Набирающий темп

      Утро 3 июля 1920 года. РСФСР. Томская губерния. Ново-Николаевский уезд. Чаусская волость. Город Колывань.       В городе, казалось, правят мир и затишье. Ушли белые, им на смену пришли красные. Сменилась власть. И только. В остальном же всё оставалось как прежде. Небольшой купеческий город с богатой историей и развитым кустарным производством, всё своё существование посвятивший службе старшему, губернскому городу Томску, связующий его с младшим ему городом Каинском, прибывает в тишине. Затих он давно и вовсе не потому, как может показаться, что обрёл умиротворение. Он не из тех характером, кто молчит в спокойствии. Колывань – другой. И игнорировать сигнал соседям не следовало бы. Затих Колывань – жди чего худого. В мирное время буйный, оживлённый, живущий от празднества к празднеству, он молчит накануне бури. Прислушивается. Что происходит снаружи, вне его границ? Каковы дела у соседей? Есть ли какие радостные для него вести, худые для соседей? Прислушайтесь к нему и вы. Прислушайтесь к его угрожающему безмолвию.       За каменными особняками купцов, за деревянными избами с хорошего бруса, на широкой улице на возвышенности в храме Александра Невского ведётся служба. Воспевают молитвы, обращаются с просьбами к Божьему сыну, Божьей Матери, самому Богу. Слышится хор священников, что разносится по округе храма таинственной мелодией. Окружённый служителями храма, по центру зала на коленях стоит особый и сейчас единственный прихожанин. Он не открывает глаз и со сложенными ладонями зачитывает выученные наизусть молитвы о спасении. Обращается ко всем святым, но всегда главный для него один – Николай Чудотворец. Как зачитает молитву – поднимет к куполу голову, откроет синие глаза и перекрестится как положено, потом закроет глаза, склонит голову и вновь за молитву. И так каждый раз, пока все не будут прочитаны. Голос его звучит тихо, глубок и полон страданий. Страдания эти были общими для крестьян его и Чаусской волостей, многих волостей Томской губернии. Но с появления Ново-Николаевска связь с крестьянством столь укрепилась, что всё чаще воспринимает он себя как крестьянский центр, а не купеческий. Да, город ослаб, потерял свои позиции, богатство, приличную долю обогащающего его капитала, и Иван переживает это как физическую слабость в теле, как недомогание и состояние нервозности. Он становится всё более раздражительным и озлобленным, искренне гневается на Николая. Его лишили будущего, ради которого он трудился более века. У него его украли, и виновник должен понести суровое наказание. Такое, какое задушит его в молодости, пока он не окреп вновь. Такое, после которого он никогда не восстановится. А может, даже такое, что навсегда сотрёт его с лица и из памяти славного государства Российского. Прозвучала последняя молитва, Иван перекрестился и выдохнул, высвободив в своём нутро место для надежды. Он всегда верил только в собственные силы и практически не обращался за помощью к другим, но всегда помогал деревням и сёлам в округе поднять сельское хозяйство, кустарное дело и прочее. Вот кто всегда были ему друзьями и товарищами – вовсе не другие города. Иван поднялся с колен и в эмоциональном надрыве заявил:       - Да рухнет старый православный мир, окажись я на ложном пути!       И сам того не понял, как предрёк собственную трагедию. Удивительным ему казалось, какие чудеса порой мог творить он в своих громких речах. В юношестве это он, также в порыве эмоций, предрёк падение прежней Колывани, ныне Берского села. Он же предрёк трагедию Ново-Николаевска, вымирание главного недоброжелателя и ненавистного соперника. И если окружение замечало за ним такое, то из памяти Ивана мгновенно вылетало сказанное. Сказал – и на этом всё, более не вспомнит. Осмотрев беглым взором роспись храма, молодой человек лет двадцати двух удалился на улицу и направился по улице к своему особняку. Было на удивление тихо, хотя часом ранее слышались возгласы крестьян. Возмущались. Вооружённые красные собрали продовольствие с кулаков и простых крестьян. Уж сколько лет Сибирь русская, столько и зажиточная, богатая на земли и продовольствие. Только не нынче. Не последние два-три года, что поражает засуха, низкий урожай, а к этому ещё и война внутренняя. Удар за ударом по благосостоянию Колывани. А теперь ещё и продразвёрстка. Колыванцы собрались на центральной площади, откуда только что отправились комиссары в Ново-Николаевск, с отнятым продовольствием. Им вслед плакали сидящие у побитых мужиков бабы. Побили, ворюги! Побили люд трудящийся славно! Тех, кто кормит их же! Зерна, муки, хлеба осталось крохи. Иван остановился на площади и смотрел на озлобленных колыванцев с туманом синим в глазах. Злоба переполняет его внутри, но внешне он остаётся не то спокойным, не то бесчувственным. Ни эмоции на лице. Он стоит и смотрит на горожан, потом глянет на собор Живоначальной Троицы, на купеческие каменные дома, один из которых – его жилой. Пережив страдания и горе, крестьяне в расстроенных чувствах разойдутся по своим углам, и на площади вновь тихо. Раздастся одиночный удар колокола храма Живоначальной Троицы, и птицы взметнутся с насиженных мест. Иван ищет упокоения в небесной голубизне, но не находит. Чем дольше он стоит, чем больше размышляет о последних днях, тем сильней отбивает ритм сердце сквозь косоворотку.       С севера кто-то въехал на лошади в город и явно спешил добраться до телеграфной конторы. Красный. Иван повернулся в сторону Городской Думы и направился прямиком туда, по пути прислушиваясь к звукам. О чём говорят колыванцы? Кто этот приезжий? Что ему понадобилось в городе? Был им инструктор отдела управления Ново-Николаевского уездного исполкома советов С. А. Белинченко. Расседлав коня, тот торопился связаться с заместителем заведующего отделом, господином Г. М. Толстиковым. Выпросив у местных телеграфистов и воспользовавшись своим положением, он занял аппарат и вышел на связь с Ново-Николаевском. Иван успел к тому времени дойти до здания Городской Думы и остановился. Белинченко прибыл в Колывань из деревни Вьюны, богатой, зажиточной, северней от Колывани и Скалинской деревни, что за селом Чаус. Иван давно и близко знает Василия, лучшим другом тот ему приходится. Характер у него порченный, своенравный и дерзкий время от времени. Совсем недавно, год-полтора назад, Василий отыгрывался на неприятных ему белогвардейцах как мог. Сначала заманит к себе, а после тех никто не найдёт более. Куда девал – никто не знает. Ясное дело – крестьяне вьюнские не лишены ума, наперёд видят. Сначала белые доставали террором, а теперь и красные взялись. Ой, не в пустоту Василий глядел ещё год назад – знал, что уж лучше самостоятельного бытия крестьянам ничего не сыщешь. Уж лучше самим по себе быть, чем с красными или белыми! Вот оно и повелось ныне. А Белинченко тем временем начал докладывать, и голос его на нервной почве то повышался, то падал:       «Выборы вновь организующейся Вьюнской волости не состоялись. На съезд явились лица четырёх селений до двухсот человек, явно саботировали. Шлите немедленно помощь красноармейцев и агента губчека. Призывные 1901 года Вьюнского селения не являются. Отвечайте Чаусы, ожидаю, разрешите переизбрать сельсовет Вьюнской вновь организующейся волости.

Инструктор Белинченко"

      - В Чаус? Думаешь, там тебе будет покой, Белинченко? – Шепчет Иван, а после тихо усмехается. – Мы уже почти готовы. Безусловно, Василию безразлична ваша идея образования Вьюнской волости. Он брать в такое время ответственность за собратьев не станет – не до этого, да и зачем, при таком тяжёлом положении крестьян?       Только Белинченко Ивана не слышал, как и не видел. Собравшись, он вернулся к коню, оседлал и отправился на север, спускаться с горки вдоль Чауса. В село Чаус.       Тем временем в селе Чаус.       В центре села собрались местные. Общий сбор. На пустой площадке стоял в центре внимания молодой человек со светлыми русыми волосами и синими глазами, многими чертами повторяющий Ивана. Звали его Александр Лаврентьев. Был он местным духом, сельским, приходился братом-одногодкой Ивану, недавно принявшему фамилию Жернаков. Лаврентьев продолжал жить в тени брата и подчиняться ему как городу, даже будучи волостным центром. Однако сегодня приказа со стороны города не требовалось для того, чтобы возбудить своих крестьян. Дождавшись подхода местных, Александр обратился к ним с речью, заранее подготовленной:       - Граждане! Вступив на борьбу с коммунистами, власть остаётся советская, но не коммунистов. Здесь организован Чаусский сводный батальон, и власть в его руках. Приказывается: встать на защиту самих себя мужскому населению в возрасте от 18 до 45 лет и взяться за оружие, кто с чем может, иначе говоря, мобилизовать всех граждан, способных носить оружие. Сформируйте отряды, выделите из своей среды хороших руководителей, начальственных лиц.       Все внимательно слушали и внимали его речам, после чего пара мужиков радостно воскликнула, и тогда все разошлись. Александр осмотрелся вокруг и убедился, что среди людей нет подозрительных лиц. Всё шло плавно и пока уверенно. Крестьянский люд вымучен последними тремя годами и более терпеть не станет. Время подходит – вспыхнет пожар восстания. Для этого есть и основания, и средства, и слова сила. Он не единственный в этом деле, их много, десятки, а то и сотня наберётся. Поселений даже, не людей. Весь север с ними, часть запада и часть востока тоже заинтересованы. Большевики всех выводят из себя. Никак иначе, как воруют наглейшим образом! Отнимают последнее. Ну, поборам пришёл конец. Более ни крупинки, ни зёрнышка!       Только Александр развернулся к своему дому, как ощутил прибытие значимого лица. В село от деревни Подгорной по старице Оби скакал Белинченко, а вслед за ним посланный Иваном гонец с письмом личным. Тогда сельский дух направился навстречу им. Белинченко проехал мимо, не придав значения фигуре, остановился у гостевого дома, расседлал коня и прошёл внутрь. А вот гонец признал адресата и остановил коня напротив, подвёл к Александру.       - Личное послание Александру Дементьеву от господина Жернакова.       - Благодарю, - Приняв письмо, он тут же вскрыл его. – Иди за мной.       Так они и пошли к дому Дементьева, ибо потребуется писать ответ. Содержание письма было следующим:       «Дорогой брат, ситуация накаляется, будь готов в любой момент действовать. К тебе направился С. А. Белинченко, инструктор отдела управления Ново-Николаевского уездного исполкома советов. Собрание по организации и выборам Вьюнской волости сорваны Василием, инструктор вернулся в расстроенных чувствах. Полагаю, Василий ярко продемонстрировал свою природу. Удержи до начала у себя инструктора, контролируй его действия, бежать не позволяй. Начинай отмечать красных по дверям, уже скоро выступим.

Твой брат, Иван"

      Александр складывает пополам по изгибу письмо и откладывает под плащ, после чего заходит в дом в компании посланца. Теперь его черёд писать письмо.       В тот же день. Деревня Вьюны.       Добротный деревянный дом на каменном фундаменте в один этаж стоит на окраине деревни Вьюны и смотрит на речку Вьюну. Дом, всем местным знакомый, в том числе за счёт совсем недавних событий. Уж сколько в него вошло белочехов? Уж сколько белочехов оттуда так и не вышло живыми? Этот украшенный резьбой дом стал для белых усадьбе Белякова, местного известного торговца, было душно даже при открытом окне, у которого за столом сидели трое лиц мужского пола. На столе раскрыта карта округи, вскрыты письма. Велось планирование действий, и трое лиц обсуждали каждый шаг, когда к окну подошёл почтальон. Мальчишка, давно знакомый, на их сторону завербованный, знающий каждого и знакомый каждому, завидев ещё по пути к дому троицу, постучал в открытое стекло. Осторожно, чтобы не навредить, но отвлечь на себя. Опасливые взгляды устремились на него.       - Письмо для Вас, Василий. Из Чаусы.       - Чаусы… - Тихо протянул тот и дотянулся до мальчишки через окно, принял письмо. – Наш пишет?       - Наш.       Василий первое время смотрит на письмо, бросает взгляд на почтальона и только после встречного взгляда с Персовым вскрывает. Пишет Александр:       «Да благослови твоих крестьян, Василий! Пишет тебе Сашка. Получил письмо от Вани, пишет он, сорвал ты собрание. Не обвиняю, дело твоё. Вот о чём пишу: отправил Белинченко телеграмму о помощи из Колывани в Ново-Николаевск, остановился у меня. Пока мы готовимся, не отпущу от себя, сделаю всё возможное. Как будем готовы, то с тобой выступим. Как договаривались, агитацию ведём активно, народ настроения принимает и всё больше коммунистов презирает. Есть предложение: остались на хранение две пушки екатерининских остроговых, передам в пользование. Ядер мало только.

Александр Дементьев".

      Василий довольно улыбается, перечитывая письмо. Пушки. Отлично! Самое то. Персов наклоняется над столом к нему ближе и ждёт, когда тот поделится информацией. Только вот улыбка на лице Василия угасла куда быстрее, чем возникла. Нахмурился и встретился с взглядом Персова, а после Белякова. Те ждут. Удивительно, но Василий не сразу ощутил пальцами, что держит два конверта одновременно. Что ж, интересно. Значит, письма два? Василий присматривается ко второму письму, из Коченёво. Вскрывает на глазах товарищей и зачитывает про себя. Вновь улыбка возникает на лице, Василий остаётся доволен прочитанным и передаёт его товарищам. Персов зачитывает вслух, а Василий высматривает в окно знакомые лица. В письме от некого Кондрата, известного только самому Василию, пишут, что местные крестьяне готовы уже накануне присоединиться к восстанию против коммунистов. Его крайне возмутил арест местных активистов и деятелей. Кондратом звали дух села Коченёво, тоже своенравного, самоуверенного и решительного своими жителями. Это одно из древнейших поселений их обширного края, по поверьям основанное уже в середине XVII века. Кажется, отдельные их товарищи по беде уже вот-вот взорвутся, без указаний с его стороны. Беляев и Персов обсудили между собой только что прочитанное и заключили, что необходимо срочно поддержать товарищей и их настроения, выдвинуться к железной дороге. Персов поинтересовался, что с первым письмом?       - Мы вынудили податься в бегство Белинченко, а в итоге из Колывани в Ново-Николаевск телеграмму о помощи отослал. Сейчас отсиживается в ожидании, в Чаусах. Наши люди удержат его там до судного часа.       - Вон оно как сложилось. Ожидаемо от этой гнили!       - Готовиться надо к выдвижению. Первыми очистить следует Скалу и Колывань с Чаусами.       - Верно сказано, товарищ Беляев. Разошлём всем нашим письма о готовности встретить нас у себя. Двух дней должно хватить.       - Дайте работу и пищу нашим кузнецам, пускай куют вилы и ружьё, ядра выплавляют. Знаю, на днях прибыл к нам в деревню молодой кузнец из Ново-Николаевска. Агитация сделала работу, на нашей он стороне. Чаусы предоставят нам екатерининские пушки, но ядер мало сохранилось.       Персов стукнул кулаком по столу с силой, но никто не шелохнулся. На лице их читалась решимость и уверенность в том, что всё у них получится. Василий отбрасывает на стол к окну письма и опускает взгляд к карте. Им предстоит распространить свою власть на всю округу и даже выйти за пределы Чаусской волости. Задача не сложная и реальная в нынешних обстоятельствах. Они отлично сыграли на боли и гневе крестьян через свою агитацию, натравили кулаков против коммунистов. Остаётся только непосредственно приступить к плану. И тогда, если все к ним присоединятся, если им дастся отрезать уездный центр от железной дороги, то… власть будет у них в руках. У крестьян и у Вьюны.