***
Весело с тех пор, как Бакугоу согласился поиграть с одноклассниками в тупую игру (тоже сдуру согласился, но с таким паттерном давно пришлось смириться, как и с мыслью, что все лучшие вещи у него в жизни случались не по-умному), из-за которой оказался заперт с Момо в одной комнате до рассвета. Может, это была самая непродуктивная ночь в его жизни, — полтора часа они просто пялились друг на друга из разных углов, а поговорить решили и вовсе под утро от нечего делать, — но она прошла незаметно, легко, в одно мгновение. И когда встало солнце, Бакугоу уже не чувствовал себя прежним. Вот так глупо и сразу, без подготовки, без предупреждения — ему хватило нескольких часов наедине с Яойорозу, чтобы втрескаться в неё так отчаянно, что даже попытаться облобызать её на прощанье. Вместо лобызаний ему досталась крепкая затрещина (потому что не стоит с наскоку вжимать сильных и опасных героинь в стену), с этого незапланированного свидания Катсуки унёс туманную голову и еле-еле — ноги. Момо бегала от него ещё пару недель, но территория Академии для опытного охотника была не такой уж и большой, а Бакугоу хватило терпения сидеть в засаде. В общем, Яойорозу в итоге попалась, а когда первый шок схлынул — попалась почти даже добровольно. Впрочем, даже учитывая некоторую степень согласия и инициативы с её стороны, едва ли эту историю можно было бы назвать романтической или хоть сколько-нибудь очаровательной. Поэтому Катсуки не удивился, когда нечаянно обнаружил, что никто про его с Яойорозу отношения не знает — даже младшеклассницы, сбивающиеся в стайки на переменах и несущие ахинею, даже, господи помилуй, Ашидо, несущая какие угодно вести. Он был оскорблён настолько, что сам всех оповестил — у Яойорозу было очень удивлённое лицо, когда Катсуки велел Ииде убрать руки «от моего». Иида, в общем-то, и не трогал, помогал Момо донести бумаги до кабинета, но Бакугоу так орал, что мудрый староста всё равно на всякий случай отошёл. — Бакугоу-сан, ты похож на бабуина, — недовольно протянула Момо и скинула на него обе стопки с бумагами, велела отнести в учительскую и ушла, не дав ответить и оскорбить её в ответ. Когда Катсуки вернулся в общежитие, Каминари с Ашидо, разыгравшие представление перед всеми, угорали так, что вполне могли лопнуть — Бакугоу даже не видел смысла их бить за насмешки при таком раскладе. Скорая смерть грозила им уже просто от перенапряжения. Мина скакала вокруг Денки, била протестующего Ииду в плечо, тыкала пальцем в Каминари и орала: «Моё, моё, моё! Уйди, уйди, уйди!» Тенья ради торжества справедливости возражал, что не так всё было, Бакугоу даже не стал спрашивать, кто, что и кому разболтал. В конце концов, в тот момент, когда он действительно чуть не атаковал Ииду, он как раз добивался всеобщего внимания. Теперь вот он принялся было разгонять эту шарашку, но тут Яойорозу грохнула чайным подносом о стол, выпрямилась и взглянула на собравшихся так грозно, что даже на невидимой Хагакуре проступил румянец. — Если вы не прекратите, к экзаменам готовиться будете сами, — строго отчитала она, забыв про своё обычное милосердие. — Или с Бакугоу-саном. Катсуки мог поклясться, что улыбка на лице Момо при виде всеобщего ступора была не просто угрожающей, а даже зловещей. Этим вечером он так барабанил в дверь её комнаты, что перебудил весь этаж. Яойорозу не хотела его пускать, даже подпёрла дверь стулом и угрожала самодельной пушкой, если он переступит через порог. Катсуки ответил, что раз отношения у них теперь совсем официальные, то деваться ей некуда, и выбил дверь. За это на утро Сотриголова выбил его. К счастью, не из школы, а только из «А»-класса на целый месяц. Донесла на него, конечно же, Яойорозу. Должно быть, это был её план торжественной мести (не со зла, а просто потому, что Яойорозу всегда говорила ему: «Бакугоу, ты не можешь получать всё, что хочешь, и не считаться с последствиями». Это был её способ научить его уму-разуму). Но так как правила она нарушала вместе с ним, её ждала та же участь. — Раз вы такие неразлучные, беритесь за ручку и идите вон из моего класса. Подумайте о своём поведении на отработке, — что-что, а понятие справедливости у Сотриголовы наличествовало. Яойорозу над своим первым в жизни «неудом» и первой же отработкой ревела весь вечер, била Бакугоу в грудь и обвиняла во всех смертных грехах; звала паршивцем и поганцем, что для неё было за гранью, и угрожала, что никогда больше с ним не заговорит. — Ну и ладно, я не ради разговора почти что вылетел с геройского курса, — ответил ей тогда Бакугоу и получил боевым посохом в стратегически важные места. Несколько лет спустя он напомнил Яойорозу, что если у них никогда не будет детей, то это всё из-за её меткости. С геройского курса никто из них, конечно же, не вылетел, а «Б»-класс оказался очень даже терпимым, если не считать странной парочки «подражателей» и одной распадающейся на составные Сэцуне. Зато благодаря последней Бакугоу первый раз в жизни видел ревнующую Яойорозу. Картина была милой, но душераздирающей, и Катсуки надеялся, что больше никогда созерцать Момо в режиме превосходства над всем человеческим ему не придётся. Он знал, что в Яойорозу сидел один очень серьёзный Они, но предполагать — это не видеть. Бакугоу после этого даже в храм сходил и амулет прикупил. На оберег.***
Они никогда не обсуждали, что будут делать друг с другом после школы. Пока случайно не обнаружили себя в одной квартире с тремя чемоданами и неприятно-рыжим котом, таким наглым, что поладить с ним у Бакугоу не было шансов с самого начала. Кота звали Плюшечка. И у него, на его беду, были два разноцветных глаза, белое пузо и равнодушная морда, а Катсуки этого так хватало на работе, что он не мог не думать: «Яойорозу выбрала именно этого кота, чтобы окончательно меня довести. Она хочет моей смерти. Или его смерти. Или своей, но это она зря». Проблема, конечно, была глубже, чем просто кот: звали её Тодороки Шото, и уже четвёртый год она, проблема эта, не давала Бакугоу спокойно спать. В мизерную квартиру в центре Токио, куда помимо Катсуки, Момо, кота и трёх чемоданов влезали ещё разве что душевая кабинка и полтора футона, привела их тоже эта проблема. — Бакугоу, ты слышал, нам агентство жильё выделило! — воодушевлённо тараторила Урарака и не боялась хлопать его по спине. Бакугоу не слышал, но теперь узнал и не считал это новостью. Ну выделило и выделило, меньше денег тратить, можно откладывать на собственное дело. Он только угрюмо кивнул. — Ну не будь ты таким сердитым, Бакугоу! Мы же будем жить все вместе, почти как в школе. Славно же! Все вместе — это новые сотрудники агентства, то есть он, Яойорозу, Урарака, Джиро и Двумордый. Новости резко перестали быть терпимыми: с таратореньем Уравити Бакугоу ещё мог смириться, как и с кислой миной Кьёки и её капающим с клыков сарказмом, но вот с присутствием Тодороки… Ладно, с присутствием Тодороки и даже с командной работой с ним Бакугоу смирился уже давно (даже с тем смирился, что время от времени он стабильно проигрывал этому ублюдку), но он знал, что такое это общежитие, взрослое, не студенческое. Знал, как там неизбежно сталкиваешься с другими в самые неподходящие моменты; знал, с каким проворством там твоя вещь становится всеобщей; знал, что там даже потрахаться спокойно нельзя, потому что кто-то в этот момент хочет поспать и тарабанит в стенку. А ещё он посчитал, сколько раз за день там возможно пересечься друг с другом и неизбежно начать проводить время вместе. Мало того, что у него не было никакого желания проводить своё свободное время с Тодороки, он ещё и отчаянно сопротивлялся, чтобы желание это было у Яойорозу. То есть, двое этих богатых деток были не особо близки, но отношения у них, даже на взгляд совершенно несведущего Бакугоу, были подозрительно особенными. И он бы лучше прослыл параноиком, чем поощрял бы эту слабенькую связь. Катсуки искренне не считал себя собственником, но собранный чемодан Яойорозу в такси запихивал с такой же прытью, с которой и раздавал обещания беспокойным родителям Момо позаботиться об их дорогой кровинушке. «Я позабочусь, я так позабочусь, вы мне ещё спасибо скажете, что она не переехала в то общежитие», — думал Бакугоу, впихивая второй чемодан в отчаянно полный багажник. Урарака очень грустила, когда выяснила, что они сняли отдельную квартиру, но Бакугоу сказал, что она может забрать его комнату (он по умолчанию отжал себе самую большую), и конфликт был исчерпан. Однако каждый раз, когда у них были совместные патрули, она пичкала его историями о весёлом быте и выводами о том, что они с Момо потеряли. У Катсуки было одно очевидное возражение про толстые стены и совместную постель, но он всё равно кивал — Яойорозу сказала кивать и не рассказывать никому, что они в первый же день оторвали раковину в ванной. Она и так-то дышала на ладан, а уж когда Момо облокотилась на неё, чтобы удержаться на весу, вся эта нехитрая конструкция и два новых жильца вместе с ней полетели на кафель. С горем пополам потоп из раскуроченной трубы они устранили — Яойорозу, стянув насквозь мокрую футболку, предложила продолжить праздновать переезд на полу.***
Они и поженились-то на спор: Момо хотела доказать родителям, что теперь она сама принимает решения, а Бакугоу просто взял её на слабо. Так и сказал, дослушав эскападу Момо про предков, которые совсем её не понимают и не уважают её независимость: — Не нравится в этой семье, иди в другую. Или слабо, независимая? Яойорозу нахохлилась, как какая-то диковинная птица невиданной красоты, глянула на него пренебрежительно и пробурчала, что не слабо. — Ты сам скорее струсишь, Бакугоу, — уверенно отозвалась она. Бакугоу обвинений в трусости не терпел. К тому же, справедливого ничего в них не было. На следующий день закинул документы в ЗАГС — Яойорозу забрала. Катсуки хотел был злобно расхохотаться, торжествующе и победоносно, но она просто тряхнула волосами и сказала, что если уж играть свадьбу, то сперва церемония, а роспись затем. Бакугоу заткнулся, но ни на секунду ей не поверил. А через неделю уже сидел в синтоистском храме и глазел на собравшихся родственников, на Яойорозу, посаженную к нему боком и отпивающую из чашки в снежно-белом кимоно. Никто из них так и не спросил другого, какого чёрта они здесь забыли. Никто из них ни разу не заикнулся, что, кажется, это была ошибка. У Бакугоу-то в жизни, даже с присутствием идеальной Момо, ошибок было хоть отбавляй, но идеальная Момо была, пожалуй, единственным стопроцентным, что Катсуки никогда бы не счёл за ошибку. Несмотря на то, как нелепо всё выходило. Несмотря на то, что он всё время устраивал ей какие-то дурные проверки и испытания на адекватность и стойкость, а она никогда не боялась отвечать ему честно и бескомпромиссно, говорить, что он «что-то не очень справился», когда он этого заслуживал, и время от времени хвалить, когда он действительно заслужил. Стыдно Катсуки, пожалуй, было только за то, что он до сих пор не избавился от детского желания вредительства: он усугублял, даже когда было уже некуда. Иногда он был так уверен в самостоятельности и всемогуществе Момо, что банально забывал её страховать, сам лез на рожон и её толкал прямо под колёса. С этим бороться было сложно, поэтому Бакугоу отступил, пока не стало поздно — напарниками их на миссиях больше не ставили, Момо работала теперь с другими, преимущественно с Тодороки. И они были идеальной командой, но с этим Катсуки смирился ради общего блага и их собственной безопасности: их с Яойорозу общая безжалостность друг к другу и всяческое отсутствие пиетета ни к чему хорошему бы не привели. Терять он её не хотел и не собирался — это был единственный разумный выход. Да и ему неплохо работалось с другими героями, особенно с бывшими одноклассниками. Так что ситуация была вполне себе под контролем. — Катсуки, вылезай из душа уже. Я опаздываю, — Яойорозу крутилась за шторкой, подгоняя. Катсуки лениво напомнил себе, что надо купить гель для душа. — Я предупреждал тебя, что у нас совпадают смены. Поменяй график. — Почему именно я должна менять график? Сам меняй! — возмутилась Яойорозу. Наверное, её дерзость Катсуки так нравилась потому, что он знал, каких трудов она Момо стоила, знал, из чего она выросла и как поднялась над собой, чтобы заполучить эту уверенность, найти собственный голос. Момо всегда была сильной, но Бакугоу гораздо больше нравилось, когда она не стеснялась демонстрировать эту силу окружающим. — Не хочешь менять, тогда беги до душа быстрее, улитка, — он всегда знал, что не мог задеть её по-настоящему, что у Яойорозу нашёлся бы ответ и причина сдержать досаду. Он даже подозревал, что она была гораздо лучше него. Поэтому Бакугоу не стеснялся быть собой и никогда не сдерживался с ней, как не стеснялся и не сдерживался и ни с кем другим. Только уважал он её куда больше и заботился так, как о нём в жизни не заботились. Но грубостей говорить всё равно не прекращал и требовал своё зарабатывать по-честному — силой. В душ кто первый успел, тот и занял. Значит, тому нужнее. Но у Момо всегда были собственные способы его переспорить. — Ну всё! Подвинься, — шторка два раза прокатилась туда-сюда по палке, боковым зрением Бакугоу засёк чёрную копну волос. Яойорозу потеснила его плечом, влезая под струи воды. Катсуки развернулся к ней с широкой улыбкой, кровожадной. — Мы так оба опоздаем, — предупредил он, считая, что пробовать мыться вот так — глупая затея. Потому что и дураку ясно, что тут не до шампуня. Бакугоу не умел упускать шансы, а шансы на лучшую реальность — тем более. — И кто виноват? — Момо поджала губы, но не отступила, когда он придвинулся, не отдала территорию. — Чёрт его знает, но уволят нас обоих, — пригрозил Катстуки, не до конца понимая, какого чёрта пытается заставить её сдаться — на самом деле ему теперь меньше всего хотелось, чтобы Момо вылезала из душа. Надо было заткнуться, но Бакугоу физически не был способен. К его счастью, эта женщина всё-таки была ненамного лучше него. — Значит, будем одновременно сидеть без работы, — пожала она плечами равнодушно и не уклонилась от прикосновения. — Тупая, ублюдская идея, Хвостатая. Я согласен. В конце концов, когда это он с ней не соглашался?***
Киришима, такой бесконечно взрослый, такой беспокоящийся, как-то взглянул на него, пока они обедали в кафе рядом с его агентством, тяжело вздохнул, оставил миску и состроил такую мину, что Бакугоу решил, будто он сейчас в любви ему будет признаваться. — Я за тебя волнуюсь, Бакугоу, — начал Эйджиро, и у Катсуки дёрнулся глаз. Это не он тут не спал второй месяц, пытаясь справиться с новорождённым, это не он выглядел так, словно его по кусочкам склеили после встречи с Шигараки — не за него тут стоило переживать. — Нашёл за кого, придурок, — Киришима его проигнорировал. — Ты опять скажешь, что это не моё дело, но ты уверен, что у вас с Яомомо всё в порядке? — Ты о чём, идиотина? — Бакугоу действительно не любил, когда кто-то лез не в своё дело, но Эйджиро за годы дружбы заслужил скидку. — Яойорозу заходила вчера проведать Мину и понянчиться с Микой, — то, что Киришима до сих пор звал Момо девичьей фамилией, Бакугоу не удивляло. Все звали. Он и сам временами забывал. — Они весь вечер болтали о всяком. Мне досталось, хотя я был прямо там. Тебе досталось тоже. Яомомо даже сказала… — он сделал паузу, словно сомневался. — В общем, сказала, что вы детей не планируете. И что она вообще подумывает упаковать твои вещи в чемодан и выбросить с балкона. Наверное, она пошутила, но выглядела серьёзно. Вот я и думаю, всё ли у вас нормально… Озадаченного Киришиму Катсуки осмотрел с ног до головы. — Она не пошутила, — гоготнул он. Серьёзный и обеспокоенный тон друга его вообще не тронул. Эта угроза Момо для Бакугоу не являлась секретом: она уже второй месяц угрожала, потому что он второй месяц не мог собрать шкаф, который импульсивно купил в Икее. Это была совершенно ненужная покупка, у них был шкаф, но Яойорозу постоянно ныла, что ей не хватает места. Эта принцесска выросла в особняках, и было бы странно, если бы те квадратные метры, на которых она теперь существовала, её полностью устраивали. Недовольство своё Момо проявляла чётко: в один из дней, когда ей надоело, что её капризы игнорируются, она сгребла все вещи Катстуки (по правде сказать, они не занимали и трети шкафа) и, не потрудившись сложить, бросила на кровать. — Теперь будешь жить так. — А спать где? — Можешь попробовать поместиться в шкаф. А, нет, погоди, там же НЕТ МЕСТА! Пахло скандалом. — Да понял я, понял! Тронутая, — рыкнул Катсуки, а через двадцать минут Момо уже вставила ключ в зажигание. — Места ей нет, — ворчал он, пока они ходили по огромному магазину. — Может, если разгрести всё это тряпьё, найдётся. Вот зачем тебе джинсы, в которые ты уже не влезешь? — А тебе зачем десять одинаковых маек? Как бы там ни было, шкаф они купили. Однако Момо массмаркет не любила и прикасаться к нему отказалась, а Бакугоу попробовал было собрать, но тут же потерялся в сложности этого бесконечного конструктора. Признаваться в том, что он не осилил глупый шкаф, было стыдно, но Катсуки никогда не был хорош в инструкциях. К тому моменту собственные вещи он уже аккуратно сложил в углу спальни — создавалось впечатление, что так и должно быть. Однако он догадывался, что в один из вечеров, вернувшись со смены, обнаружит, что вещей у него не осталось. Разобранный шкаф будет составлять Момо компанию в укоризненных взглядах. Но пока что ему везло. Бакугоу в очередной раз поразился дурости ситуации — на лице его заиграло подобие ухмылки, кривой и звериной. — И тебе это кажется нормальным? — Эйджиро не осуждал, в голосе его было только беспокойство. И немного любопытства. Катсуки мог его понять: у Киришимы просто не было схожего опыта. Его собственные отношения с Ашидо были похожи на гладенький, розовенький, тошнотворно-сопливый ромком. В школе Бакугоу воротило от парочки лучших друзей и их идиотской влюблённости; они и по отдельности-то были не шибко головастыми, а на время своего конфетно-букетного периода и вовсе отупели так, что если бы ни Катсуки — завалили бы все экзамены. — Ну да, — пожал плечами Бакугоу. Впрочем, соврал: ему не казалось это нормальным. И слава богам! Потому что нормальность была среднестатистическим понятием, серым и неинтересным. Она была для кого угодно, но Бакугоу бы нормального не пережил. Ни сама Яойорозу, ни его с ней отношения нормальными не были — они были из ряда вон. Катсуки знал, что кому-то могло показаться, будто они с Яойорозу так и не выросли из школьного соперничества и единственное, чем занимались двадцать четыре часа в сутки — друг с другом не соглашались. Возможно, было в этом что-то по-детски упрямое и в своём желании задеть и промотивировать друг друга они не были похожи на взрослых людей. Может даже, со стороны это и полноценными отношениями-то не выглядело. Однако никто из причастных с самого начала не считал это шуткой, даже тревожные родители Момо; он ни разу не услышал от них ни одного выговора, а его собственные родители и вовсе не сомневались, что сын их за жену любому голову откусит. Мицуки в редкие встречи даже говорила невестке, что она оказывает на Катсуки положительное влияние. Это, конечно, было вряд ли: с Яойорозу Бакугоу редко когда чувствовал себя расслабленным, зато всегда ощущал внутреннюю уверенность от её присутствия. В общем, он допускал, что все их взаимные подначки, талант проявить темперамент в самый неподходящий момент, прилюдная демонстрация чувств и тотальное неумение держать своё мнение при себе, — что всё это со стороны могло выглядеть как дурость, глупость или баловство, как что-то ненастоящее, детсткое и несерьёзное. А Киришима, хотя и был Бакугоу близким другом, всё-таки внутри не был, судил извне. Он и не должен был ничего понимать — это ведь были не его отношения, не его жизнь, не его чёртово сердце, которое по-прежнему сбоило в присутствии Яойорозу, как в шестнадцать. Эйджиро мог волноваться и считать, что Бакугоу тратит время впустую (и время Яойорозу — тоже), и сам Катсуки даже не взялся бы объяснять. Объяснять то, что он не мог представить, как не возвращается в их общую квартиру после смены (уже не такую крошечную и не в таком шумном районе, но по-прежнему с бесящим рыжим зверем), не скидывает ботинки где-нибудь на пороге, устало приваливаясь к стене, не берётся готовить ужин или, если Яойорозу уже дома, не ест приготовленную ею еду. Бакугоу не мог представить, что для него была бы запланирована другая жизнь, без всех этих спонтанных сложностей, несогласованных решений и тупой лёгкости. — Видимо, каждому своё, — Эйджиро изрёк эту очевидную фразу с таким видом, словно только что лично открыл истину. Бакугоу, очевидно из-за обширного опыта общения с кардинально отличающейся от него Яойорозу, давно уже догадался. Каждому своё: Киришиму дома ждал беспокойный орущий младенец, а Катстуки — недособранный шкаф и вероятная смертельная угроза. А кто уж как это назовёт — это не его дело. Сам Бакугоу подобрал бы три эпитета: «чудесное», «идеальное» и «прекрасное».