XXVIII
7 марта 2019 г. в 12:56
Примечания:
В: Этот вопрос прокочевал уже по всем аскам. Пусть будет и здесь.
Итак. Представьте, что вас заперли в небольшой комнатке, из которой нет выхода и где не работает магия, на сутки с персонажем, которого(которую) вы ненавидите (с кем конкретно - решайте сами). Что бы вы делали?
В камере ни окон, ни дверей, новая, еще помнящая жар ковки решетка куда-то подевалась, и даже проржавленные гнезда для прутьев сравнялись с полом. Ни «как», ни «почему» нолдо не интересно, ведь каково ни было бы объяснение – чары, насланный кошмар или, в пику строптивцу, видение о хоть каких-то крохах свободы, после которого пробуждение покажется мучительнее дыбы, - причина единственна: Саурон.
Майа спокоен. Расслаблен. Даже ленив – кошачий плавный наклон головы, волчий оскал, саламандрий огненный взгляд. Саурон сшит из повадок животных, Келебримбор – из проспиртованных швов и бинтов, прикипевших к коже. Нолдо подслеповато щурится, силясь в спокойствии Жестокого различить желанную трещину, все, о чем он способен думать – отсутствие дверей: отсюда Саурону не выбраться.
И еще о том, что наконец-то не стягивает руки цепь.
- У нас целый день, - тянет майа сквозь зубную щель. У него вместо нутра – бездна, и ее голос Келебримбор слушает внимательнее, чем следит за рассеянным жестом плеч. – Чем займемся, мастер?
Это действительно может быть сон. Может – ловушка. Камень кругом – сплошной, сколотый, ощерившийся почти как оскал Жестокого, - давит далеко не так сильно, как мордорский вулканический базальт. Просто камень, декорации, но и они важны: достаточно ли тверды плиты, чтобы дать оттолкнуться в прыжке, и насколько длинны шаги, которыми придется камеру пересекать.
При Сауроне ни оружия, ни доспеха: расклад честнее, чем мог случиться, и все равно безнадежен. Отец учил Келебримбора обращаться с клинком – и он без сомнений выдержит натиск даже трех или четырех орков одновременно, Туркафинвэ между делом показывал, как обходиться одним охотничьим ножом – при доле везения мастер справится и с волком-одиночкой.
Но здесь и сейчас он гол и слаб. Из всех инструментов – кореженные переломами руки, крючья едва гнущихся пальцев, над которыми пищат с насмешкой тюремные крысы. Нужно что-то еще. Хуан не учил, но прожил рядом достаточно долго, чтобы помнить его повадки: нолдо щупает языком дырки выбитых еще в Эрегионе зубов и молча рассчитывает прыжок.
- Скучно, мастер, - жалуется – издевается? – Саурон и словно специально придвигается на шаг ближе.
Келебримбор едва чувствует тело и совсем не ощущает камень – ни его жаркого сердечника, ни щербатого оскала, будто он не плоть Арды, а лишь ее призрачное подобие. Скорее все же сон – боли нет, рассудок холоден, мысли точны, он перебирает варианты, словно прокручивает зубчики щелкающего неизбежно в такт механизма.
Чары, лихорадка, кошмар – опять же, не важно, ему незачем бояться риска, потому что хуже не станет. По большому счету, Хуан погиб из-за Саурона. Финрод тоже. Его мастер почти не помнит – только отсвет, витражную тень, дыхание Нарготронда, - а младшего брата короля не хочет вспоминать. Что сказал бы Ородрет – не все решается действием, слова сильнее удара, - не хочет думать, пока нащупывает стопой удобную для толчка выемку пола.
- Может, поговорим? – поднимает Жестокий вывернутые линиями вверх ладони, рукава одеяния скатываются к локтю, собирается складками и тень у ног Саурона. Взгляд его крадет внимание нолдо – радужка плавится, темнеет из пламенного в патину, оскал растягивается приветственной улыбкой. В камере были двое – пленник и майа, - и остаются двое. Бывший правителем Эрегиона. Бывший Аннатаром.
Иногда на пыточном столе Келебримбору кажется, что его кровь, изливаясь и закипая, ранит орков. Это что-то большее, чем ненависть, чем ярость, чем слепое желание уничтожить. Тянет жилы встряхнуться, оскалиться в ответ, закричать или молча скривиться в презрении, вздернув последней данью своей гордости подбородок – сделать хоть что-нибудь, вмешаться в наваждение, развеять ложь, - но он хранит каждую кроху сил, и так зная, что все кругом не более, чем воспаление, и он сам тоже воспаленный, обжигающий, нацеленный, как последняя пережившая перековку стрела.
С Сауроном – никаких разговоров. Никаких сожалений – победе не быть, - но и никаких сомнений – выбора тоже нет, потому что возможен лишь единственный исход.
Мастер сутулится, опускает подбородок, защищая горло, и молча бросается вперед.