Моя причуда, и я сам с ней разберусь. — Не разберёшься, идиот, ты погибнешь! — Это в планах, — отзывается Даби с мерзкой ухмылкой, и его чуть не накрывает вихрем оранжевого пламени. По глазам Шото ясно, насколько он себя не контролирует. — Шото, стой! — прежде, чем брат успевает что-то сделать, Даби чувствует тепло. Не от огня, своего или чужого, а от сомкнувшихся на спине рук. Его озноб отступает, как и обычно под напором Яойорозу. Пламя тухнет. — Я никого не задел? — спрашивает Тодороки обеспокоенно. — Простите. Никто не злится на него всерьёз. Даби не верит, что Шото мог бы причинить кому-то вред, даже неосознанно. Он просто испугался. Бояться за других так не в традициях Старателя. Но Шото не его отец. Не их отец. — Пожалуйста, Даби-сан, не вынуждайте нас применять силу. Поймите, что Шото хочет как лучше. Он ради вашей безопасности старается. Мы не боимся вашей причуды, но если её вернуть, она навредит вам. Вы же не выживете, Даби-сан, — Яойорозу держит его за руки. Пальцы у неё тёплые даже через бинты. — Я с самого начала на это не рассчитывал, — спокойно, без злобы, укора или сожаления отвечает ей Даби. Кажется, он лет с шести знал, как всё закончится. Он не обманывается и теперь: его тело всё-таки отказывает. Он и так продержался дольше, чем было возможно. Он слишком долго сражался с этой причудой. — Вы слишком затянули, — людям, которые не жили с болью и огнём всю жизнь, не объяснить, что он чувствует. Точнее, чего он не чувствует теперь. Даже Шото не может понять. Никто не может. Но Даби всё равно старается им объяснить, убедить. — Есть вещи, с которыми бесполезно бороться. Бывает, что тянуть больше нет сил. Шото, — Даби поворачивается к нему. Он первый раз о чём-то просит брата. Даже если просьба его сразу роковая. То одолжение, которое Шото делать ему не обязан. «Дай мне умереть на своих условиях». — Я не могу. Тодороки герой, и как любой герой он не верит в проигрыш. — Потому что ты боишься конца. Знаешь, чего я боюсь больше всего? И после смерти ощущать огонь. — Его жизнь — бесконечное сражение с огнём, сплошное ощущение адского пламени. — Не хочу попасть в ад. — Этого не будет, — твёрдо отзывает Момо. Шото смотрит на свои руки. Даби благодарен, что Фуюми не дома. — Позволь нам… Еще день, Тойя, — просит Шото, не желая покидать битву. Тодороки понимает, что это не его решение, но он настойчив. Ему больно. — Нет, сейчас самое время. Даби знает, если отложить, то Шото уговорит его ещё раз. И ещё. И ещё. Он слишком к ним привык, слишком привязался. С этим надо закончить сейчас, пока у него есть возможность выбирать, пока он ещё стоит на ногах — кто знает, что потухшее пламя сожрёт следующим. Может, его разум. Всё, чего он хотел, уничтожить наследие Энджи, как оно уничтожило Тойю, и тело его, и душу — всё забрал огонь. Но теперь, когда наследие Энджи — Шото, так отчаянно не похожий на отца, так цепляющийся за любую жизнь, умеющий любить и сострадать, умеющий прощать даже те грехи, которые и Будда не оправдает, теперь Даби не знает. Он не чувствует в себе привычной ненависти, обычного презрения к героям — он чувствует тепло. От отчаянно заботы брата, от рук Яойорозу, которая пытается не удержать его, а отогреть. Эта девчонка, которой он каждый день угрожал смертью, считает его частью своей семьи. — Сейчас, — настаивает Даби мягко. У Шото дрожат руки, когда он тянется к блокиратору, и Момо берёт его ладони в свои, а затем и вовсе отстраняет. — Можно мне? — она спрашивает не Даби, а своего жениха. Наверное потому, что знает: Даби легко ей позволит. — Вам лучше выйти, — говорит Даби, когда щёлкает застёжка. Причуде нужно время, чтобы вернуться. Сколько, никто не знает. — Мы останемся, — отзывается Шото и не смотрит ему в глаза. — Если мы можем для тебя что-то сделать. Хоть что-нибудь. — Пожалуйста, Даби-сан, скажите нам, — вторит ему Яойорозу, не желая отпускать его руки. Даби высвобождается из её хватки, касается щеки Момо обожжёнными пальцами и впервые за долгое время ощущает покалывание в подушечках. — Можешь назвать меня по имени, — разрешает он напоследок. Она никогда не пыталась, и Даби интересно, как это имя ляжет на её губы — отзовётся ли в нём чем-нибудь, кроме застарелой ненависти? — Тойя-сан? — не без удивления уточняет Яойорозу. Это звучит как правда. Даби сгибает палец, подзывая её к себе, почти касается её уха губами, когда она с готовностью делает шаг. Шото даже не дёргается: он доверяет брату настолько, что ни на секунду не верит, что в том остались намерения спалить весь его мир. — Объяснишь моему братцу, что он не виноват, хорошо? Яойорозу не успевает ответить — к Даби возвращается мир. Весь целиком, во всей своей красе и со всей болью. Он толкает Момо в плечо, отстраняя, и чувствует, как пламя овладевает каждой клеточкой тела. Медленно, будто ластится в обманчивой нежности. Он знает, чем обернётся эта ласка — его мир покрывают синие всполохи. Скозь огонь Даби глядит на брата и его невесту — они то, что он хочет запомнить напоследок. Никакого другого зрелища он бы не пожелал. Момо прижимается к Шото не в попытке защититься от огня, но удержать, если он вдруг в последний момент решит нырнуть в пламя. И хотя хватка у неё крепкая, её пальцы дрожат. Яойорозу не смотрит на огонь, не видит взгляда Даби — утыкается в плечо Шото и всхлипывает всё отчётливее, пока плечи её не начинают трястись от неконтролируемых рыданий. Шото сжимает зубы и глядит, упрямо, бесстрашно. Шото не хочет отпускать Даби даже сейчас. Он не умеющий отступать герой. Он Тодороки, а они не верят в поражения — это их семейное проклятие. К счастью, Даби героем никогда не был, а имя давно сменил. Он умеет проигрывать. Пусть даже собственному огню, который впервые не прямиком из геенны. Он тёплый.