За любую цену

— Ты правда видишь в этом необходимость? Даже не нервничаешь…  — Заткнись и держи чёртов платок. Нельзя было сказать, что Юнги не нервничает, учитывая, как раздражённо звучит его голос. Хотя, возможно, это из-за платка, которым Пак зажимает кровоточащий нос, и который, кстати, принадлежит как раз-таки омеге. Юнги, опять же, мимолётными чувствами не живёт, говорит прямо, потому и те слова были вполне осознанными и серьёзными. Но это не отменяет вероятность его нервозности и волнения, а она была довольна высока. В голове пролетает мысль, что это, возможно, шаг с его стороны стать альфе чуть ближе, и проще это сделать непосредственно через родственников. Но это — мимолётное, и осознание данного предположение исчезает также быстро, как и появляется. Наверное, именно из-за того, родители знают Чимина особенно хорошо, учитывая многие связывающие их темы, Юнги просто хочет увидеть этих терпил в лицо. И Чимин, честно, понимает его, наверное, это даже интересно смотрится со стороны. Чужая жизнь всегда кажется забавнее и веселее, не только потому, что ситуации побуждают на такие эмоции или они в действительности являются именно такими — просто происходит это не с тобой, и от этого не только весело, но и спокойно. Вряд ли Юнги будет над ним злорадствовать, а если и будет, то пусть, посмеяться есть, над чем — например, над идиотизмом рядом сидящего альфы, Чимина это почему-то не волнует. Устал не только бояться тех самых моментов, но и переживать их, раз за разом, сильнее нагнетая и также уставая. Ему хочется, чтобы стало всё равно — и пусть это не кажется, а является невозможным, чувство некого удовлетворения и спокойствия от жизни перекрывают ранее нарастающие с каждым днём переживания тёмной пеленой. «Всё хорошо, я в порядке», — и не врёт.  — И всё же, — немного гнусаво говорит Пак из-за повреждённого носа, который, в добавок ко всему, он зажимает чужим платком. Боль не вызывает дрожь, и тем не менее неприятная пульсация, которую он чувствует через ткань, заставляет говорить аккуратнее, а дышать спокойнее, — ты решил поехать ко мне домой, познакомиться с родителями. Могу я это воспринимать как?.. — специально не договаривает, не будучи уверенным, что именно такие цели преследует Юнги сейчас. Он не уверен — и всё равно говорит. Так он раньше делал — успевал говорить, но не успевал за мыслями в разговоре? Это кажется таким знакомым.  — Воспринимай это, как тебе удобно, — он не язвит, не хочет оборвать разговор, просто спокойно пожимает плечами и отворачивается к окну. — У тебя разбит нос, кровь хлещет фонтаном, а мы планировали позаниматься, и ты думаешь, я бы повёл тебя к себе? Папа меня, конечно, любит, а ещё прекрасно меня знает, но уверен, что именно я ударил тебя — была бы первой его мыслью. Да и мало ли, что с тобой, я не хочу потом за это получить, а дома, как минимум, безопасно. Прости, что так резко.  — Всё хорошо.  — Я говорю правду.  — Я верю, — и в отражении окна видит слабую улыбку, а затем и слышит выдох со стороны омеги.  — Дурак ты, обидеться же должен, — усмехается. — Но, да, скажу, мне интересно познакомиться с твоими родителями. Наверное, они те ещё терпилы, раз вы сейчас так хорошо общаетесь. Всё же нормально, да?  — Отлично.  — Прости, но они, наверное, тоже дураки.  — В твоём голосе ни капли сожаления, — улыбается.  — Я не сожалею, просто предполагаю. Это так, для вежливости. Но Чимин понимает его, наверное, даже слишком, до такой степени, что кажется правдой — хотя, возможно, и является ею. «Конечно, дураки, кто же ещё? Я бы не простил такое».  — Ты, получается, тоже дурак. Простил меня.  — О, да, я тот ещё дурак, — и смеётся, — раз решил связаться с тобой. И Чимин улыбается, а сами слова почему-то не кажутся оскорбительными. Дорога была пустой, потому расстояние от школы до дома Чимина они преодолевают быстро. Автомобиль отца стоит припаркованный около дома, свет в доме горит — на улице было пасмурно, а у его матери была, видимо, своеобразная привычка даже в самую солнечную погоду занавешивать окна плотными шторами. Чимин нервничает, но совсем немного, да и то потому, что весь платок, данный Юнги, пропитался кровью, а сам вид Пака доверия не внушает. Но не успевает за своими мыслями, как Мин берёт его за руку и чуть ли не силком ведёт в сторону входной двери. Возможно, он нервничает, возможно, боится чужой реакции, но, как минимум, не показывает этого, а его испачканный платок кажется более важной проблемой на фоне всех остальных. Потому он первый звонит в дверь, игнорирует слова Чимина быть более сдержанным, не молчит, когда через щель проходит дверь, а на пороге стоит отец альфы, Чонгук — потому что думает, что вряд ли их семья нуждается в прислуге, а мужчина перед ним совершенно не похож на его мать, которую он, к слову, тоже ни разу не видел.  — Здравствуйте, — Юнги делает небольшой поклон. — Я Юнги, Ваш сын помогает мне с историей. У нас должны были быть занятия, но у него нос разбит, поэтому я привёл его к вам. Я зайду? — и спокойно проходит внутрь, всё также держа альфу за руку, когда Чонгук немного растерянно кивает и отходит назад. Из-за резкого потока слов со стороны омеги и немного помятого вида сына он не сразу понимает смысл чужих слов и саму ситуацию в целом, какое-то время молчит, просто наблюдая, как Мину впадает в лёгкую панику и усаживает своего непутёвого сына на диван и вытирает кровь чистым полотенцем, а сам Юнги, как он представился, стоит рядом и наблюдает. Можно ли сказать, что начало их знакомство положено? Чонгук до сих пор не понимает всю ситуацию. Он стоит рядом и смотрит на омегу — так, чтобы понять для себя, и чтобы того не смутить. Он помнит слова Чимина — те, на грани отчаяния, на последнем издыхании, полные любви, боли и искренности. Маленький, хрупкий, нежный. Неясно, в чём именно причина — в том, что, говоря это, Чимин был не совсем в адекватном состоянии, или его искренность срослась вместе с ложью, но глаза не обманывают его, и он не видит перед собой воплощение чего-то маленького, хрупкого и нежного. Впереди — скала, высокая скала, с невидной глазу высотой, такая мощная и внушающая себе самому чувство неуверенности, что-то на грани отчаяния из-за её необъятности и страха перед восставшим из неоткуда величием. Чонгуку не страшно, ноги стоят ровно, колени не дрожат, и он, тем не менее, чувствует что-то настолько сильное и величественное, вопрос назревает сам по себе — подобная жизнь способна уместиться в его маленьком теле? Он, действительно, был низким, физически слабым, бледным и худым, но чужие слова и взгляд, отражающий всю его истинную натуру, — что, естественно, является приоритетом, — перекрывают примитивное первое впечатление. В нём воля, характер и надёжность, и только там, где-то внизу, в самых недрах подсознания, таится предательская слабость к проявлению эмоций. Чонгук не сразу находит её. Он так похож на него самого. «Тебе надо держаться за него, Чимин. Он делает тебя сильнее». И Юнги, кажется, в полной мере осознаёт свою обязанность — и не сказать, что она докучает ему. Раздражает самую малость — не из-за чужой слабости, а самой нужды в этом глупом обязательстве, потому что, какого чёрта, именно он должен вдалбливать тому самостоятельность? Не льстит и не радует, а сам Юнги, в любом случае, будет в проигрыше, выгоды от этой ситуации никакой. Впрочем, неважно, абсолютно. С Чимином его связала судьба, а перспектив как таковых он не искал и не ищет, как минимум, в этом придурке они явно отсутствуют. Одновременно душу греет мысль, что всё это — само собой разумеющееся, события, происходящие сами по себе, и в них нет им же выдуманной выгоды. Вряд ли Юнги станет хуже себя чувствовать, Пак, помимо лёгкой привязанности и симпатии, по-прежнему вызывает раздражение из-за своего идиотизма. Он видел те лёгкие порезы на запястье. Дурак, даже умереть нормально не может — первая мысль, промелькнувшая тогда в голове. Переживания за чужую жизнь не были столь истошны и излишне драматичны, это в принципе ему не свойственно, особенно по отношению к нему — не так привязан и долго знакомы, чтобы тянуть с самого дна на поверхность, а затем дать хорошую такую пощёчину, чтобы щека горела синим пламенем, а голова шла кругом. Юнги может и просто так ударить — заслуживает. Чимин в итоге начал всплывать сам — медленно, не совсем верно, но результативно, Юнги просто светит своей рукой где-то на поверхности. Протягивает, но не тонет сам. Сейчас он понимает, что, в общем-то, ничем не помог. Просто был рядом, а тот сам всё осознал, сам понял — понял, что как, чёрт возьми, хорошо, когда ты всплываешь с того самого дна и видишь кого-то по ту сторону. Их взгляды встречаются, окружение абстрагируется и меняется под стать. Юнги не сразу обратил внимание, потому что снова этот чёртов Пак Чимин создаёт проблемы, и которые снова разгребают остальные, — а как иначе? По-другому не умеет, — однако, пока их взгляды, как повод уединиться, он пользуется временем. От Чонгука вкусно пахло. Невольно дёргает носом и как будто расслабляется. Горячий молочный кофе — очень ему подходит. Горький и терпкий, разбавленный холодным, противоположно сладким, смягчающим вкус, и по-прежнему обжигающий язык. Выглядит добро и надёжно — прямо-таки веет чувствами любви и доверия, а в глазах сияет столько звёзд, сколько неизвестно небу; он не выглядит внушительно и совсем, совсем не пугающе, бояться его — точно грех, наказание вперёд преступления; и при этом силу, не прочувствовать которую просто невозможно, он отражает всем своим существованием здесь и сейчас, представляет это самое понятие в полной мере. Губы Юнги так и хотят растянуться в улыбке. Чонгук — альфа, Чонгук — взрослый человек, Чонгук — отец, и приведённых слов могло быть достаточно для оправдания. Нет. Потому что каким он был отцом Юнги не знает, но очень хочется верить, что вот это воплощение жалости и дешёвых эмоций — не результат его воспитания; а к какой конкретно гендерной принадлежности он принадлежит и как далеко убежала цифра его возраста он не знает и подавно, да и, честно, абсолютно не интересно, — но стоит сказать, что выглядит он достаточно молодо, — потому что неважно. Пустое. Это — что-то своё, врождённое и приобретённое с годами, опытом и практикой, своё особенное и уникальное. Потому что есть люди старше, больше и сильнее, и при всём раскладе именно Чонгук имеет невероятную стойкость и бесконечное терпение. Не потеряв при этом душу. Омега смотрит на Пака и бьёт того по ноге, игнорируя болезненный стон со стороны. «Береги своего отца, обмудок. Он что, святой?». Наверное, так и есть. На правду очень похоже.  — Я так и не поняла, что случилось, — немного обеспокоенно говорит мать Чимина, сев рядом с сыном и успокаивающе поглаживая того по плечу — непонятно, успокаивает она этим его или саму себя. Пак, в отличие от неё, был относительно спокоен. Только лицо от боли крючит.  — Ничего такого, просто случ… — и не договаривает из-за удара омеги, прилетевший по ноге.  — Только не говори мне, что ты хотел сказать «просто случайность», — и выдыхает — не столько раздражённо, сколько устало. — Идиот, придурок. Чёрт, ты и правда хотел это сказать. Совсем мозги себе отбил во время падения? Тупица. Лучше бы ты не лез, а то совсем умом тронулся. Ты невыносим, — и поворачивается к родителям альфы. — К моему знакомому пристали одни голодные шакалы, а этот полез его защищать. Ты мог уклониться от удара, чёртов слабак, — и бьёт его снова, а сам Чимин улыбается, широко и искренне. Юнги усмехается от вида красных из-за попавшей в рот крови зубов. Чонгук тоже улыбается. А Юнги готов ослепнуть от невиданного света, исходящего от него. «Береги его». И их мысли совпадают.  — Извините, — Юнги поворачивается к отцу Чимина, раз вздыхает — то ли для собственной уверенности, то ли из-за волнения. — Я могу поговорить с Вами?  — Да, конечно. Отойдём. Он шлёпает Чимина по ладони, когда тот вцепляется ему в штанину. Знает, что делает, и не надо его останавливать. Хотя момент, стоит признать, волнительный, и очень — вот так просто, на личные темы, которые лучше не стоит затрагивать и даже близко находиться рядом с ними, разговаривать с незнакомым человеком. Чонгук, конечно, не сказать, что прямо-таки незнакомый — Юнги знает о нём со слов Чимина, каких-то своих личных представлений, вот, сейчас рядом стоят, даже поговорили немного, а Чон не кажется ему излишне строгим, сможет избежать неловкости в разговоре, а то и вовсе его прекратить. Это его не пугает, разговор не так уж и важен, да и оба, он уверен, понимают, о чём он пойдёт. Но подсознательно он желает, чтобы его выслушали и что-то сказали в ответ. Ему кажется, что Чонгук не будет молчать. Это немного успокаивает. Они отходят ближе к входной двери, Юнги всё равно намеревается после этого уйти. Странно — вот так вот стоять рядом со взрослым человеком, мужчиной, альфой, отцом его истинного, а там, где-то в стороне, сидит он сам вместе с матерью. Ситуация кажется донельзя неловкой. Кажется, опять же. Юнги даже не начал говорить.  — Буду краток и ясен, — вздыхает. — Мне немного стыдно вот так с Вами говорить.  — Понимаю, — и снисходительно улыбается. Юнги чувствует себя идиотом. — Неловко. Но ты выглядишь уверенно. Омега усмехается. Ну, как сказать. Выглядит-то выглядит, а вот чувствует — не очень.  — Чимин рассказал мне, что было. Вы поняли, поэтому я не буду лишний раз уточнять, не очень приятно, не хочу, — и морщится. — Просто хочу сказать Вам — не держите обиду на этого придурка. И не прощайте его больше, он не заслужил. Он Ваш сын, я не должен так говорить, но он тот ещё мудак. Привычка, простите, — и не сказать, что искренне извиняется. Так, из вежливости. — У меня лицо горит и сердце стучит, как бешеное. Но возьмите мои слова на свой счёт. Не мне это Вам говорить, я тоже его простил, идиот, и не хочу об этом пожалеть, — и вздыхает ещё раз — глубоко и как будто разочарованно, словно только что признал своё поражение. — Я говорю полную чушь, забудьте. Я пошёл, был рад увидеться с Вами. И он действительно уходит, ничего больше не сказав. Не прощается с Чимином, не продолжает разговор, хотя, нужда в нём отпала сама собой — Чонгуку нечего добавить. Выслушал и понял. В одном омега ошибается — его слова, недавно сказанные, чушью не являются. Чонгук смотрит в сторону Чимина, а тот улыбается кривовато, обнажая кровавые зубы, с ватой в ноздре, и думает, сможет ли он действительно пережить подобную драму снова. Те эмоции, физические ощущения, душевная встряска — не то, что бы в новинку, потому что никаких чувств, кроме горечи, и то, испытанной им ранее, он не ощутил, но это, определённо, отложилось в голове и закрепилось в мозгу. Всё существование Чимина напоминает о произошедшем. Осознаёт трезво и здраво — не за тот удар он злится на него, не за то, что прогнал Тэхёна, ведь тот, возможно, ушёл бы самостоятельно; но то состояние, в котором он погряз и то, до чего себя изводил, Чонгук не может забыть. И Чимина он прощал исключительно за то, что тот позволил быть себе таким — слабым, одиноким и брошенным. Чонгук тоже прощает себя за это, и чувство вины не кажется столь яростным и голодным. Свободный и прощённый, хорошие ощущения.  — А ведь мы даже не встречаемся. Чонгук тихо смеётся, когда слышит недовольный возглас бывшей жены.  — Мой сын — идиот, — и даёт ему совсем лёгкую шутливую пощёчину, но этого лишнего движения хватило, чтобы кровь пошла из другой ноздри. — Прости-прости! Я сейчас, блин, где это чёртово полотенце… Точно — идиот.

***

Зима. Приближение столь холодного и зябкого времени года говорит не только о временном окончании учёбы, но и о начале нового года. Двадцатое декабря. Снега, как в Восточной Европе, конечно, не было, но разница между прошедшим ноябрём ощущается физически и очень даже явно — без перчаток руки мёрзнут, а обычные кроссовки не наденешь. Снег, пожалуй, стоит любить за единственную его функцию — создавать красоту на деревьях, а остальное пустое. Холодно, сыро и морозно. Зима может претендовать на любимую из-за возможности дать ученикам и студентам отдохнуть, а детям развлечься на улице и предстоящих праздниках. Чимин любил зиму из-за одной вещи — Дня Рождения Тэхёна. Но сейчас это, пожалуй, тоже пустое. Время шло медленно, но верно. У Юнги — последняя неделя перед началом школьных каникул, и хотя об учёбе он успел немного забыть, сейчас, сидя в собственной комнате, вовсю решает тест по истории. Чимин сидит рядом и ждёт. Быстро просматривает новостную ленту, ничего интересного не находит и вновь убирает сотовый, спокойно лежит на кровати с закрытыми глазами. Зима успокаивает, из-за белизны и умиротворённости за окном постоянно клонит в сон. Недосып для Чимина проблемой не являлся — за всю школьную пору, когда книги по истории стали первыми партнёрами по ночам, а будучи студентом тратит время на подготовку к сессии, он успел привыкнуть, но сейчас, когда в комнате так тихо, а на улице медленно идёт снег и не слышны голоса, спать хочется особенно. Омега не отвлекает его вопросами и какими-то уточнениями, просьбами проверить, правильно или нет. Не пользуется интернетом из чистого принципа, а не потому, что рядом лежащий Пак видит, плевать он на него хотел. В комнате — глухой звук пишущей ручки. Чимин ненадолго прикрывает глаза, позволяя себе расслабиться — именно то, чего он не мог себе позволить так долго. А сейчас действительно спокойно и хорошо. Хочется спать. Умиротворённость наблюдается и в отношениях между ними. Имеет ли это слово место быть? Относительно. Альфа, конечно, предложил, не стал впредь говорить, что слова — случайны, не только потому, что случайно сказать такие слова надо очень постараться, но и Юнги его ударить мог, а ноги у него были натренированные и как будто сделаны из стали. Оговориться было, как минимум, страшно — за собственную жизнь. Это не было свидание со свечами и под ночным небом, полным звёзд — потому что звёзд почему-то видно не было, а свиданий у них как таковых не было. Предложил — согласился. Никто из них, честно, особой романтики и не ждал, не созданы для этого, не дано, не их. Юнги постоянно жаловался на возлюбленных в классе, а у Чимина с отношениями ещё со школы не очень, чего там говорить, у него их вообще не было. У омеги, к слову говоря, тоже. Два чайника в этой грёбаной романтике, в общем. Юнги тогда сказал просто — будь, что будет. И вот, что они имеют сейчас. Их отношения особо не изменились, официальное подтверждение этому было как глупая формальность. Целуются изредка, за руку держатся, когда возвращаются из школы, обнимаются часто. Это было волнительно только по началу — что-то новое пугало и завораживало, каждое касание губ друг друга было трепетным и нежным, а руки, до того обнимающие совсем слабо и как будто по-дружески, сильнее прижимали тела. Но прошёл почти месяц, и сейчас это казалось обычным, неудивительным и повседневным. Оба соврут, если скажут, что ничего не чувствуют в эти моменты — потому что ощущения, как ни крути, продолжают быть незабываемыми, но прежнего восторга они не вызывают. Чимин думает, что, возможно, дело привыкания, а Юнги уверен, что так, наверное, и должно быть. Цветочно-конфетный период, лютики-цветочки и прочий романтический бред — всё это обошло стороной, а, может, они сами пытались этого избежать. И это, честно, абсолютно не беспокоит. Потому что Юнги по-прежнему продолжает говорить, какой Пак идиот, а сам он время от времени застаёт врасплох омегу резкими вопросами про исторические события. Даты Юнги не любит — он знает, и что он идиот тоже прекрасно знает. Стоит начать считать, кто кого быстрее выведет из себя. Омега лидирует благодаря своей настойчивости. Это, по итогу, было чем-то ожидаемым. Не сказать, конечно, что тот же Юнги рад быть связанным судьбой с бесхарактерным и слабым идиотом, но, наверное, это тоже имеет место быть. Специально — чтобы именно такой человек, как Юнги, мог быть рядом с ним. Роль чужой няньки не сказать, что бы прямо его устраивает, но сойдёт — чувствовать собственное превосходство и, особенно, наблюдать за чужим ростом было сродне непонятному приятному чувству. А Чимин действительно растёт, становится увереннее в себе и следующем дне, а действия его, до этого лишённые хватки и как будто совершенно не наполненные силой, сейчас кажутся крепкими и надёжными. Объятья были тёплыми и приятными. Чимин чувствует себя комфортно в отношениях с ним — это то, чего он так хотел, и ради чего старается сейчас. Грань не обозначена, но она существует под простым понятием факта — они далеко не заходят. Поцелуи не долгие, руки точно на уровне талии, не ниже, а про секс разговор ни разу не заходил. Думают над этим. Возраст, будучи делом принципа, является самой незначительной проблемой на фоне всех остальных. И так глупо звучит — слова об ответственности, боязнь за собственную выдержку, переживания о том, что их отношения изменятся. Невинные прикосновения губ и простые, как будто дружеские объятья кажутся пустыми по сравнению с вещами, включительно входящими в настоящие романтические отношения. Можно и без условных отношений, к слову говоря. Не то, что бы оттягивают момент, скорее, каждый принимает собственную участь и роль — и это долго, томительно, но, тем не менее, не раздражающе. Между ними нет яростной любви и дикой, почти безумной привязанности друг к другу, из-за жизненного опыта Пак мысленно готов к резкому исчезновению омеги из его жизни, — он отрицает это, потому что неприятно, — а Юнги до их истинности нет дела, он может спокойно уйти. Странно — быть друг к другу так близко с осознанием, что уход каждого не очень-то и расстроит. Расстроит, конечно, но не сильно. В этом ли причина их столь медлительного развития отношений — непонятно, и даже в этом есть своё преимущество, перекрывающее столь яркий недостаток. Каждый старается. Стараются сохранить эти отношения — по прежнему качеству да подольше, и чтобы не было этих глупых мыслей о предполагаемом расставании. Они сами этого не осознают, просто происходит и всё. Хорошо, что это — нечто на подсознательном уровне, думать меньше надо. Юнги, например, и на это уже не способен, голова не соображает от слова совсем. Из-за истории, естественно.  — Я закончил, — он отдаёт альфе листок с решённым тестом, откидывается на спинку стула и устало вздыхает. — Ненавижу даты. И то задание, где надо сопоставить по датам события зарубежных стран тоже ненавижу.  — Боюсь спросить, что ты любишь, — альфа улыбается, берёт с края стола ручку и внимательно проверяет тест. Несмотря на вымученный вид школьника и его слова недовольства, в тесте не было пропущено ни одного вопроса, ответил на каждый. Правильно или нет — вопрос другой.  — Карты. И задание с терминами, там просто. Культура тоже не очень сложная. Чимин смеётся — от того, что ему эти задания кажутся детским лепетом, даже в школе они не вызывали особой сложности. Ему в лоб прилетает карандаш.  — Смеёшься надо мной?  — Ни в коем случае, я боюсь тебя, — и меняет положение — так, чтобы его лицо, в которое может в любой момент прилететь вещь побольше да потяжее закрывал лист с тестом. — Нормандское завоевание Англии было в тысяча шестьдесят шестом году, ты немного ошибся.  — Терпеть не могу, когда там дают варианты дат с разницей в год. Или, ещё хуже, месяц.  — Я уже догадываюсь, о чём ты говоришь, — снисходительно кивает — больше самому себе, нежели омеге. — У тебя небольшие проблемы только с зарубежными событиями, историю Кореи ты знаешь. Со следующего года можно будет начать готовиться к письменной части.  — Я пробовал решать её. У меня неплохо получаются первые два, с третьим и сочинением справится не даёт отсутствие фантазии, — Юнги спокойно встаёт из-за стола, садится рядом с Чимином на кровать и отбирает у него лист бумаги, смотрит на тест. Улыбается. Гордится самой. Приятно, когда твой ум хвалят, но ещё приятнее, когда ты сам понимаешь, что хорош. — Кстати, — он поднимает глаза на Пака. — Одолжишь немного денег? Тридцать тысяч вон. Не в долг, скорее всего.  — У меня кошелёк в сумке, можешь взять, — ему не жалко, в конце-концов. Не потому, что Юнги особенный и отношение к нему такое же — просто деньги у него были, тратить их особо не на что, а зная Юнги, те явно ему нужнее. — А зачем тебе?  — Билеты на концерт. Вообще, это подарок на День Рождения Хосока, но у него оно в конце февраля, а концерт в городе будет тридцатого декабря, потом они поедут по другим городам. А чего лишний раз по стране просто так разъезжать, когда можно сходить здесь, ну и что, что на месяц раньше? Без разницы, когда и что дарить. Ну, разница вообще-то есть, но этого Чимин говорить не стал, мало ли, получит ещё.  — Не знал, что Хосок увлекается музыкой, — улыбается, вздыхает. — Я вообще его не знаю. Помню, когда я узнал, что он живёт в моём городе, и даже написал, что мы могли бы встретиться, он сказал, что не хочет меня видеть. Мы тогда несколько дней не общались.  — Похоже на него.  — А потом он извинился и сказал, что у него на это есть причина. Вроде, друга нашёл из другого города, написал, что они даже встретились, но эта встреча прошла не очень удачно. Из-за этого он такой нелюдимый?  — Нет, он всегда был таким, — спокойно пожимает плечами. — Мы учимся вместе с первого класса, но общаться начали где-то со второго. Он всегда был не очень общительным и всегда уходил из школы раньше всех. Тот случай, о котором он написал тебе, просто… М, как бы сказать. Добил его, что ли. Не знаю, вообще не понимаю, с чего он такую драму тогда развёл, ситуация плёвая.  — Ну, зная Хосока, не сказал бы, что такая уж и плёвая.  — Да я говорю тебе, пустяк, — и небрежно отмахивается. — Ну, ситуация немного другая. Он начал общаться с каким-то альфой по интернету, пропал в своём телефоне. Противно было видеть его таким влюблённым, знаешь, — усмехается. — Он даже думал, что это его истинный. Бред, скажи? Показывал он мне этого альфу, симпатичный такой, я бы тоже хотел верить в то, что он является моим истинным. Не принимай на свой счёт, нам было тогда пятнадцать. А к нам в город группа приезжала, тур по Азии у них был, Хосок хотел на него пойти, накопил на билет с горем пополам. А один такой билет сорок восемь тысяч вон стоит, прошу прощения. И этот мудак, будто зная заранее, что Хосок хочет на него пойти, попросил его приехать в его город. А этот дурак взял и приехал, представляешь? Забил на концерт и поехал к этому придурку, он даже родителей своих не предупредил, знаешь, как они меня тогда своими звонками заебали? Хотя я тоже переживал, он и мне ничего толком не объяснил. Его родители весь город объездили, а он сам приехал на такси, наведался в мой дом, весь зарёванный был. Из-за его истерики я слов не разобрал, он только потом объяснил, что та крыса встретила его со своими дружками и начал над ним смеяться. Ну, наверное, ему правда было смешно, а что, какой-то школьник повёлся на его слова и потратил все деньги ради него, тот альфа вообще по приколу с ним общался. Весело, скажи? Чимин молчит. Нет, ни черта не весело, и в голосе Юнги нет и намёка на какое-то веселье. Он видит, как тот раздражён.  — У его матери чуть нервный срыв не случился, а как же, малолетка по чужим городам разъезжает, даже не предупредив. И деньги тоже жалко, только на дорогу всё спустил. Херовая ситуация, короче, но драму он развёл тогда знатную.  — Это, наверное, было очень неприятно.  — Нечего из-за таких идиотов расстраиваться, он сам виноват. А сейчас ситуация такова — эта самая группа, на концерт которой он тогда копил билет, приезжает снова, и я хочу сделать ему подарок, тогда же не получилось. Хоть послушаю тех, по кому он так фанатеет, до сих пор ведь их слушает. А вообще, странно подобное слышать. Слова «истерика» и «драма» рядом с Хосоком ну совсем не вяжутся, как две противоположности, которые, по отклонению от канона, не притягиваются. Хосок всегда спокоен и сдержан, а его слова честны и лишены всей той гаммы чувств, которой их можно было наполнить, он кажется непроницаемым и совсем, совсем нелюдимым. Общее впечатление о Хосоке не изменилось даже после рассказа Юнги, в конце-концов, это было три года назад, Чимин уверен, что тот и забыть-забыл о том альфе и глупом случае, просто его доверие к людям упало так низко, — о каком доверии вообще идёт речь? — и что всё его окружение, кроме Юнги, его перестало интересовать. Его реакция имеет место быть, а подобное холодное и безразличное отношение к незнакомцам просто выработалось в привычку. Вряд ли Чимин в состоянии понять чувства Хосока, он относится к людям трепетно и осторожно, а с близкими людьми пытается быть нежным и честным, пусть, да, это не всегда получается. Немного завидно чужому умению относиться к каждому человеку одинаково, никого не выделяя и не показывая эмоции, которые порой стоит оставить при себе. Это надо либо уметь, либо осознавать. Чимину ни то, ни другое не дано.  — В конце-концов, — подаёт резко голос Юнги, Чимин невольно вздрогнул, немного задумавшись. — Он не изменился, по крайней мере, при мне. Остальное неважно. Чимин кивает. Правда. Пока с близкими всё в порядке, а они доверяют тебе свои мысли, остальное, действительно, неважно. Наступают выходные. Чимин и Юнги виделись только раз, когда ездили за покупкой билетов, Хосок отказался от их компании из-за незаконченных дел дома. Хотя, они уверены, тот сделал это специально, чтобы не сорвать им возможное свидание. Учитывает их личное пространство, ну надо же. Но, пожалуй, это — единственный случай, когда Хосок действительно ошибся, потому что никакого свидания не было, простая поездка туда-обратно. Чимин тоже купил себе билет, хотел пойти вместе с ними, перед Новым годом было бы неплохо провести время вместе, Хосок, вроде как, уедет на какое-то время с родителями в неизвестное Паку место, а Юнги, по его же словам, хочет уделить немного времени на подготовку по другим предметам. Чимин не возражает и, честно, совсем не расстроен. Хорошая возможность провести время с родителями, пока те дома из-за праздников, и почитать книги, которые так давно планировал почитать. Сделать каникулы незабываемыми вряд ли получится, а вот полезными — вполне. Пора бы и за свой ум тоже взяться. В понедельник Чимин снова заезжает за Юнги, ближе к трём часам оказывается у территории учебного заведения. Зимняя резина приятно шуршит под тонким слоем снега, а тепло, стоящее в салоне, создаёт особенный уют — так, что не хочется покидать столь тесное пространство. Но, к сожалению, придётся, когда он видит выходящих из помещения двух омег. К слову говоря, очень раздражённых и недовольных. Раздражённым и недовольным был только Юнги, Хосок спокойно шёл рядом с ним, без каких-либо негативных на лице эмоций — тот, в общем-то, если даже и злится, эмоции не показывает, и чёрт знает, что он может сделать, всё-таки поддавшись им. Чимин, например, сейчас хочет запрыгнуть в автомобиль обратно и, желательно, уехать, надолго да подальше. Юнги и в спокойном состоянии тоску нагоняет, а тут совсем уж всё плохо. Интересно, что на данный момент волнует больше — он умрёт сейчас или чуть позже, если заговорит с ним, или то, что же так смогло его задеть. Ножей, конечно, при нём сейчас не имеются, — или Чимин просто хочет быть в этом уверен, — но по его взгляду становится ясно — они давно заточены и ждут пробы.  — Привет, — говорит Хосок, как только они вдвоём подходят к альфе. Юнги смотрит куда-то назад, прищуривается и недовольно выдыхает, показывает кому-то средний палец. — Успокойся, третий раз тебя прошу.  — Я их буду долго и мучительно пытать. Изучил некоторые методики переговоров в Средневековье.  — Свои знания в истории ты направляешь немного не в то русло.  — Эм, привет, — не то, что бы Чимину неловко — скорее боязно сейчас провоцировать и без того разгорячённого омегу. Поэтому свой вопрос адресует Хосоку. — Что случилось?  — Эти суки порвали билет, — Юнги отвечает сам, дёргает раздражённо плечом и недовольно цокает. — Мрази. Они порвали мой билет за, блять, сорок восемь чёртовых тысяч.  — Не долларов же, — спокойно пожимает плечами Чон. Ситуация, возможно, его и беспокоила, но точно не так очевидно, как Юнги.  — Ещё бы они порвали билет за сорок восемь тысяч долларов, — усмехается. — Порвал бы их на такие же куски. Мстят, твари, обозлились, как девчонки. Надо будет с папой поговорить и сходить к директору, к чёрту этих идиотов и их тупую идеологию.  — Кто-то, вроде как, не хотел идти жаловаться.  — Будем смотреть правде в глаза, Хосок. Им не составит труда нас отпиздить. Я думал, что всё кончится на простом перебрасывании друг другу ругательств, не более того. Насрать на этот концерт, ты-то один можешь сходить, а мне свои деньги жалко, чёрт возьми.  — Тебе стоило оставить его дома.  — Я забыл выложить, когда купил, честно. А Чимин даже готов это подтвердить, потому что был с ним в этот момент, и омега действительно забыл достать из школьной сумки билет. С подобными вещами, особенно, — особенно сильно, — стоящие так немало, стоит, конечно, обращаться более бережно, но уроки, задравшие в конец и вообще вся эта рутина заставляют такие важные вещи на общем фоне меркнуть. Билет, конечно, вещь не самой первой и даже второй важности, но, как минимум, имеет важность для Хосока, а сам Хосок стоит у омеги на первом месте. Деньги тоже жаль — не потому, что не свои, а просто, как можно остаться равнодушным после порванных на глазах сорок восемь тысяч вон? Чимин кивает сам себе, а после достаёт билет из кошелька и протягивает омеге.  — Держи. Юнги первое время смотрит растерянно, настороженно и как будто с недоверием, быстро раздумывая, в чём подвох. Но, видимо, осознав, что у него не хватит мозгов додуматься до какого-нибудь шантажа или своей интриги, — Юнги бы, например, использовал данную возможность именно так, — спокойно берёт билет из его рук. Чимин знает, что причина не в этом, ибо догадывается, о чём омега думает сейчас. Юнги простой и задней мысли не имеет, предлагают — бери, нечего отказываться от такого шанса. И нет этих лишних слов сейчас по типу «нет, что ты, я не могу» или «он же куплен на твои деньги, я не хочу быть в должниках». Хотя бы потому, что Юнги знает — коллекторов он за ним не пошлёт, а Чимину просто не жалко, он изначально не был заинтересован в концерте, ему просто хотелось провести с ними время. Но год заканчивается, начинается следующий, а значит, момент для общего времяпровождения они смогут найти. Деваться некуда.  — Он начнётся где-то в шесть часов вечера и закончится в десять. Позвоните, я отвезу вас и заберу обратно. И уже направляется в сторону машины, чтобы отвезти Хосока домой и следом отправиться к Юнги для подготовки к экзамену, но он не успевает сделать и шага, когда младший его хватает за рукав тёплой парки, небрежно разворачивает к себе и целует. У них практически одинаковый рост, Юнги ненамного ниже Чимина, а губы у него пахнут клубникой из-за гигиенической помады. Влажные и тёплые.  — Мы доберёмся сами, возвращайся домой, — говорит тихо, почти шёпотом, смотрит прямо в глаза. — Спасибо тебе. Хосок, пошли. Оба школьника уходят, а сам Чимин садится в машину, заводит её и прогревает, прикасается к губам, размазывает по ним прозрачный блеск. Почему-то именно сейчас поцелуй, подаренный просто как благодарность, кажется трепетным и каким-то интимным. Выглядит со стороны, как идиот. Хотя, он и есть, так что, эта проблема как таковой не являлась.

***

 — На улице такой снегопад, — вваливаясь в дом, как-то запыханно говорит Пак, не особо торопясь снимать с себя верхнюю одежду. Казалось, будто уличный морозный холод продолжает преследовать его и дома. Он смотрит куда-то в сторону, где стоит обычно обувь, не видит женских меховых сапог. — Мама ещё не вернулась? Нашла время ходить по магазинам.  — Ты же знаешь, её ничто не может остановить. Чонгук проходит мимо с мишурой, перекинутой через шею, как шарф. Чимин тут же раздевается и подбегает к нему, хватает украшение и думает, куда бы повесить — свободного места было достаточно, целых два этажа. Он закатывает рукава свитера — дома, в отличие от улицы, в подобной одежде было душно и жарко, и начинает протаскивать блестящую мишуру через небольшие проёмы перил. Украшать дом перед Новым годом Чимин обожает, процесс занимательный и отнюдь не кропотливый, несмотря на огромное количество пространства и места, светящаяся гирлянда и цветные шары из пластмассы вызывают только радость. Снимать всё это, конечно, куда менее приятнее, чем наряжать, потому этот процесс он постоянно откладывает до конца самой зимы. Ну, сейчас даже не середина, и думать об этом незачем. Он принимает из чужих рук ещё одну — такую синюю, с некоторыми серебряными элементами, и продолжает украшать лестницу. Всё это служит невольным напоминанием детства, украшенные стены и пряный запах в доме вызывают чувство восторга. Будучи ребёнком, это вызывало немного иные ощущения — всё вокруг такое красивое, цветное и блестящее, и потрогать даже можно, и все эти новогодние украшения пахли по-своему. Сейчас те наивные любопытства и радость не ощущаются столь очевидно, но чувство окрылённости, когда вот так смотришь на полностью заставленной какой-то новогодней ерундой дом, по-прежнему продолжает за ним следовать. Как только он заканчивает с лестничным проёмом, тут же бежит к ёлке, которую не успел украсить до конца. Рядом стоит коробка, наполовину наполненная пластмассовыми маленькими игрушками и той же мишурой, виднеются чёрные провода от цветной гирлянды. Он берёт игрушку, рассматривает, пытается вспомнить, связано ли с этим украшением что-то. Подобное занятие кажется интересным и навевает приятные воспоминания. Даже когда он берёт в руки склеенную стеклянную игрушку, об осколки которой в детстве когда-то порезался, не может прекратить улыбаться. А вот этот разрисованный шарик, к примеру, его ручная работа — простое детское желание сделать что-то красивое самому, амбициозностью и рвением к чему-то новому он отличался, а вот навыками не очень, рисунок вышел кривым и совершенно непонятным. Только из воспоминаний понимает, что это большое зелёное размазанное пятно, вроде, ёлка. Он вешает шар задней чистой стороной — чтобы не сливалось, а не потому, что ему как-то стыдно за своё раннее искусство, естественно. Он достаёт из коробки последний элемент, лежащий на дне — звезда. Обычная, сделанная из той же пластмассы, красная. Встаёт на носочки и пытается достать до верха, но даже кончики пальцев не могут нащупать вершину, явно не потому, что он низкий, потому что рост у него как раз-таки нормальный, средний — просто потолок в доме высокий, а ёлка меньше на сантиметров десять, почти впритык упирается. К нему сзади подходит Чонгук и, обняв двумя руками за ноги, приподнимает. Чимин смеётся, но всё же вешает последнее украшение. Чувствует себя ребёнком. В отцовских руках было спокойно, и пахло от него приятно. Он спускается вниз, но не отпускает из рук отца, продолжает его обнимать, смотря косым взглядом на украшенное искусственное дерево и невольно вдыхая природный запах мужчины. От него пахнет молочным кофе и имбирным печеньем. Тридцатое декабря. Юнги с Хосоком на концерте, Новый год только завтра, а день всё равно кажется почему-то особенным.  — Сегодня у Тэхёна День Рождения. Вся причина.  — Я не знал, — спокойно говорит Чонгук, продолжая обнимать сына. Подобная новость не застала его врасплох и ничуть не расстроила из-за упоминания о нём. Простая данность, что была до сего момента неизвестна. — Ему исполняется двадцать три?  — Да, он младше меня на два месяца. Иногда я просил его обращаться ко мне уважительно, ну, знаешь, это забавно, а он говорил, что не будет называть меня хёном. Но он порой так делал, чтобы меня задобрить.  — Не думал, что он такой коварный, — смеётся.  — Умный, скорее. В этом плане тогда я должен его хёном называть, — он отрывается от Чонгука, подходит ближе к ёлке и теребит между мальцами жёсткие искусственные иголки. — Хочешь, расскажу тебе о нём? Чонгук молчит, Чимин тоже. Первый не знает, стоит ли так очевидно озвучивать своё согласие, а второй думает, с чего бы начать. Он всё равно не сможет ответить «нет».  — Вы, наверное, недолго общались, да и время не так уж часто проводили, я ведь часто видел тебя дома, а на твоё редкое отсутствие не обращал внимания. Мало ли, что на работе случилось, — он говорит спокойно, с какой-то теплотой в голосе, без раздражения из-за воспоминаний о том дне. Прошлые события не вызывают чувств злобы, а воспоминания о Тэхёне, наоборот, заставляют душу трепетать. — Он любил рисовать. Он не ходил в художественную школу, потому что не мог себе этого позволить, но он постоянно что-то говорил о своих абстракциях и художниках эпохи Возрождения, его корейская культура мало чем интересовала. Никогда не понимал, чего он там бормочет, но всегда слушал, — пальцем он щёлкает по пластмассовому шарику, наблюдает, как тот раскачивается. — И актёром он всегда хотел стать. Мы познакомились до того, как его мама пострадала, а тогда он имел реальную возможность заплатить за курсы, поступить в университет, быть с кем-то на связи. Ты ведь знаешь, что после того, как его мама перестала ходить, их отец ушёл от них? — Чимин смотрит в отражение стекла. Чонгук сзади молча кивает. — Деньги были, но этого было мало. Его мама получала пособия по инвалидности, какое-то время из дома работала. На еду и первые нужды хватало, конечно, но явно не для того, чтобы оплатить поступление и дальнейшее обучение. Тэхён был в отчаянии и плакал часто, он всегда после школы шёл на работу со слезами на глазах. Не хотел сдаваться, пусть и понимал, что простой раздачей листовок ему не накопить так много. Но он всё равно продолжал говорить о том, что хочет стать актёром. Понимаешь, да? Он был в ужасном положении, а от своей мечты всё равно не отказался и отказываться не хотел. Говорил, мол, поработаю пару лет где-нибудь, смогу накопить на поступление, на операцию буду откладывать. Мне казалось, что я влюбился, — смеётся. — Он ведь понимал, что не накопит деньги так скоро, эти пару лет будут длиться мучительно медленно, и он всё равно хотел поступить в дорогой универ и стать актёром. Он ведь мог взять планку пониже, поступить туда, где не надо платить, я предлагал ему подобный вариант, а он всё равно настаивал на своём. Он не только мечтал, но и действительно хотел стать им. Прости ещё раз, что тогда брал деньги без предупреждения.  — Брось это, — спокойно отмахивается Чонгук, а сам слушает внимательно, думает о чём-то своём.  — Ладно, — и кивает сам себе. — Оно, в конце-концов, того стоило. Ты бы видел, как у него глаза блестели, когда он сидел на парах. А когда он выходил на сцену, то превращался в абсолютно другого человека. Такой собранный, серьёзный, он даже казался на несколько лет старше. Я тогда шутил насчёт того, сколько личностей в нём живёт, хотя просто понимал, что это — не более, чем мастерство и талант. И учился он так яростно, с таким рвением, постоянно что-то на парах писал, на экзаменах всегда вызывался первым, его трудно было застать врасплох каким-нибудь вопросом, он всё знал. Я бы точно сдался, о да, я люблю это делать, — горько усмехается. — Он всегда обожествлял меня, хотя я далеко не идеален, в отличие от него. Он же чертовски красив, этого только либо идиот, либо слепой не мог заметить. На него многие смотрели в универе, чего уж там, даже я по его внешности тащился, завидовал белой завистью. Чонгук кивает, потому что сам когда-то пожимал подобное чувство. Пожалуй, чужую красоту и идеальные черты лица — первое, что он приметил, стоило его увидеть.  — Но это не было взаимно. Он вообще не думал об отношениях и об омегах не говорил. А те, пусть и смотрели, тоже к нему не подходили, он же был тихоней и только об учёбе думал. Мы, кстати, танцевали вместе на выпускном. Меня никто не приглашал, а он не хотел оставлять меня одного, поэтому вместе отрывались на танцполе. Он, вообще-то, в другом классе учился, но мы выпускной как-то вместе справляли. Сбежали от других, короче. Единственное, пожалуй, бутылку шампанского утащили. Тогда я понял, что он не умеет пьянеть. Чонгук улыбается, Чимин тоже. Такие простые вещи, которые, с одной стороны, кажутся такими очевидными, было удивительно принимать к сердцу. Это не какие-то шокирующие факты, которых он, в общем-то, и не ждал, учитывая, какая сложная и одновременная простая у Тэхёна была жизнь, но то, что сказал Чимин — не менее удивительно, Чонгуку было приятно. Ощущение, будто секрет, что доверили только ему. Он подходит к сыну со спины и обнимает поперёк груди, зарываясь в носом чёрные мягкие волосы.  — Когда поедешь забирать Юнги?  — Концерт в десять заканчивается. Он сказал, что на такси доберётся, а раз так… — он стреляет взглядом в отца, подходит к столу, где стоит бутылка красного вина. — То мы можем позволить себе выпить.  — А если у Мину возникнут какие-то неприятности? — однако, по нему не скажешь, что он действительно против чужого предложения.  — Тогда нам надо будет быстро потрезветь. И Чонгук с охотой кивает, берёт наполненный бокал и поднимает вверх.  — С Днём Рождения, Тэхён.  — Теперь мы одного возраста. А на уме почему-то нет грустных мыслей. Чувствуют себя хорошо и расслабленно. И почему-то хочется верить, что дело не в алкоголе.  — Говорю тебе, он точно был пьян. Ты фанатеешь от кучки алкоголиков, чувак.  — Я готов тебе поверить, лишь бы ты заткнулся. Время — десять часов двадцать минут. Юнги с Хосоком заходят в кафе, купить кофе и немного отдохнуть от кричащей во всё горло толпы и шума на сцене. Ну и погреться хотя бы, потому что шли они эти двадцать лишних минут пешком. Возвращаться домой вот так сразу не стали, хочется немного развеяться, а кофе — как приятный бонус. Помещение не было заполнено людьми, многие сейчас шастают по торговым центрам или сидят дома, это было им на руку.  — Чимин написал, что тоже пьян. У всех праздник сегодня какой-то, что ли?  — Так и написал? — Хосок усмехается.  — «Юнги, мне кажется, я немного пьяный», — омега смеётся. — Алкоголики всегда найдут повод выпить. Концерт не вызвал особых чувств, оставил после себя приятное послевкусие, но явно не волнительных впечатлений. Наверное, Хосок действительно хотел пойти на него ещё тогда, три года назад, а сегодня, когда планы могли оборваться, — и он, честно, этому бы не удивился, — впечатления были иными. А Юнги большего не ожидал, он и пошёл-то только ради него, хотя, стоит признать, пара песен ему понравилась, и вот они сейчас, в данный момент, назойливо играют в голове. Не раздражает, но отвлекает, когда мысль начинается и заканчивается строчкой из песни, подходящей по смыслу. Они греют руки о горячие кружки, наблюдают за входящими в кафе и думают, когда этот чёртов снегопад прекратит идти. В кафе тепло и уютно, пахнет сосной и сладостями, а голоса детей на фоне не кажутся столь раздражительными.  — Ты завтра весь день дома будешь торчать? — спрашивает Юнги, дуя холодный воздух на напиток, от которого шёл горячий пар и приятно щекотал ноздри вкусных запахом, грел щёки.  — Маме надо будет помочь. Я всё равно не смогу никуда пойти, не с кем. Не хотел провести завтрашний день с ним?  — Ага, ещё чего, пусть тоже маме помогает, — беззлобно усмехается Мин. — Мы не договаривались как-то. У них и так в семейных отношениях дыра, пусть проведут день вместе. А ты знал, что отец Чимина светится?  — Тебе что-то в кофе подмешали, будь аккуратнее. Юнги отсмеивается и снова переводит взгляд на дверь. Звонкий колокольчик оповещает о приходе нового покупателя, он рассматривает каждого — так, из чистого любопытства. И давится в этот же момент кофе — не потому, что горячий, просто очень вовремя поднял глаза.  — Эй, — тихо одёргивает он Хосока, кивая куда-то в сторону. В сторону только что вошедшего мужчины в чёрном зимнем пальто и тёмными кудрявыми волосами. — Хватит трещать про своего Тэхёна, достал, — Юнги делает недовольное лицо, за которым, в общем-то, этого недовольства не крылось, скорее, просто усталость и лёгкое ненавязчивое раздражение. Не потому, что действительно достал — просто тот лишний раз себя накручивает, постоянно вспоминая прошлое. — Как он выглядит, кстати? Фотка есть?  — Ты же сам сказал перестать про него говорить.  — Ну так покажи фотографию молча. И он показывает, и показывает молча, спокойно подходит к прикроватной тумбочке и достаёт оттуда фотографию. Тэхён, опять же, фотографироваться не любил, и все те фотки, что хранятся в телефоне, сделаны либо случайно, либо втихаря, пока тот не видит.  — Красивый. Вовремя он умотал, я бы побегал за ним. Чимин не обижается, улыбается только и кивает. В конце-концов, он понимает его. Тэхён действительно красивый.  — Я бы составил тебе конкуренцию. Юнги запомнил его лицо — потому что, честно, даже себе стыдно признаться, этот друг Чимина правда хорош. И это лицо он буквально видит сейчас перед собой.  — Ким Тэхён? И пара карих глаз смотрят точно на него. А этот друг Чимина умеет, однако, удивлять. И дело тут было явно не в чужой красоте.