Мастер

Кушетка кажется жутко неудобной. Келебримбор долго пытается расслабиться – желание вскочить и уйти свернуто в нем, словно пружинка в хитроумном механизме, - и в конце концов находит шаткое равновесие. Не только для тела – где-то там, внутри, после случайного толчка мысли приходят в движение шестеренки, и сразу становится легче, потому что остановить их практически невозможно. Нолдо готов ответить. - Снятся. Часто. О том, что уже сбылось. Хорошо, что я не из тех «счастливчиков», для кого кошмары – вещие; если бы мои осуществились – тогда, потом, не важно… - слова хрустят между зубов, как хрупкие косточки. Пауза между ними – взвешенная, Келебримбор не пытается сломать какой-то барьер, он решает, надо ли озвучивать мысль или лучше оставить ее при себе. – Я не выдержал бы. В сущности, уже без разницы. Он просто расскажет, как есть. Тот, другой, обещал не перебивать. - Это разные сны. Чаще темнота или пыточные – распространенное явление среди возрожденных, насколько мне известно; пребывание в Чертогах может помочь отстраниться от этого, отвары Ирмо могут приглушить боль, но после возвращения кошмары становятся слишком… материальными, что ли. Это тело, - Келебримбор в задумчивости поднимает ладонь, скользит взглядом по мозолеватым подушечкам и костяшкам, почти не щурясь на находящуюся над ним лампу, - не было там и не помнит всех ужасов, поэтому днем я могу вспоминать орков и Мордор совершенно спокойно. Да, неприятно вновь переживать сломанные кости, но не более того. Проблема в том, что в этих снах присутствует зачастую Саурон, а влияние майа, пусть и утратившего свою истинную мощь, вытравить уже не так просто. Келебримор не любит пустых слов. Он предпочитает молчаливое раздумье попыткам выболтать все детали, чтобы потом выразиться как можно точнее. - Пытка – это очень интимное действо в своей сути. Палач и жертва могут читать друг друга по малейшему жесту, взгляду, оговорке, по лишнему стону или неосторожному шагу. Когда мне снится Саурон, я снова вспоминаю, как боялся ошибиться, и этот страх слишком обобщен, чтобы я мог сбросить его со счетов. Такие кошмары напоминают о том, как часто я просчитывался – и по-крупному, - и после них я чувствую себя выжатым. Я не могу ручаться, что не ошибусь снова. Он выделяет голосом последнее слово – не понятно, то ли пытается подчеркнуть важность этой мысли, то ли маскирует дрожь связок. - Эти сны – как обширный путеводитель по моим грехам. Заставляют заново вспомнить беспомощность, гордыню, наивность, глупость… Что там еще было, - Келебримбор небрежен. Нарочито небрежен, до чертежной выверенности. – Но с этим я учусь справляться. Это отголоски прошлой жизни, круги на воде – рано или поздно они затихнут, как и любое эхо. А вот то, что это эхо рождает… Ему снова нужно несколько секунд – вздохом снять напряжение губ и голоса. - Две вещи. Мне снится, что я проиграл раньше и продал Три кольца. И что предал семью – нет, я и так предал, но делом, не сердцем, а во сне я окончательно тону в каком-то исступленном безумии, превращаюсь в гордеца и лжеца, в чудовище, которое уже не верит, только зачем-то хочет… покорить мир, завоевать любовь, превзойти всех – не важно, как, но втоптать свой Дом в грязь и единственным остаться на вершине. Чистеньким. Со знаменем не черным, а выполосканным до серого цвета. Эти эмоции слишком настоящие, потому что какие-то их зачатки жили во мне тогда – и живут, видимо, сейчас. Обрубки, рудименты, и все же; говорят, после Чертогов эльда возвращается иным, и я верю этому – ровно до очередного кошмара. Смешок в конце выходит невеселым. Тем не менее, Келебримбор улыбается – спокойно и искренне: он не задает вопросов, потому что уже нашел решение. - Когда я возвращаюсь в Аман к матушке или друзьям, кошмары перестают сниться. Наверное, можно было бы оставить уже Тол-Эрессеа, но я боюсь потерять последний способ контроля за тем, что упустил Намо и недоглядел Ирмо. Пусть это и болезненно, но не всякое же лечение проводить только цветочной росой?