For blue skies

— Я все упорно не понимаю, почему частные больницы сохраняют в себе минимум от больниц. Гиллис пощупал свою пробивающуюся щетину, сквозь которую лучилось бледное солнце полудня. — Привычный образ больницы не заключает в себе определенный канон. Никто не превращал белые стены в стандарт, где ты должен болеть. Или того хуже — умирать. — И все же, — нетерпеливо прервал Брендон. — Если это не стандарт, то почему нельзя изменить его и для обычных людей? — Больница — та же армия. Только вот люди, у которых есть деньги, готовы отдать все до последнего доллара, лишь бы знать, что и в самую последнюю минуту никто не озвучит и так очевидные вещи вслух. — Это значит, что богачи боятся смерти больше? — он недоверчиво ухмыльнулся. — Нет, мистер Ури, — Гиллис едва улыбнулся. — Это значит, что богатые куда успешнее прячутся от своего страха за денежным веером. Они помолчали, прежде чем доктор смог продолжить: — Когда я был помоложе, я занимался частной практикой в Норвегии. Там же я подрабатывал в центре эвтаназии. И каждый раз наблюдал весьма жалкое зрелище по мерам моей тогдашней чувствительности: семьи этих богачей просто помогали им создавать иллюзию очередной деловой поездки. Никаких слез и молитв, никакого страха и горя на этих идеальных лицах. Мы называли их беглецами. Брендон лениво сложил руки на груди, презрительно улыбаясь: — От себя не убежишь. — Моя профессиональная этика не позволяет одновременно двух вещей: давать в обиду своих пациентов и делать замечание им же. Но я нарушу. Не вам их осуждать, мистер Ури, — Гиллис криво улыбнулся. Брендон пожал плечами. Врач продолжал: — Но лишь однажды некая мисс сорвалась. Она без преувеличения рыдала на коленях. Но когда пришел ответственный час, села и уехала, даже не сказав прощальных слов. Должно быть, она сожалеет и по сей день. Но это было самое живое и самое честное, что я видел в мире, где люди платят, чтобы слово «смерть» не произносилось. — А вы, вы осуждаете их? — Больше нет. Сейчас, по крайней мере. Если невозможно оттянуть кончину, нельзя и осуждать желание сделать все возможное, чтобы облегчить ее. Короткий вздох оставил легкую пустоту после себя. Брендон мучительно долго рассматривал собственные пальцы. — Почему это так злит тебя? — мягко поинтересовался Гиллис, тут же получив настороженный взгляд. Можно было считать, что он попал в яблочко. — Иногда я думаю, как умирал он. Отец. И я думаю о том, как все смотрели на это. И о том, как смотрел я. Нельзя всерьез думать об этом, ведь я ничего не знаю. — А как много вы знаете, мистер Ури? — Недостаточно, чтобы делать выводы. Все всегда упирается только в одно. — В ваше нежелание знать, — Гиллис вздохнул. — Не задавайте себе вопросы, на которые не хотите услышать ответы. Вы создаете мощнейший парадокс в собственной голове. Он разобьет вас. Лицо Брендона посерело: он не мог скрыть мрачного волнения и не мог избавиться от него же. — Уже поздно говорить об этом. — Тогда нам стоит поговорить о том, о чем еще не поздно. Как мне кажется. Брендон расслабился и шумно втянул воздух. — Конечно. — Что насчет памятных объектов? Он задумался на секунду, вспоминая все вещи, на которые обращал внимание. Луч, мазнувший по стеклу настенных часов, больно ударил отсветом в глаз. — Вещи, которые бы разбудили мои воспоминания? Ничего примечательного. — Разве мадам Грейс не пытается помочь вам? — Знаете, — Ури задумчиво хмыкнул, — мне кажется, часть вещей просто отсутствует. — Неразумно было бы с ее стороны убирать их, — Гиллис нахмурился. Но тут же заставил себя расслабиться, откидываясь на спинку кресла в мнимой непринужденности. — Вы помните способ, которым хотели лишить себя жизни? — Нет. — Нет? — Нет, и никогда ни с кем его не обсуждал. — Ясно, — врач потянулся за блокнотом. — Мне рассказывали некоторые детали, которые были спутниками... или, быть может, даже катализаторами этого поступка. И о вещах, которые тоже были тогда с вами. — Мне в любом случае нет дела, — холодно заметил Брендон, тоже откидываясь на спинку кресла. — Я не стану рассказывать об этом без вашей воли, — Гиллис мягко улыбнулся, стараясь сгладить углы диалога, свернувшего не в ту сторону. — Я просто хочу сказать, что ведь вы явно имели какие-то... личные вещи, которые должны были стать толчком к возвращению памяти. Я точно не знаю, какие конкретно, но мой совет для мадам Грейс был именно таким — принести их. — Телефон, — бросил Брендон. — Так. Телефон. И что же? — мужчина подался вперед, кивая. — Кажется, это одна из тех вещей, о которых вы говорите. Я попытался уничтожить его. — Снова? — Снова, значит? — Брендон хмыкнул. — Не удивлен. — Наверняка там были медиафайлы, которые могли бы стать вспомогательными? — Гиллис отложил блокнот. Кажется, он собирался зайти с другой стороны вопроса. — Да. И мне советовали покопаться там. Однажды я просто зашел в душ и отформатировал память. От облака я все равно не знаю пароля. А телефон подмочил, чтобы не было подозрений. — Вот как, — он снова вздохнул. — Соцсети? — Удалил все не глядя. Отшутился. — Вот как, — тупо повторил Гиллис, и его лицо сковало напряжением. — А что насчет вещей, которые отсутствуют дома? По вашему мнению. — Не хватает фотографий на стенах. В моей комнате странные пробелы. Мать говорит, что не трогала ничего. — И вы не пытались спросить у сестры? — Я не пытаюсь раскопать тайну своей прошлой личности, — Брендон едко цокнул языком. — Это универсальный ответ на любой ваш вопрос, который касается моего энтузиазма узнать о прошлом. Более того, я рад быть свободным от этого дерьма. Пауза повисла дребезжащей струной. — Вы уверены, что мадам Грейс скрывает что-то? — наконец уточнил Гиллис. — Да. И пусть так. Ей хуже. — Хуже? — Хуже. Она откровенно хочет слепить из меня то, что ей вздумается. Сохраняет половину от «старого-доброго Брендона», при этом пытаясь создать новую половину, скрывая ту, что не нравилась ей. Впрочем, у нее все равно ничего не выйдет. Я не стану помогать ей в этом. Я не стану подыгрывать и заставлять вспоминать себя о том, что было. Пусть получает. Гиллис устало вздохнул и стянул с себя очки, осторожно укладывая их на столик. — Зачем? — только и спросил он. Брендон в кресле выпрямился и лениво скользнул взглядом по золотистым дужкам очков, лежащих перед ним. Он чувствовал себя чертовым говнюком, глядя на врача, который задал этот вопрос, будто жертва на последнем издыхании. — Все по той же причине. Я позволяю себе маленькую месть за то, что мое достоинство не воспринимается: невольно или специально, это уже второстепенная вещь, — уголки его губ болезненно дергаются вверх. — Она выстраивает из меня кого-то, кто угоден ей здесь и сейчас. Пытается напомнить обо всем том, от чего я бежал, скрывая те вещи, которые, возможно, я бы все-таки хотел вспомнить и принять даже сейчас. Ее преимущество — это память. И только потому, что ей известны все детали мозаики, не значит, что она имеет на них большее право, чем я. Гиллис молчит и опускает взгляд. Его пальцы наощупь находят отложенный блокнот. — Не надо распоряжаться мною. Если это будет продолжаться — я буду отвечать тем же. Я веду себя словно чертов мудак и знаю, что не должен. Не тогда, когда вся жизнь этих людей начала осыпаться с уходом близкого человека, — его губы снова искривляются, и это единственное, что позволяет не сорваться на повышенный тон. — И я бы солгал, если бы сказал, что преисполнен сочувствия и скорби так же, как и они. Это что-то туманное. Я даже не нахожу в себе сил на чувство вины, которое должен испытывать при таких мыслях. Но даже если так, не стоит забывать, что это... вроде как общее горе. — Твои воспоминания, Брендон. — мягко вклинился Гиллис, заставляя его удивиться второй раз: психотерапевт редко переходил на «ты». — Разве ты не думаешь, что эти обходные маневры, которые устраивает твоя мать, не направлены на твою защиту? — Я же сказал, это распоряжение моей жизнью, даже если она не осознает, что делает, — сдержанно объяснил он, хмурясь. — С высоты своего великого знания, — саркастичная усмешка тронула губы всего на пару мгновений, — она может думать, будто понимает, что тот или иной поступок в отношении меня будет правильным. Она думает, что это защита и любовь. Но я помню о ней гораздо больше, чем она думает, и сейчас я опираюсь на эти воспоминания, на эти неправильные решения, которые она принимала в свое время.... и оглядываясь на все это, я могу представить, что даже сейчас ничего не изменилось. У нее и меня слишком разные понятия о том, что является правильным. Тем более — для меня. Гиллис невесело хмыкает и мельком обращает взгляд на часы. — От этих слов веет максимализмом, мистер Ури. Но я понимаю, что вы пытаетесь мне сказать. — Доктор, скажите, — Брендон щурится, словно дикая кошка. — За что вам платят? Гиллис легко вздрагивает. — За ваше возможное выздоровление. — Возможное, значит, — Ури усмехнулся и расслабился. Дикая кошка в его взгляде давала понять, что она получила то, чего хотела. — Возможное, потому что к нему необходимо приложить усилия, — Гиллис не сдавался. — Что вообще входит в понятие моего выздоровления? По чьим интересам и критериям вы оцениваете результат? — Мне приходится играть на два фронта, мистер Ури. Я не хотел бы нарушать личное пространство своего пациента, но я так же и не хотел бы оставить миссис Грейс в дураках. Это против правил. — Тогда скажите, как должен выглядеть финал, и мы будем работать вместе. Он не сомневался в том, что взял Гиллиса на крючок. Быть может, не до конца, и над этим еще предстояло долго и упорно работать, играя на времени и доверии, но нужный тон был задан, а доктор потерял бдительность. — Я оставлю вам ваше неведение, но только если вы сможете убедить миссис Грейс, что это необходимость. Вы будете работать с ней, а я — с вами. Тогда все будет достаточно честно. — Вы хотите вернуть мне воспоминания? Вы хотите нарушить мои... границы? — Я хочу помочь. То, какой эта помощь будет, зависит только от вас, мистер Ури. Брендон удовлетворенно улыбнулся. — Звучит, как хорошая завершающая нота. Мужчина лишь сдержанно улыбнулся в ответ. — Надеюсь на ваше благоразумие. До встречи, мистер Ури. — До встречи, доктор. Стул одиноко скрипнул. Дышать стало в разы легче. Брендон подтянул ремень и, оторвав взгляд на секунду, вдруг заметил парня со знакомым шарфом на шее. И тот его, кажется, заметил тоже, но при этом поспешил юркнуть за угол. — Райан! Преодолев расстояние в пару десятков футов, Брендон поравнялся со знакомым. — Хэй, не ожидал увидеть тебя здесь. — Я солгу, если скажу, что я тоже, — Райан неловко запустил руки в карманы брюк, прикусывая губу. Он только вздохнул и пожал плечами. — Какими судьбами? Вновь замявшись, Райан потер переносицу, шагая на солнечный островок крыльца. — Сестра здесь работает. Обед ей приносил. — Медсестра? — Брендон прищурился, стаскивая очки с головы на глаза. — Я ее знаю, как думаешь? — Думаю, знаешь, но давай-ка без имен, не хочу знать никаких подробностей про межличностные отношения персонала и пациентов, если таковые имеются, — легкий нервный смешок и подмигивание. Брендон чувствует себя практически польщенным. Они прошагали около тридцати футов в полном молчании, рассеянно прислушиваясь к далекому чириканью птиц и шуму лесополосы. Каждый думал о своем. — Кстати, почему ты все еще здесь? — Что? — Райан рассеянно сфокусировал взгляд на нем. — Ты говорил, что должен отбыть в Сан-Фран. Или я что-то путаю? — Оу, — растерянная улыбка очертила губы. — Еще одна баталия с папой закончилась, и вроде бы в мою пользу. Я пустил в ход тяжелую артиллерию, надавив тем фактом, что я слишком хороший кадр, и лучше бы ему повежливее с такими обращаться. И он сразу предложил еще пару дней, чтобы мы... как там было... «остыли и вернулись к обсуждению данного вопроса с ясным сознанием и твердой уверенностью». Брендон мстительно ухмыльнулся: — Ты шантажируешь отца? — А получается? — Райан вновь слабо улыбнулся. Кажется, ему и в голову не приходило, что он выкладывает довольно личные подробности человеку, с которым знаком без года неделю. — Вроде того, — наконец задумчиво изрек Брендон. Пнул крупный камень, цапнувший подошву, прежде чем спрятать руки в карманы на манер своего собеседника. Пауза, повисшая на мгновение, вышла неловкой. Райан вздохнул. — Так ты чем занимаешься сейчас? — Ничем, — Брендон пожал плечами. — А ты что эти дни планируешь делать? — Буду зависать дома в компании книг и собаки. Мне даже на улицу не хочется выходить, хотя я бы... Ури терпеливо ждал концовки. — Знаешь, — вдруг остановился Райан, и его лицо запылало нездоровым энтузиазмом, словно у больного чахоткой подскочил жар. — Если у тебя есть свободное время и толика желания, мы могли бы потусоваться вместе? Все равно я умираю от тоски. — О, круто, — Брендон воспрянул, — К тому же, я действительно заинтересован тем фактом, что ты знаешь обо мне что-то. Райан серьезно кивнул: — Но ты ведь не скрываешь? — Да и не распространяю особо. — Окей, ты прав, — он вздохнул. — Бываешь в сквере? — Да. — Могу обеспечить по стаканчику кофе. Длинный луч прорезал небольшое расстояние между ними, пленяя лицо Брендона. — Звучит довольно неплохо, — он усмехнулся и мотнул головой. — Запиши мой номер? Райан только растерянно кивнул, пробормотав тихое «диктуй». Но в следующий момент отпечаток зыбкого спокойствия исчез с его лица. Поджав губы, он взглянул в сторону и только потом — на Брендона. — Извини, но мне, кажется, стоит идти. — Конечно. Всматриваясь в напряженную спину, Брендон замер. Его кольнуло далекое забытое чувство, прямо как в первую встречу с Рэйчел. Наверное, это хороший знак.