Мастер

Они приходят совсем под ночь. Взашей выталкивают из комнат подмастерьев, переворачивают кузницу, ворошат бумаги, перетряхивают ящики с инструментами, пакуют в закорючки букв каждое сорвавшее слово, превращая крики отчаяния в оружие для суда. Кругом только черное: глубокие капюшоны, крылатые мантии, глухие к мольбам взгляды, из огней – лишь тусклые угли в горне и факелы в лапах собак на щитах сопровождающих их рыцарей.       Поводки Господних псов держит в жилистых руках отец Аннатар – и он же единственный, кто в эту ночь не прячет лицо.       Дыба выворачивает назад руки, боль выворачивает наизнанку желудок. Келебримбор очень скоро перестает кричать – только захлебывается шепотом, языком пересчитывает зубные сколы, как костяшки четок. Здесь к Аннатару обращаются по-другому – святой брат Саурон, - и он никак не может привыкнуть. Палачу, в общем-то, плевать, кого и как зовет матер сквозь вопли, только перестает крутить колесо под отмашкой инквизитора.       - Мы под протекцией… Королевы Галадриэль…       - Перед Богом вас королева-еретичка и лесная ведьма не защитит, - бросает, едва оторвавшись от записей, Саурон, и меняет сталь в тоне на ласку. – Но не беспокойся, сын мой, до нее я тоже доберусь. Покайся. Этим ты поможешь и ей.       У Келебримбора не то чтобы есть силы гордо отказываться – только молчать, закатывая воспаленные глаза и спешно слизывая кровь с губы, и спустя благословенную минуту передышки ад снова взрывается в его костях.       Хруст суставов, паленая ожоговая вонь, ломанная боль искореженных рук.       Безвоздушная грудная тяжесть от молчания того, кто и так не снисходил к нему – но хотя бы смотрел с сожалением сквозь золотые церковные витражи. Келебримбор пытается спать, чтобы не слышать тишину неба, от которого в камере – окошко под самым потолком площадью с ладонь, - но не может.       Если не мучается он сам – мучаются ученики. Он мечтает оглохнуть, но даже сквозь кошмары может различить голос каждого из них.       За их свободу от боли (о жизни речь давно не идет) он соглашается на все. В филиграни инквизиционных отчетов значится «чистосердечная исповедь» вместо «выжато под пыткой», но Келебримбор смотрит на свои искореженные ладони, которыми уже никогда не хватит сил удержать кузнечный молот – и ему плевать.       Он сознается, что ордена для девяти королевских послов ковал, используя темную магию. Кается, что призвал демона, чтобы в срок выполнить заказ на семь печатей для купеческой гильдии. Каждый его обессиленный кивок превращается в запись о запрещенных искусствах, пролитой младенческой крови и совсем заумной чародейской мути: от слез в глазах все расплывается так, что не прочитать, даже когда подсовывают пергамент под самый нос.       - Где ты выучился всему этому? – спрашивает в тишине передышки Саурон. Келебримбор молчит – ценит возможность хотя бы минуту дышать без желания умереть.       - Гордыня, достойная феанорова выродка, - крестится доминиканец, и мастер снова снисходит в ад.       Самых младших щадят: дают сменить тюремную робу на послушнические мантии и увозят в горный монастырь замаливать грехи. Подмастерьев казнят – после криков свист стрел кажется почти мелодией, ласкающей опаленные уши. Саурон обещает жизнь и ему – если подпишет, что создал колдовское кольцо, дарующее молодость и красоту, для королевы Галадриэль, - но в ответ на это Келебримбор скалится окровавленным ртом и хрипит ошметками легких, что свою покровительницу даже Сатане – а Саурон его слуга во плоти, - не выдал бы.       За уже данные показания ему обещают смерть. Мастер ждет стрелы в сердце как избавления, но когда его вытаскивают на городскую площадь, он видит облитые маслом поленья. Рвется из хватки стражи так, что трескаются рубцы на спине, но это не помогает. Келебримбор воет и бьется головой о столб, призывая гибель, но она упорно не торопится.       - Ты мог по-другому, - говорит Саурон. – Но выбрал упрямство покаянию. Феанорову отродью – феанорова смерть.       В ответ на молитвы небеса молчат.       В засушливом летнем зное костер занимается от первой искры.