Lover, where do you live?

      Майкл как-то глупо смеётся, прижимает Джеймса к себе крепче, будто хочет согреть собой, хотя на улице и так жарко сегодня. Может быть, он просто романтичный дурак, а может быть, это вина Джеймса. Они сидят прямо на ступенях крыльца, залитого солнечным светом, и спасает их лишь свежий океанский ветер и тень разросшейся яблони, прошитой лучистыми нитями. — Ты серьезно? Я сейчас обижусь, — признаётся Майкл, но вся его серьёзность смазывается счастливой улыбкой. — Я люблю свои усы, они — необходимая часть моего образа хранителя маяка. Я отказываюсь сбривать их. Джеймс понимающе кивает, опускаясь напротив него на ступеньку ниже и подгибая удобно одну ногу под себя. Ставит на крыльцо миску с водой и бритвой на дне, маленькое квадратное зеркало, и мыльницу с заранее подготовленной в ней несколько минут назад пенкой для бритья. Взмахнув руками, просушивая на воздухе в последний раз, пока Фассбендер умывается, принимая понемногу свою участь, юноша осторожно берёт пальцами помазок с мыльницей, взбивая пену ещё несколько раз, а затем равномерно наносит на лицо Майкла, в основном, в область под носом. Фассбендер поджимает губы, наблюдая, как Джеймс взглядом художника оценивает свою работу, а затем убирает мыльницу с помазком и достаёт со дна миски лезвие. Майкл смотрит очень глупо и счастливо, старается не улыбаться слишком широко, но смотрит всё равно неотрывно. Ситуация такая глупая и нелепая, и он старается не смеяться, когда Джеймс приподнимается, накрывая ладонью его щёку, заводя мизинец под линию челюсти, чтобы хоть как-то зафиксировать голову, и начинает сбривать неугодную щетину. Фассбендер иногда вздрагивает от холодных прикосновений, усмехается криво и осторожно. Это такие странные ощущения, никто его не брил, и это забавно, немного неловко, но очень мило и приятно. Макэвой прерывается, ополаскивая бритву в воде, и Майкл сводит брови, выдвигая губы вперёд и понимая, что половины его драгоценных усов как не бывало. — То есть, ты устанавливаешь здесь новые правила? — интересуется он, но юноша снова берёт его лицо в ладони, заставляя послушно замолчать. Приподнимается на коленях и не отвечает до самого конца, стараясь все делать очень осторожно и не загораживать себе свет, а затем берёт в руки зеркало, оборачивая к Майклу, расплываясь в улыбке и заключая: — Ну? Даже лучше, чем я ожидал! Майкл смотрит на нового себя с интересом и касается уже выбритого лица. Он и забыл, как выглядел до того, как решил отращивать дурацкие усы. Но ему всё нравится, и он забирает у Джеймса зеркало, поддевает пальцами шлевки на его брюках и тянет к себе, роняя его на свои колени. Это даже смешно. — Меня сделают мужчиной года теперь? На меньшее я не согласен. — Я уже сделал, — заключает Джеймс, вскидывая подбородок, и проводит большим пальцем по гладко выбритой коже над верхней губой, а затем наклоняется и коротко целует. Майкл закрывает глаза и улыбается. Это всё очень… уютно, так хорошо и волнующе одновременно, и он чувствует какой-то прилив любви и нежности, потому что Джеймс смотрит на него так, будто Майкл действительно что-то значит. Солнце греет спину и, пока Джеймс любуется своей работой, Майкл считает на чужих предплечьях веснушки, которых в солнечных лучах будто бы стало больше, а затем заглядывает юноше за плечо, смотрит на далёкий материк и отражающую солнце воду краем глаза. И внезапно в белых бликах замечает знакомую лодку, которая незаметно приближается к причалу. — Барри приехал, — говорит задумчиво Майкл, и Джеймс моментально соскакивает с его колен и берёт его за руки, помогая подняться. Фассбендер неохотно его отпускает. — Уже неделя прошла, я совсем забыл… Иди встреть, скажи, что я в саду, — просит Макэвой, легко подталкивая его в поясницу, а сам принимается всё собирать с крыльца. Майкл тяжело вздыхает и спешит спуститься к причалу. Он не злится на старика, просто немного обидно, что такой прелестный момент прерван. Хоуп в хорошем настроении, как и всегда, жмёт ему руку и жалуется на недавний шторм, рассказывая, как его переживали на материке, а Майкл волнуется как за свой родной дом, коим материк ему фактически и стал. Кроме того, это родной дом Джеймса. Но Барри говорит, что всё в порядке, и интересуется, как справляется парень, не мешает ли Майклу. Фассбендер знает, что это интерес не Хоупа, а Макэвоя-старшего, ведь Барри, видно, уверен в Джеймсе намного больше его родителей. Майкл видит по бегающим глазам, что старика на самом деле интересует, и усмехается, решая не тянуть с объяснениями. — Взял дело в свои руки и теперь везде свои правила устанавливает. Даже заставил меня побриться, — Майкл старательно делает вид, будто не Джеймс это сделал, потому что знать об этом могут только они вдвоём. Разговор длится достаточно долго, никто не спешит разгружать всю утварь, приготовленную для следующей недели, а Макэвой решает почтить своим присутствием спустя только примерно десять минут. Майкл сразу же кивает на старика Хоупа, улыбающегося Джеймсу приветливо. — У меня тут интересовались твоим поведением. Как думаешь, есть повод пожаловаться родителям? — дразнит он и вдруг думает, как бы оно было, не сложись всё вот так. Но Джеймс в ответ сводит брови и смотрит на него с вызовом и интересом. Ему не нравится, что о нём отзываются, как о ребёнке, да ещё и разговоры ведут об этом в его отсутствие. Он прекрасно знает, что Хоуп здесь с вереницей наводящих вопросов, чтобы разузнать, насколько сильно он мешает Майклу работать, и не пора ли возвращаться на материк. А Фассбендер ещё и поощряет это. Парень морщит нос и щурится, поднимая глаза на горизонт и нарочно затягивая с ответом. А затем суёт руки в карманы брюк и потягивается лениво, приподнимаясь на носках, сводя лопатки и разминая шею, будто его вообще не интересует разговор, да и не участвует он в нём вовсе, просто мимо, к пирсу проходил. — Я тоже могу пожаловаться, — отвечает спокойно Джеймс, подмигивает Майклу хитро, а затем отворачивается и уходит к причалу, собравшись разгружать вещи. Старик Хоуп вскидывает брови и хочет что-то сказать, но шок ещё несколько секунд не даёт ему подобрать слова, так что он кряхтит возмущенно, оборачиваясь периодически к Майклу, а затем, всё же сформулировав предложение, выдаёт: — Молодой человек, как не стыдно?! — окликает он Макэвоя, видно, разнервничавшись немного. Сразу же просит Майкла: — Простите его, пожалуйста, как мы его не воспитывали, язык ему укоротить не удалось! — нарочно громко замечает мужчина. Майкл как-то глупо и с любовью смотрит Джеймсу вслед, потому что тот хамит, но это только забавляет, честно сказать. И он не станет говорить Джеймсу, что подобное поведение только ещё больше выставляет его ребенком. Может быть, не станет… Он прикрывает рот ладонью, улыбаясь слишком широко, чтобы это не было подозрительным. Только морщинки у глаз его выдают. — Джеймс не изъявляет неуважения, можете быть уверены, — объясняет Фассбендер, видя побагровевшее лицо Хоупа. — Мы так развлекаемся… за неимением другого веселья. Джеймс тем временем ставит вещи на причал и краем глаза наблюдает за диалогом, стараясь впрочем свой интерес не слишком показывать. Барри не умел злиться по-настоящему, да и Майкл оправдывает его поведение, так что Джеймс не переживает ни о чём.       Они устраивают маленький ужин, уговаривая Хоупа остаться, и Майкл чувствует себя… дома. И в абсолютном уюте. Он ощущает себя нужным здесь, незаменимым, необходимым, и он так скучал по этому чувству, особенно после того, каким расходным мясом он ощущал себя всё это время на войне. От счастья Майкл хочет всех тут расцеловать, но старик не поймет, а для того, чтобы поцеловать Джеймса — нужно выждать. Хотя им всё ещё повезло, что они живут тут вдвоём, подальше от людского суда даже на улице. Им действительно несказанно повезло. Джеймс передаёт вместе с отчетом Фассбендера письмо для родителей, просто для чистой совести, и, когда ещё не слишком темнеет, провожает лодочника вместе с Майклом до причала, наблюдая ещё немного за отдаляющимся медленно судном.       Ближе к ночи, когда Майкл уходит включить свет на маяке, Джеймс, убираясь, проверяет чердак дома и обнаруживает там, среди слоёв пыли, старый граммофон вместе с двумя, брошенными рядом, старыми пластинками, не защищенными упаковкой или хотя бы писчей бумагой. Не проверив находку, он относит её на маяк, чтобы похвастаться, очень осторожно поднимается по узкой винтовой лестнице на верхние этажи, где Майкл двадцать минут назад включил прожектор. — Посмотри, что я нашёл, — Джеймс ставит граммофон на стол рядом с журналом отчётов, и опускает одну из пластинок, пробуя прижать иглу к началу спирали. Майкл отрывается от книги, с любопытством и весельем разглядывая Джеймса. Граммофон он уже видел, но не трогал. Рупор щелкает несколько раз, а затем издаёт такой мерзкий скрип, что Джеймс виновато шипит сквозь зубы и подхватывает иглу пальцем, быстро отстраняя от пластинки и только сейчас обращая внимание, что почти вся лаковая поверхность потрескалась от сырости и старости, явно повредив и мембрану. Парень сводит брови и берет вторую пластинку, рассматривая под светом внимательно, обнаруживая, что она чувствует себя не лучше. — Черт. Дело в них, граммофон-то рабочий… Может, там есть другие, я не все проверил… Майкл наблюдает за тем, как Джеймс крутит пластинки в руках, пытаясь понять, в чём проблема, и улыбается. — Там наверняка ничего не работает, — наконец говорит он. — Может, если забрать что-то с материка, то можно будет включить, но эти уже потрепаны жизнью. Наверное, остались от Стивенсона. Он встаёт с кресла и подходит ближе, разглядывая граммофон. На войне времени послушать музыку не было, и они обходились собственным голосом. Майкл даже соскучился. — Ничего, — он пожимает плечами и целует Макэвоя в висок. — Можем обойтись без него вообще. Он сдерживает глупое желание подмигнуть, и просто улыбается нежно в ожидании ответа. Джеймс заинтересованно смотрит на него, откладывая пластинку, а затем заключает: — Верно, танцевать все равно можно, — парень думает несколько секунд, а затем пробует промычать мелодию, тем временем перехватывая Фассбендера за руки и оттягивая настойчиво от стола, сделав несколько шагов в сторону. Майкл слушает его внимательно. — Ты знаешь её? — спрашивает Джеймс, прерывая мотив, но затем, не дожидаясь ответа, начинает тихо проговаривать слова, медленно, выверенно, пробует петь:  — Там, где сквозь массу океанских волн пробивается света тонкий звон, — мы сияем словно солнце, что взошло на небосклон… Майкл смотрит очарованно на него и рассеянно кивает, — то ли знает, то ли нет, — и только держит его за руки. Свет маяка разрезает тяжелую темноту, упираясь в черный горизонт моря, намного дальше даже, чем расстояние от острова до материка, и бесконечно выискивает там корабли, позволяет им обнаружить себя. Джеймс поёт, наблюдает за этим и думает о том, что их никогда не увидят в этом свете, — ни с материка, ни с палуб потерянных кораблей. Ему кажется, будто они сами источают этот свет, и никто, ни в одной из всех вселенных не сможет так. Никто не сможет поддерживать этот маяк, никто не будет отрезан от мира и так при этом счастлив. Они танцуют вместе медленно, как молодожёны на свадьбе, и Майкл утыкается Джеймсу в висок, расслабленно слушая чужой голос, держа его руки в своих ладонях. Он думает о том, что это, наверное, лучший момент в его жизни, и чувствует себя так странно, в своём другом мире, в параллельной вселенной, где всё хорошо и никто не может ничего сказать им, не может упрекнуть. Майкл почти завидует самому себе. Они двигаются неспешно, иногда, забывшись, натыкаются на мебель. Майкл кладёт руки ему на бедра, и впервые чувствует себя на своем месте, а Джеймс, кажется, готов уснуть прямо так. Свет прожектора яркий, объёмным, направлен далеко в море, а на тыльной стороне, внутри маяка, — умиротворяющий, приятный. Майкл чувствует абсолютное спокойствие. Словно все так, как и надо. Словно, к этому всё и шло. Он, может быть, слишком глуп и слишком влюблён, но ему искренне плевать, потому что это, наконец-то, взаимно, и это, с его… положением, почти невозможно. Он благодарен. За то, что у них всё так сложилось, за то, что они познакомились, за то, что Майкл его не оттолкнул тем, что он не такой, и что Джеймс был искренним — с ним и с самим собой. Джеймс в его руках сонный, умолкает и закрывает глаза, прижимается лицом к плечу Фассбендера, сжимая руки в замок у него на пояснице. Майкл не успевает вдохнуть умиротворение и остановиться, как парень трётся носом о его плечо, бодает его лбом и отстраняется, потянув его за руки к винтовой лестнице. И он покорно следует за ним. Словно собака, которую привязали к запястью хозяина. Он совсем не против. Они спускаются на ярус ниже, в спальню смотрителя, оборудованную совсем скудно, но являющуюся для них одним из самых значимых мест теперь. Джеймс вдруг интересуется: — Кстати, хотел узнать, если бы… — он берёт паузу, подбирая слова, и оборачивается к Майклу, улыбаясь. Подталкивает его к кровати, а затем сам, не раздеваясь, падает рядом с ним на спину, складывая руки на груди. — Если бы я тогда ничего не сделал, ты бы продолжал молчать? Майкл вздрагивает от внезапного вопроса, а потом задумывается. — Да, — он поворачивает голову к Макэвою и как-то грустно улыбается. — Я тебе не пара, ты и сам это знаешь. Конечно я бы молчал. Это не вызывает у него сомнений, он себя слишком хорошо знает. Он старый, с военными травмами и больной головой. Майкл успевает поцеловать Джеймса в щеку перед тем, как тот переворачивается на живот, снова хмурясь. Фассбендер устало улыбается и спрашивает: — Думаешь, я был бы не прав? — Эй, — Джеймс нависает над ним и закрывает ему рот ладонью, внимательно заглядывая в его глаза. Опускается, говорит тише, почти прижимаясь губами в фалангам собственных пальцев, а носом упирается в нос Фассбендера: — Я сам решу, кто мне пара, понятно? Майкл смотрит из-под ресниц и не может фокусироваться, так что растягивает губы в улыбке под теплой ладонью, а затем согласно кивает. Джеймс отпускает его. — Конечно ты был бы не прав. Я ждал твоих приездов и даже письмо тебе написал. Стоило приписать «эй, я влюбляюсь, сделай что-нибудь»? Твою отвагу сдуло в море. — Ох, извините, что владею самокритикой, — фыркает Майкл почти что обиженно. — Но, может быть, и стоило. Я слишком похож на того, кто умеет разбираться в человеческих чувствах? Ты льстишь мне, Джей. Ему очень лень двигаться и делать вообще хоть что-то, ему хочется, чтобы весь мир остановился прямо сейчас, он никогда бы об этом не пожалел. Он смотрит искоса на Джеймса и вдруг решает задать вопрос. — Я же у тебя не первый, наверняка? Милая девушка, симпатичный солдат? Хочу всё знать. Но Макэвой сразу как-то стушёвывается, цепляясь взглядом тонкие трещины на побеленном потолке. — Почему «наверняка»?.. Милые девушки ждут симпатичных солдат с фронта. Да и не то чтобы я… думал об отношениях с мужчиной, — признаётся он, не зная, насколько это для Майкла проблема, а оттого начиная немного нервничать, потому что, возможно, это чувствуется в их отношениях, и Фассбендер поэтому говорит, что не пара ему. Майкл вздыхает. Он не знает, как быть осторожным с этим парнем. Но ответ его не напрягает. У него тоже толком никого не было, так что они почти в равном положении. Но этот ребёнок… такой вечно нервный. Так всегда боится, что что-то не так. Фассбендер иногда думает, что Джеймсу некомфортно, и не знает, что ему в таком случае предпринимать. — Ладно, я тоже почти не имел опыта, — улыбается Майкл, накрывая его руку ладонью, и если раньше это немного помогало, то сейчас что-то всё ещё не так. Майкл замолкает и почти физически чувствует что-то в воздухе. Он слышит, как Джеймс сглатывает нервно и чувствует, как сжимает его пальцы крепче. — Я не думал об этом, потому что помогал отцу и… много был с братом… — объясняет Макэвой, запнувшись, кажется, не будучи уверенным, что стоит продолжать. Майкл поворачивается на бок, глядя на него внимательно, и держит его руку в ладони, но Джеймс на него не смотрит. Фассбендер решается продолжить разговор. — Хочешь поговорить о твоей семье? — спрашивает он, видя, как Джеймсу это важно — по тону, по блеску в глазах. Важно что-то сказать, что рвётся наружу уже слишком давно. Свет от керосиновой лампы сияет совсем слабо, секунды растягиваются как резина. Но Майкл ждёт. Майкл ждёт, и Джеймс решается наконец, потому что никогда не чувствовал себя спокойнее и в большей безопасности, чем сейчас, рядом с ним. — У родителей много дел, — начинает юноша, по-прежнему глядя в потолок. — Дом, хозяйство, маяк этот… Мы с Дональдом постоянно были вместе, развлекали себя сами и помогали во всём. А когда он ушёл, у родителей… как раз родилась наша младшая сестра, и я остался помогать с её воспитанием… Он снова замолкает, потому что перед глазами, будто выгравированные на хрусталике и увеличенные призмой, картины из прошлого, и Майкл приподнимается на локте, интуитивно почти в защитном жесте поддаваясь к Джеймсу. — Лучше бы я ушёл вместе с ним. Я хотел уйти… то есть, не из-за Джой, я её очень любил, — Макэвой улыбается криво, больно, трёт покрасневшие глаза. — Господи, я даже думал, что это мой ребёнок, я правда так сильно полюбил её. Но она как-то… я не знаю, ей был всего год, и она просто задохнулась у меня на руках, а я вообще ничего не предпринял… Майкл замирает. Он ощущает, как сердцу становится тесно за грудной клеткой, и ему так больно слушать это. Он отлично знает, что у всех своя плохая история, но, Господи, ему так жаль. Зная, какой Джеймс прекрасный, зная, что он не заслужил этого. Не заслужил винить себя в смерти своей маленькой сестрички. Джеймс хочет ещё что-то сказать, но Майкл сгребает его в объятия и целует в лоб, чувствуя, как слезы душат его, как он прижимается, сжимает пальцами ткань рубашки, и Майклу так невыносимо. Он не может подобрать слова и тихо повторяет то, что наверняка уже много раз говорили до него. — Это не твоя вина. Клянусь. Это не было в твоих силах, малыш, — Майкл гладит его волосы, держит его в своих руках. Невысказанное «я останусь с тобой» жжёт горло, хотя Джеймс и сам это знает. Джеймс знает, и пусть слова действительно мало значат, всё, что происходит сейчас — несравненно лучше, чем задыхаться от бесшумных слёз посреди ночи и судорожно перебирать в голове варианты, которые, как кажется, могли бы спасти ребёнка. Если бы он предпринял это… или что-то ещё… если бы он не испугался, не замешкался, она была бы жива. Джеймс закрывает полные слёз глаза и думает о том, что испортил их вечер. — Ничего. Ничего-ничего, мы что-нибудь придумаем… Тебе надо отдохнуть. Майкл шепчет, ощущает согласный кивок, и они оба умолкают. А затем Фассбендер теряет счёт времени. Джеймс успокаивается в его руках, ничего больше не говорит, и в какой-то момент Майкл понимает, что он уснул. Сам Майкл не спит до утра. Оно слишком раннее, туманное и холодное, так что Фассбендер оставляет свет, и ещё долго не поднимается с кровати. Пока не просыпается Джеймс. Им очень тяжело говорить. Майкл только ободряюще улыбается ему и спрашивает, не нужна ли ему помощь, надевает на него свой плащ. Они вместе уходят в дом готовить завтрак, понемногу приходя в себя. Кухня тёмная, серая, будто туман просочился и в комнаты, а небо не выпускает из-за тяжелых туч солнечные лучи. Но Джеймс в какой-то момент, садясь за стол, предлагает, заставляя Майкла почти вздрогнуть: — Раз уж я лишаю тебя нормальной семьи, — он улыбается слабо, устало, поднимая глаза. — Давай хотя бы поженимся... Прямо здесь, на острове. Я только починю граммофон, чтобы было правдоподобнее, и заберу из дома свою выходную рубашку… Если ты согласишься. Майкл смотрит на него долго, медлит с ответом. Разумеется не потому, что он против, а просто потому что… так не бывает. Такие как они никогда не смогут получить свой шанс, ни за что. И это больно, обидно, но Майкл не хочет думать о том, что никогда не сможет назвать Джеймса своим мужем. Он почти расстраивается, но заставляет себя успокоиться. Не время и не место, после вчерашнего, глядя на то, как Джеймс ждёт этого от него, как крупица искреннего детского восторга проглядывает в его глазах сквозь пелену боли. Майкл не может отказать. И самому себе тоже. К тому же, для них всё ещё не так плохо. Так что он улыбается, очень мягко и ласково, и задумывается. Есть ли у него выходная рубашка? — Я так понимаю, корова будет в качестве священника? — с усмешкой уточняет он и сдаётся, потому что слишком сильно любит Джеймса. — Хорошо… Но только если я найду свою рубашку. И нам нужны свидетели, — шутит он, и уже знает, что можно забрать тех вязаных кукол, что остались от предыдущего смотрителя на этажерке в коридоре. Они отлично дополнили бы картину. Джеймс расцветает на глазах, ему заметно лучше, и большего Майклу не надо. Возможно, они оба дети, возможно, видят друг в друге семью, которой так не хватало им. Возможно, они упустили и вновь обрели что-то слишком значимое.