***
— Как работает твоя причуда? — спрашивает Бакугоу и смотрит на него так, словно Шинсо нанёс ему личное оскорбление. В общем-то, Хитоши уже привык к тому бардаку, что творится в головах его одноклассников. Но голова Бакугоу для него всегда была самой прибранной, самой чистенькой, самой рациональной, что ли, чтобы теперь он ловил его в коридоре за плечо за полночь и допытывался до в общем-то весьма личного. Бакугоу глядит на него косо, из-под взъерошенной чёлки, и жевалки у него ходуном ходят. Словно он сильно нервничает или чем-то разозлён. Впрочем, это Бакугоу, и Шинсо допускается, что он бесится уже просто с затянувшейся паузы. — Ты же видел, — медленно, в обычном своём сонном равнодушии, отзывается Хитоши. Если не сказать точнее: видел уже сотню раз, пробовал, на себе испытывал, в команде работал. — Что-то не припомню, чтобы в последнее время у тебя была травма головы, — хмыкает Шинсо, не упоминая, что у Бакугоу, кажется, одна такая пожизненно. Катсуки в ответ морщится, не иначе как на дерзость, но рычать не спешит. И это уже ни в какие ворота — очевидно странно, слишком подозрительно. — Я видел, как она действует. Как она работает? — одноклассник упирает в него внимательный, привычно уже злой взгляд, и Шинсо с удивлением, вместе с лихорадочным блеском его ярких глаз, замечает нервное, плохо скрытое перебирание пальцами. Бакугоу сжимает и разжимает кулаки, словно на грани панической атаки, словно ему действительно очень важно знать ответ. — Что-то конкретное интересует? — Прочность и длительность внушения. Знаю, что ты прокачался. Если залезешь достаточно глубоко в чью-то башку, сможешь, скажем… блок на определённые мысли поставить? — Как ты себе это представляешь? — Да я какого чёрта знаю?! Приказать их не думать, например. — Против воли? — единственное, что вычленяет из этого потока Хитоши. В общем-то, его причуда в том и заключается, что позволяет влезать в головы против воли, но когда к тебе подходят с просьбой явно деликатного характера, тут грех не уточнить, как именно твои таланты хотят использовать. Молчание Катсуки достаточно красноречиво. Но его нервозность ещё красноречивее. Шинсо вообще не уверен, что когда-либо видел его таким встревоженным. И таким торопливым. — Что, стыдно признать, что ни капли не прокачался? — Катсуки растягивает губы в неубедительно-злобной ухмылке. Только быстрым, нервным движением облизывает сухую, обветренную кожу перед этим. «Какая дешевая провокация. Бакугоу, ты, должно быть, в отчаянии». Шинсо не сердобольный. Он даже, наверное, недостаточно добрый и понимающий для своей профессии. И Катсуки ему ни капли не симпатичен, если совсем уж честно. Но оставлять товарища страдать одного как-то слишком не по-геройски. Тем более, если речь идёт про часовой механизм с бомбой: если Бакугоу рванёт, достанется всем. И Шинсо по возможности хочет этого избежать. Почти так же сильно, как и в кровать. О боги, как он хочет в кровать! — Избавить объект от базовых потребностей не получится, что ни прикажи. И с очень сильными желаниями вряд ли сработает — мое внушение не такое мощное. Но если добраться до глубин сознания, я могу поставить блок, который останется с человеком на достаточно продолжительное время. Мне не обязательно брать его под контроль и держать для этого, — коротко объясняет Хитоши, кажется, правильно угадывая суть вопроса одноклассника. Ему остаётся только гадать, для чего именно Катсуки эта информация, но что-что, а доверие Бакугоу заслужил — нет никаких причин полагать, что она обернётся каким-то вредом для самого Шинсо. Поэтому он делится достижениями в освоении своей причуды. Плюс, неплохая же возможность покрасоваться, а это Хитоши всё-таки любит. Ещё с тех пор, как ввалился в 1-А и ткнул пальцем в своих главных соперников на Спортивном фестивале. С тех пор много воды утекло, но некоторые слабости остались. — Бакугоу, ты научную статью по мне пишешь? Или тебе помощь нужна? — поддевает Шинсо, но Бакугоу вдруг так глубоко уходит в свои мысли, что лишь коротко кивает в ответ на этот вопрос. А затем и вовсе исчезает в другом конце коридора, так и не ответив на вопрос. Хитоши остаётся только выводы сделать: просить о помощи Катсуки до сих пор не умеет.***
Вся его подозрительность, вся настороженность в адрес зама старосты становятся не безосновательными, приобретают, наконец, твёрдую основу в тот момент, когда он осознаёт, насколько девчонка на самом деле двинутая. Она зажимает ему рану на животе, кусает бледные губы и смотрит так, что взгляд этот ни с чем не перепутать. Катсуки, на которого так в жизни не смотрели, уж точно не перепутает: будто он величайшая ценность, гордость и достояние. Бакугоу точно не знает, как должна выглядеть влюбленность, но у Яойорозу точно это лицо. И если оно в его адрес, то у Бакугоу только один вывод: она совсем поехавшая. Он отворачивается от слабой улыбки и приободрений, уверений в том, что всё будет хорошо и помощь близко. Помощь-то близко, и рана у него затянется, стоит только Исцеляющей девочке взяться за дело. Но он делает соответствующие выводы, окончательно убедившись, что от Момо следует держатся на расстоянии. У неё же совсем оси перепутанные! Даже Бакугоу, считающий себя великолепием во плоти, не даёт гарантий, что кто-нибудь когда-нибудь взглянет на него вот так: он про восхищение другого толка, он стремится к совершенно не тому. Даже ему понятно, насколько абсурдна эта идея — втрескаться в такого как он. И даже хуже — в него самого. И не кому-нибудь там, а Яойорозу, у которой интеллект и самостоятельность через уши прут. Что ему, неотёсанному и жаждущему все и всех контролировать, с ней с такой делать? И важнее — что она собирается делать с ним? Пустое это, Бакугоу знает. Потому что Яойорозу не думает, насколько всё это провально — просто смотрит и вздыхает. Ей реальности вообще не надо как будто, а достаточно лупить на него свои большие серые глаза, смотреть укоризненно, когда он дурит, а всё остальное время разве что улыбаться загадочно, будто она чёртов кубик рубика. «Долбанутая!» — тем отчётливее звучит в голове, чем сильнее разгорается паника. Бакугоу не знает, как у девчонок это всё устроено, а когда спрашивает у единственных советников, которым доверяет, Ашидо хохочет над ним как помешанная. Затем усаживает его в круг с Серо, Каминари и Киришимой и долго объясняет, из чего сделаны девчонки. Каминари засыпает на третьей детальке, Ханта записывает, Эйджиро краснеет, и только Бакугоу кажется, что ни одного дельного ответа у Мины нет: все, что есть, все уж точно не про Яойорозу.***
— Бакугоу-сан, вы знаете ответ? — Разумеется. — Объясните? У Шинсо карандаш из рук выпадает, когда Яойорозу, перегибаясь через стол, наклоняется над тетрадью Бакугоу, стараясь прочесть его убористый, но очень ясный, аккуратный почерк. И не потому, что поза девушки в этот момент выглядит весьма провокационно, а потому, что Яойорозу последняя, от кого Хитоши ждёт подобных вопросов — поверить, что она не способна решить хоть что-то, пусть даже и задачу по физике повышенной сложности, Шинсо не может. Как и допустить, что за ответом она придёт к Бакугоу. Ну, ладно, допустим, они все находятся в помещении одной библиотеки, даже делят стол, за который Шинсо, пришедший первый, их не приглашал — Бакугоу просто упал сюда какие-то сорок минут назад, когда Хитоши уже занял, а ещё через пятнадцать до них снизошла и Момо с охапкой учебников в руках. Столов в библиотеке было много, свободных больше, чем занятых, но оба одноклассника зачем-то решили подсесть к нему. Да и ладно, не было бы проблем, если бы молчали. И если бы не вели себя так странно. — Я на репетитора похож? — слишком резко для такого безобидного вопроса отзывается Катсуки. Шинсо уже полтора года не ждёт от него такой реакции на безобидные ремарки одноклассников. Обычно он реагирует куда спокойнее, в чём-то даже сдержаннее. И, если честно, нередко помогает с заданиями по крайней мере своему кружку балбесов. Так что ничего странного в вопросе Момо — кроме того, что это вопрос от Момо — нет. И она тоже немало удивляется, судя по нахмуренным бровям. — Вы же помогаете Киришиме-сану и Каминари-сану. А я не сильна в ядерной физике, и подумала… — Не сильна, вот и добирай сама! Нечего ко мне с тупыми вопросами приставать! — Бакугоу буквально подрывается с места, выдёргивая свою тетрадь из-под её локтя, хватает вещи, чуть не перевернув стул, и, злой как чёрт, покидает библиотеку. Шинсо лупится ему в спину, усиленно пытаясь определить, что его так разозлило. В конце концов, Хитоши менталист, ему не должно стоить таких трудов понять хорошо знакомых людей. Но у Катсуки реакция совершенно не закономерная, и это сбивает с толку. У Яойорозу, правда, реакция ещё хуже: она прячет лицо за учебником, утыкается в тетрадь, с нажимом водит по листам ручкой и на попытку Шинсо предложить помощь отзывается коротким и непривычно агрессивным «сама разберусь». Хитоши надо доделать чертежи, но он думает только о том, как бы так вскрыть головы своих проблемных одноклассников, чтобы ему потом ничего за это не было.***
— Бакугоу-сан, почему вы никогда не участвуете в общих праздниках? Может, пойдёте с нами в субботу в парк? Яойорозу со своими идеями всегда не вовремя. Катсуки готов поклясться, что однажды схватит её за длинный хвост и приложит головой о парту, чтобы выбить всю дурь. И тем более — настырное желание завести с ним диалог. Однажды обязательно возьмёт и сделает, не посмотрит на то, что у неё мозги набекрень от дурацкой влюблённости ни к месту. — На кой чёрт вы мне сдались? — отзывается он и, кажется, немного перебарщивает с презрением. И чуть не давится им, когда Яойорозу спокойно отвечает, поправляя безупречно выглаженную юбку. — Потому что я вас зову. Я была бы вам рада. Бакугоу не может не поднять на неё глаза в этот момент — настолько удивлён, поражён и, чёрт её возьми, тронут. Он, если честно, в восхищении. Яойорозу — это что-то из другой вселенной. Уверенность в собственном превосходстве, привычки богатенькой девочки и умение перешагивать через собственные страхи сочетается в ней с нервозностью семнадцатилетней старшеклассницы и отчаянной решительностью камикадзе. Бакугоу не знает, как она всё это вслух говорит, но знает — почему смущается. Ему очень хочется велеть ей, чтобы отстала. Сказать: «Знаю я, к чему ты клонишь. Не интересно». Он советует Яойорозу отстать по-хорошему и не участвует ни в каких коллективных посиделках.***
Когда Бакугоу в час ночи врывается в его комнату, Шинсо уже знает, что его ждёт продолжение того разговора в коридоре почти год назад. Это, скорее, наитие: злобные алые глаза блестят тем же нервным беспокойством, и во всей его фигуре угадывается напряжение. Катсуки тащит его через весь этаж до собственной двери, буквально вталкивает в помещение, и Шинсо с удивлением первым делом замечает подскочившую на кровати фигуру. Женскую, хорошо знакомую внимательному взгляду Хитоши. — Яойорозу… — Шинсо не может сдержать удивления. И тысячу теорий, внезапно налетевших и распирающих мозг изнутри. Он настороженно, не без любопытства разворачивается к Бакугоу, потому что Момо пятится от него, словно демона увидела. И Хитоши точно знает, что это не её обычное поведение — это не к добру. Бакугоу глядит в ответ, молча и важно, с каким-то напускным спокойствием, а затем переводит взгляд на Яойорозу. — Сама скажешь, или мне его просить? — его голос разрезает неловкую тишину, и Момо ощутимо дёргается. Шинсо на мгновение становится тошно — ему чудится в этом её жесте отголосок какого-то насилия, ему чудится, что он сам здесь ради насилия. — Шинсо-сан… — Момо запинается, начинает по-новый. — Шинсо-сан, не могли бы вы… кое-что подправить? Во мне. В моей голове, — судя по формулировке, она просит о чём-то конкретном, но Хитоши всё равно коротит. Что он должен править в идеальной голове Яойорозу, он не знает. И следующие полчаса слушает, как двое одноклассников пытаются убедить его сделать невозможное — он впервые в своей жизни так громко хохочет. Потому что только это и остаётся — хохотать над абсурдностью, глупостью и ничтожностью их просьбы. — Ты хочешь, чтобы я заставил тебя разлюбить… вот его? — Шинсо готов поклясться, что Бакугоу его ремарка оскорбляет, но он не в том положении, чтобы прямо сейчас отомстить обидчику. Коль скоро ему очень нужна помощь обидчика. А Хитоши пытается отдышаться после слишком громкого смеха. «Что за идиотизм тут творится?» Он слушает какие-то странные доводы о том, как сильно обоим мешает неуместная влюблённость Яойорозу, и дивится, насколько люди могут быть идиотами. И насколько они верят в его способности и умение хранить секреты, раз обратились за помощью — это даже льстит. Но не настолько, чтобы он ввязался в подобную авантюру. — Не заставил, помог, — дипломатично формулирует Момо. Бакугоу разумно молчит — он не тот, кто должен высказываться в подобной ситуации. Но Шинсо всё равно спрашивает — он никак не может понять. — А тебе-то что с этого? Какое Катсуки до всего этого дела? Хорошо, девушке сложно жить с безответными чувствами, её желание забыть Шинсо понимает. Но ему сложно поверить, что Момо и её чувства очень мешают жить Бакугоу. Яойорозу не так воспитана, чтобы быть слишком навязчивой. Напротив, она же во многом мечта, и хоть чуть-чуть, но самолюбию Катсуки должно льстить её внимание. Вместо этого он притаскивает менталиста и убеждает его с не меньшим усердием, что он просто обязан промыть девушке мозги. Словно понимает и никому не желает подобной участи — влюбиться в него. Но Шинсо не уверен, что в Бакугоу есть хоть грамм понимания, хоть капля сочувствия. — Это идея Бакугоу-сана, — в голосе Момо слышится попытка замаскировать нежность. — Ты против? — Хитоши прищуривается — гнилой запах несвободной воли чувствительно бьёт в ноздри. Момо активно мотает головой. — Нет, я тоже думаю, что это хорошая идея. Мне очень поможет. Бакугоу-сан прав — это сейчас единственный подходящий выход. Понимаете, Шинсо-сан, мне нужно собраться. А времени почти нет. Если даже это сработает хоть на месяц, хоть на пару недель, мне будет проще. Потом, попозже, я и сама справлюсь, но сейчас не хочется рисковать экзаменами и будущей карьерой. Не говоря уже о жизнях людей. Мне правда нужна ваша помощь, Шинсо-сан. Единственное, что наполняет комнату — молчание Бакугоу. Всё то время, что Яойорозу говорит, он стоит в углу, словно пробует держаться подальше. Уверенный и неожиданно успокоившийся, и лишь коротко кивает, когда Момо бросает на него быстрый взгляд после своей речи. Она кивает в ответ, по-деловому, будто они давно уже договорились, обоюдно пришли к этому решению. И их совместная решимость подталкивает Шинсо к невозможному решению. Он не знает, что именно им движет, не знает, как собирается это провернуть, не знает, сработает ли вообще такой глупый, глубокий и сложный блок (ради всего святого, он же видит, как прочно сидит в Яойорозу эта влюблённость!), но он вдруг решает попробовать. Усаживает Момо на стул, не позволяя Бакугоу оставаться за его спиной, и прикрывает глаза, настраиваясь. Он без понятия, какая мантра тут может помочь, и на всякий случай выбирает самую сильную из своего запаса. Когда он поднимает на Момо взгляд, она вдруг белеет. — Шинсо-сан, подожди! — девушка подскакивает, и Хитоши, уже приготовившийся было задать ей вопрос, моментально захлопывает рот. Бакугоу, чьё присутствие он ощущает затылком, зло рычит. Шинсо хочется ему врезать: если он вдруг узнает, что Момо это не по своей воле, что это не её решение, он точно устроит мордобой. И не посмотрит, что причуда Катсуки гораздо больше подходит для ближнего боя. Больше всего на свете Хитоши ненавидит принуждение — он лучше прочих с ним знаком. — Дай мне минутку, секундочку… попрощаться, — Яойорозу говорит не про прощание с Бакугоу, вовсе не про него, а про собственные чувства — если получится, они исчезнут. Часть неё просто сотрётся. И Хитоши не представляет, как она может решиться на что-то подобное — насколько это должно её терзать. Шинсо кивает, чуть успокоившись. Ему хватает собственных внутренних противоречий, чтобы теперь вмешиваться в чужие. Ему хочется, по-честному, использовать причуду на обоих — приказать им скинуться с балкона, вот чего он хочет. Потому что бесит невозможно. Это тот конфликт, в котором он просто не должен участвовать. И не потому, что если узнает кто-то из учителей, его отчислят к чертям, а потому, что это максимально далеко от того понятия героя, которым он хочет быть. Впрочем, герои всегда помогают тем, кто в беде. Шинсо страшно подумать, вот эти два идиота, гениальные, сильные, блестящие, его товарищи, те, кого он считает достойными этого звания, те, кого он, может, даже считает безупречными — страшно подумать, что именно они теперь мечутся у него на глазах, отрицая всё своё великолепие этой тупой авантюрой. Ещё и с вероятность 90% бесполезной к тому же, потому что они не знают до конца, сработает ли его причуда вот так. С чувствами никогда нельзя быть уверенными. С такими сильными — тем более. Хитоши они жутко бесят сейчас. Из всех людей именно они, эти две безупречные константы, путаются в том, что любому другому было бы ясно. Умные и самостоятельные, они кажутся Шинсо глупыми детьми, и вместе с сочувствием в нём ворочается ещё и какое-то прискорбное разочарование. Яойорозу выглядит растерянной и потерянной, грустно глядит вдаль. Бакугоу смотрит на неё так пристально, так уверенно, что ни один мускул на его лице не дрожит. Бакугоу, вероятно, просто бессердечный. И Хитоши, который сочувствует Момо с самого начала, даже готов поверить, что он прав, когда Катсуки говорит, надавливая девушке на плечи, усаживая её на стул: — Это единственный рабочий вариант. Точно прав. Во всяком случае, когда Шинсо думает об этом, ему кажется, что из всех людей Яойорозу больше всего достойна восхищения, достойна любви, а не безответных чувств к… ну, Бакугоу, который даже «так будет лучше, это ради твоего блага» выдавить из себя не может. Момо кивает, соглашаясь, но как-то через силу, словно до конца не верит в это заявление. Словно что-то в ней до сих пор отчаянно сопротивляется этому, что-то не согласно сдаваться. Но она слишком рациональна, слишком собрана, слишком целеустремлена, чтобы позволить себе передумать. Хитоши знает кое-что о свободной воле. Но, к сожалению или счастью, ничего не знает о боли сердечной. Он способен сочувствовать Момо, но не способен понять, через что она проходит. Поэтому не ему судить, не ему говорить, что это глупая затея, не ему зачитывать манифесты, когда он даже не способен почувствовать то же, что чувствует она. В конце концов, они и правда товарищи — кто он такой, чтобы отказывать в помощи, даже если ему кажется, что это неправильно? Это то, что держит его здесь — необходимость помощи. Шинсо хочется закончить эту историю так, чтобы никто не пострадал. Но при прочих равных ему гораздо больше хочется, чтобы не пострадала Яойорозу. А Бакугоу, конечно, тоже человек, но настолько бессердечный ублюдок, что перспектива его страданий не вызывает у Шинсо дискомфорта. Как будто он способен страдать из-за чего-то подобного. Насколько Хитоши может судить, эта ситуация во многом ему на руку — не потому ли он так отчаянно старается уговорить Яойорозу поддаться чужой причуде? Она просто мешается ему, Катсуки очевидно дискомфортно от её симпатии. Вот его и настигает идея втянуть в это Шинсо. Сколько он там её вынашивает — год? Мастермайнд чёртов! «Говнюк», — думает Хитоши, но не лезет. И не подслушивает, что именно Бакугоу говорит, наклонившись к уху Яойорозу, как он окончательно уговаривает её успокоиться и приступить. Важно только, что у него выходит. И, когда Момо снова застывает на стуле, Шинсо не может подавить в себе порыв взять её за руку, прежде чем присесть перед ней, заглянуть в глаза. Ему кажется, человеческое присутствие её хоть немного приободрит после долгого общения с чудовищем. — Момо? — зовёт он и боковым зрением замечает, что Бакугоу передергивает. — М? — в её стеклянных глазах Шинсо видит своё отражение, и ему жаль, что пальцы её слабовольно разжимаются и больше не держат его руку — ему жаль утраченного тепла. — Доверься мне, хорошо? — шёпотом просит Шинсо, хотя ответа на этот вопрос уже не требуется. Он делает это для себя — в успокоение.***
— Бакугоу-сан, вы живы? Слава богам! — у Яойорозу хватка стоящая и подходящий рост, чтобы её лицо оказалось в достаточной близости от его лица, когда она вдруг нападает со своей заботой, обхватывает его за шею. Он жив лишь условно, и сам не знает, как ноги из этой передряги унёс. Как при этом умудрился ещё кого-то обезвредить. Кажется, он только что был так близок к смерти как никогда раньше. А он и до этого мог бы со Старухой маджонг раскладывать за чашечкой чая. Поэтому он, не до конца отошедший от состояния аффекта, просто стоит под её руками и весом, греясь от исходящего от неё тепла, вдыхая приятный запах (для разнообразия что-то кроме бетонной пыли и гари с пеплом), и чувствует, что у него не осталось никаких сил. Выжат — не готов ещё и к этой битве. Он сперва берёт её лицо в ещё не остывшие ладони, затем касается её носа своим и только потом целует настолько крепко, насколько осталось сил — запасы энергии истощаются тем явственнее, чем громче становятся протестующие удары сердца. «Ой, ну тебе жалко, что ли? Всего раз перед неизбежным концом, ну не будь таким мудацким», — уговаривает Катсуки собственное чувство справедливости. Уговоров этих хватает на те жалкие секунды, что длится поцелуй. — У нас не будет ничего, Хвостатая, — едва отодвинув её от себя за плечи, едва успев перевести дыхание и прийти в условную норму, твёрдо, уверенно, правдиво говорит Бакугоу. Видно: не врёт, не лукавит. Одно замешательство на лице Момо сменяется другим: растерянность от внезапного поцелуя мешается с растерянностью от этого теперь уж совсем внезапного заявления. — Но я вас люблю, — зачем-то признаётся она невпопад. Искренне, чёрт бы её побрал. Словно пришла доделать, что злодеи не доделали — добить его пришла. — Не, — возражает Катсуки, обессиленно мотая головой. И улыбается неожиданно даже для себя. Он знает, что его возражения тут не имеют силы. «Я вас люблю» от Момо звучит правдиво, сильно. Так, как звучало бы от него, если бы он вздумал сказать это ей. И это самая главная причина, почему он с самого начала уверен: ничему из этого не бывать. «Слишком сильно», — думает Катсуки, и впервые пасует перед силой. Герой остаётся героем, отказавшись от всего. Или, может, не всего, но чего-то очень важного. Потому что героем без жертв не стать, это как проверка на прочность, тест на профпригодность. Бакугоу знает, чем ему надо пожертвовать. Он всегда знал. — Это пройдёт, — выдавливает Катсуки и смотрит, не отводя глаз, как величественная Яойорозу Момо распадается на детальки прямо перед ним. И пытается сделать что-то, чтобы удержать собственный внутренний мир на непрочной леске самообладания. В конце концов, он и здесь ей не врёт: правда верит, что это пройдёт. Надо просто пережить сейчас, а там будет легче. И для неё у него есть способ.***
Катсуки долбится в чужую дверь в два часа ночи, нетрезвый настолько, что ноги не держат. Он зажимает какой-то пустяковый порез на плече, словно это достойный повод будить людей посреди ночи. Ему двадцать восемь, у него титул героя за плечами, мировая слава, рекордно высокое число обезвреженных злодеев и даже парочка неудавшихся отношений. У Момо резная дверь, собственное агентство и какой-то симпатяга-актёр в бойфрендах, если верить таблоидам. Но всё, о чём Бакугоу может думать: у них ничего не было. Он видит её на миссиях, и думает: «Дурак!» Видит на плакатах и в рекламе, и думает: «Дебил!» Видит под ручку с каким-то знаменитостями на геройских вечеринках, и думает: «Идиот!» И страшно, что вопреки всем его надеждам и представлениям, это не проходит. Не проходит с тех пор, как он сказал ей это своё «пройдёт». Прав он оказался лишь частично: у Яойорозу прошло. Не без помощи одного мозгоправа, но прошло — сработало, как и должно было. А в нём даже не собиралось затухать. И он даже к Шинсо придти не мог в такой же просьбой — насколько это было бы жалко? Всё, что ему остаётся теперь — спустя десять лет долбиться в чужую резную дверь ночью и надеяться, что не ошибся адресом. — Бакугоу… сан? Вы почему здесь? Вы ранены, вам помощь нужна? — Момо пугается его визита совершенно искренне. Переживает за него, как если бы это было по-настоящему. Как если бы это было тогда. — Помощь, да. — «Мозгоправа». — Подлатаешь? Яойорозу впускает его без лишних церемоний. Только просит сильно не шуметь, чтобы не будить кого-то в соседней комнате. Видимо, того самого бойфренда, с которым светится в таблоидах. Бакугоу даже не ревнует и правда старается вести себя потише. Молчит и смотрит, как руки с аккуратным сдержанным маникюром возятся с перекисью и бинтом. Он молчит, потому что хватает и просто смотреть. Удивительно, что после стольких лет ему нужно всего ничего — хоть какой-то намек уловить в её движениях, взгляде, мимике. Но Яойорозу лишь тщательно обрабатывает рану, иногда улыбаясь ему самой нейтральной из своих улыбок. Мол, всё будет хорошо. Эта улыбка — совсем не то, зачем он здесь. — Всё ищете того маньяка, — как бы между делом вставляет Момо. — Я слышала, что ваше агентство занимается этим делом, не составило труда догадаться, что вы обязательно за него возьметёсь. И не отступитесь, пока не поймаете виновного. — Почему ты так решила? — Потому что вам не всё равно. Катсуки скашивает на неё глаза. — Если признаюсь, что не всё равно, это получится, что я и человек хороший? — Нет, это вряд ли, — отшучивается она, наверное, даже не понимая, сколько в этой его фразе желания покаяться и получить прощение. — Но герой из вас что надо. Вам ведь это важнее? Она говорит уверенно и попадает в самый центр, так просто обнажая главную драму в жизни Бакугоу. Человеческое или профессиональное — за какой мечтой он согласится следовать, какой решит пожертвовать? — А тебе что важнее? — Момо задумывается над его вопросом, действительно задумывается. И пока она смотрит на него долго, Бакугоу так же пристально вглядывается в ответ, готовый зацепиться за любой намёк на малейшую возможность. На возможность, что то, что затушила тогда причуда Шинсо, ещё можно раздуть — что ошибку, которую он допустил, можно исправить. Что можно будет вернуть это её уверенное «я вас люблю» не в очередном лихорадочном бреду, а прямо так, в реальности. Сильнее всего Бакугоу надеется, что самая его большая ошибка — то уверенное «это пройдёт». Сильнее всего Бакугоу надеется, что ничего на самом деле не прошло. У неё тоже не прошло, и вдруг встанет на свои места, вспыхнет, выбравшись из-под слоя пепла и блоков чужой причуды, которая оказалась гораздо сильнее, чем они все предполагали — держаться столько лет, шутка ли! — Что от какой-то глупой царапины вы теперь точно не умрёте, Бакугоу-сан. «Нет, только от очень глубокой раны, которую, оказывается, и время не лечит». Бакугоу смотрит на неё и знает свой окончательный ответ: всё на свете проходит. Остаётся только суть.***
Шинсо не подслушивает — его просто будят голоса за стенкой. И до тех пор, пока они не замолкают, он предпочитает вставить в уши наушники и прибавить громкость. То, что происходит там, тысячу раз не его дело. Теперь уже не его. Он лишь прикрывает глаза, пытаясь снова уснуть. Но сон не идет. Он скорее улавливает, чем слышит, как осторожно приоткрывается дверь в спальню, как лёгкое тело скользит по простыне в деликатной попытке его не разбудить. Хитоши ставит музыку на паузу. — Я не сплю, — тихо признаётся он. — Не мог проспать такой неожиданный визит. К тому же, он долбился в дверь как демон, — мягкий смешок он чувствует затылком и, наконец, разворачивается к своей собеседнице. Ему даже не нужно включать лампу, чтобы различить в темноте знакомые утонченные черты. — Действительно, — не спорит Момо. — Чего он хотел? — Шинсо просто любопытно, но он не обидится, если Яойорозу ему не ответит. — Не знаю, — с сожалением, как если бы ей было стыдно, что она не спросила об этом, отзывается женщина. Хитоши знает: она больше ничего не говорит не потому, что не хочет продолжать разговор — она просто не умеет разговаривать с ним про Бакугоу, не хочет его смущать, ставить в трудное положение. Момо так заботится о людях. Поэтому он спрашивает сам, мягко, но прямо в лоб: — Это был подходящий момент для личного разговора. Чего не сказала? Яойорозу смотрит на него укоризненно — Шинсо это и сквозь темноту чувствует. — Что твоя заплатка и недели не продержалась? Чтобы он над тобой потом издевался на совместных миссиях? — попытку отшутиться Хитоши ей не засчитывает, и его недовольное молчание вынуждает собеседницу продолжить. — Какой от этого толк теперь? Мне не нужно, чтобы он меня жалел, думал, как я, бедная, со всем этим справлялась и молчала. Бакугоу-сан тоже многим пожертвовал. Но что важнее, он в итоге оказался прав — стало легче, а потом и вовсе прошло, как он и обещал. Поэтому зачем теперь об этом говорить, если мы тогда всё правильно сделали. — Уверена, что правильно? — А ты посмотри, куда нас привел этот выбор, и сам ответь, — чуть лукаво, немного обвинительно даже шепчет Момо и щипает его за запястье под одеялом. — Он там, где всегда хотел быть. А в моей жизни есть всё то, чего я искала… Меня всегда это в нём восхищало, до сих пор восхищает. Бакугоу-сан умеет правильно выбирать — его ориентиры, верность цели. И он отличный герой. С этим Шинсо не может не согласиться: Бакугоу добился своей мечты. О нём говорят здесь и по другую сторону океана. И то, что Хитоши чувствует, когда Момо говорит ему «в моей жизни есть всё то, чего я искала», очень похоже на облегчение и благодарность, хотя он и не подозревал до этого, что испытывает какие-то сомнения и неуверенность. — Я бы всё равно сказал. — Хитоши, для тебя просто любое торжество человеческой воли и усилий значит гораздо больше, чем причуда, — поддевает Яойорозу, шутливо отмахиваясь от его рук, обвивших её за плечи. Шинсо только фыркает в ответ: он бы сказал, чтобы преподать урок, что не все на свете подвластно чужой воле и силе. Бакугоу стоит знать, что настоящие чувства сами выбирают, как себя вести, что их не сдержать ни одной причуде, не утихомирить ни одному менталисту. С ними справится может только сам человек. Бакугоу стоит это знать. Но учить не задача Шинсо. Тёплое дыхание Момо касается плеча. — Спасибо тебе. Я ведь так и не поблагодарила тебя за помощь в тот раз. — Я толком и не помог, — растерянно отзывается Шинсо. Момо лишь легко хихикает в ответ, мотая головой. Наверное, он сам должен догадаться, что это значит, без чужой помощи.