Love will find a way

Малая музыкальная комната дома Бишопов

      Первое, что видит Кэнди, когда открывает глаза — незнакомый ей мраморный потолок песочного цвета. Она поворачивает голову и встречается с обеспокоенным взглядом Вивианны, напряженно сидящей на деревянном резном стуле. Позади подруги Уайт различает очертания арфы. А ещё столик, на котором расположились кожаный футляр для скрипки и поднос с несколькими флаконами, небольшой посудиной и тканью.       — Слава Богу, ты пришла в себя, — с облегчением выдыхает мисс Грэй, замечая устремленный на неё взгляд подруги. Лицо Виви озаряет мягкая, спокойная улыбка.       — Где я? — тихо интересуется Кэнди, одновременно поднимаясь с горы подушек, сооруженной на банкетке, на которой она лежала. — Как я здесь оказалась?       — Осторожнее, — бережно придерживает подругу Грэй. — Не стоит так резко вставать — можешь снова потерять сознание.       — Я была без сознания? — удивлена Уайт. — Долго?       — Недолго, — качает головой Виви. — Около десяти минут, не больше.       Разговор девушек прерывает негромкий стук в дверь.       — Мисс Вивианна, — раздается звонкий девичий голос из-за двери, — это Бесси. Могу я войти?       — Входи, Бесси, — разрешает Виви.       В комнату входит молоденькая девушка в костюме горничной: черном платье, белом кружевном чепчике и таком же фартуке.       — Меня послал мистер Эдвард Бишоп, — произносит горничная, подойдя поближе к девушкам и поклонившись им. — Он велел узнать, как состояние мисс Кэндис и не нужно ли вам чего.       — Передай мистеру Бишопу, что мисс Кэндис уже пришла в себя. И будь так добра, унеси поднос и принеси нам две чашки кофе, сделанного миссис Браун, — распоряжается Вивианна. Бесси понятливо кивает. — И, Бесси: сначала — кофе, а уж потом доложишь мистеру Бишопу о самочувствии мисс.       — Да, мисс, — ещё раз кивает Бесси. — Это всё, мисс?       — Да, Бесси. Можешь идти, — отпускает горничную мисс Грэй. Бесси ещё раз кланяется девушкам, забирает поднос и оставляет подруг наедине.       — Значит, мы всё ещё в доме Бишопов? — уточняет у Вивианны Кэнди, когда за Бесси закрывается дверь.       — Да, — кивает Виви, — мы в малой музыкальной комнате. Нэд принес тебя сюда, когда тебе стало плохо. Он же присматривал за тобой, пока меня не было.       — Так значит, меня принес сюда Нэд? — спрашивает Уайт у Грэй, пытаясь наводящими вопросами восстановить, что же произошло перед тем, как она потеряла сознание. Вивианна кивает. — А перед тем… — начинает Кэнди.       — А перед тем, — нехотя подхватывает Вивианна, — мы смотрели «Алкесту», и ты увидела…       — Терри, — глядя в никуда, севшим голосом заканчивает Уайт. Имя «Алкеста» прорвало плотину скрываемых её сознанием болезненных воспоминаний. — Я увидела Терри. А ещё, — начинает вспоминать девушка, — там была Сюзанна и её мать. И она… — замолкает Кэнди. — Она… — слова застывают комом в горле. — Ты… — наконец выдавливает Уайт, поднимая наполненный болью, обидой, осуждением и недоверием взгляд на подругу. Вопреки стараниям Кэнди, её глаза наполняются влагой.       — Прости, — опустив глаза от стыда, с горечью произносит Виви. — Прости меня, пожалуйста, Кэнди. Если сможешь, конечно.       — Значит, всё это время ты всё знала и молчала, — каждое слово Уайт пропитано болью. — Всё это время ты мне лгала! Твоё хорошее отношение ко мне было всего лишь притворством! Или же жалостью, попыткой загладить вину своей семьи! — слёзы переходят в крик. — Как ты могла?! — упрекает Вивианну Кэндис. — Я ведь доверяла тебе! Ты стала для меня самой близкой подругой, почти сестрой! А ты… Ты… — Кэнди замолкает. Но вовсе не из-за того, что ей нечего сказать: заложенный из-за плача нос мешает нормально дышать. А говорить и дышать ртом одновременно у неё не получается.       — На, высморкайся, — аккуратно протягивает подруге свой носовой платок Вивианна. — Не дури, это всего лишь носовой платок, — зло комментирует Грэй гневный взгляд Кэнди, брошенный на платок.       Уайт нехотя берет платок.       — Не спорю, я виновата перед тобой, — голос Виви снова становится мягким. — Но только в том, что умолчала о том, что Сюзанна — моя кузина. Всё остальное, не знаю, поверишь ли ты мне или нет, было правдой. Моё хорошее отношение к тебе не было ни притворством, ни жалостью: я действительно привязалась к тебе. Ты — прекрасный человек, у которого есть чему поучиться. Не только мне, каждому, — Кэнди недоверчиво хмыкает в ответ на эту реплику. — Нет, правда. Веришь или нет, Кэнди, но я редко притворяюсь или лгу, — ещё одно недоверчивое хмыканье. — Мне противно и первое, и второе. Да, я могу умолчать о чем-то, но солгать — никогда. И да, не стану отрицать, моё хорошее отношение было отчасти продиктовано и желанием загладить вину нашей семьи перед тобой, — Уайт удивленно взирает на подругу. Странное признание Виви, в котором нет ни торжества, ни раскаяния, ни новой лжи (к которым обычно, как знала Уайт, прибегали лжецы) — лишь простая и спокойная констатация факта — заставляет Кэнди поверить ей.       — Кроме того, кто знает, — печально усмехается Грэй, — может быть, если бы мой отец не заботился о семье своей сестры, то этого несчастного случая никогда бы не случилось. И вы с Терри сейчас были бы вместе, — горько заканчивает Вивианна.       — О чем ты? — недоумевает Кэнди. — Каким образом в этом замешан твой отец?       — Это длинная история. Сомневаюсь, что ты хочешь услышать её. И ещё больше я сомневаюсь, что ты поверишь мне, — качает головой Вивианна.       — Я выслушаю тебя, Вивианна, потому что… Я тебе верю, — Виви недоверчиво поднимает глаза на Кэнди. — Нет, правда. Я действительно тебе верю, — дружески сжимает Уайт руку Грэй. — Ты и твоя семья были добры ко мне, как никто другой в моей жизни. За исключением, быть может, мисс Пони, сестры Марии и мистера Альберта… Эй, прекращай смеяться! — несильно хлопает по плечу она Виви.       — Прости, — не перестает улыбаться Виви. — Просто никак не могу привыкнуть к тому, что ты называешь Уильяма-Альберта Эрдли «мистером Альбертом».       Вдруг выражение лица Грэй меняется.       — Спасибо, — серьезно произносит Грэй, крепко сжимая Уайт руку. — За то, что веришь мне, — поясняет она недоумевающей Кэнди. — За то время, что мы провели вместе, ты стала мне очень дорога. И я не хотела бы терять такого друга, как ты.       — Как и я, — ответно сжимает руку ВивианныКэнди.       — Итак, с чего же начать мою историю? — задает самой себе вопрос Вивианна. — Пожалуй, начну с семьи своего отца.       Думаю, тебе вряд ли это известно, но Грэи — одна из самых богатых семей Чикаго. Да-да, — кивает Виви удивленной Кэнди, — это так. Семье Грэев принадлежит несколько самых больших деревообрабатывающих предприятий и транспортных контор. Если бы не выбор моего отца, единственного наследника Грэев по мужской линии (а теперь и последнего из них), то я могла бы вырасти в достатке, быть избалованной и беззаботной богатой девушкой. Хотя нет, — качает головой Грэй, — скорее всего, я бы вовсе не родилась.       Итак, мой отец был единственным сыном лорда Говарда Грэя, моего деда, и его супруги, леди Этель Грэй. Кроме него в семье росла ещё и дочь, его младшая сестра, Эдна Грэй.       Дед рассчитывал, что сын пойдет по его стопам, станет промышленником и торговцем, но отцу это было неинтересно. Ещё маленьким мальчиком он решил, что станет врачом.       — А почему именно врачом? — любопытствует Кэнди.       — На отца очень сильно повлиял великий чикагский пожар, — объясняет Грэй. — Дому Грэев тогда тоже досталось. Если бы не доктор Картер, который в ту ночь остался в доме дедушки и бабушки из-за того, что у папы была очень высокая температура, которую всё никак не удавалось сбить, то мы бы с тобой сейчас не разговаривали. Именно доктор Картер первым понял, что дом горит, разбудил всех его обитателей и вынес моего отца, полубессознательного от дыма и лихорадки.       Отец с трудом помнит все события той ночи, но одно он запомнил очень ярко: доктора Картера, который хоть и валился с ног от усталости, но продолжал помогать пострадавшим в пожаре. Он вытаскивал людей из горящих домов, осматривал, перевязывал, поил водой, успокаивал, утешал. К кому бы он ни подходил, его встречали с надеждой и мольбой в глазах, а провожали с благодарностью во взгляде.       В воспаленном детском мозгу моего отца доктор Картер превратился в ангела небесного, всемогущего спасителя и утешителя. Именно таким отец его и запомнил. Да так этим впечатлился, что решил в будущем во что бы то ни стало стать врачом.       Когда отец подрос и заявил деду о том, что он собирается быть доктором, в доме разразился грандиозный скандал. Говард Грэй кричал, что он оплачивал лучшую в Иллинойсе школу для мальчиков не для того, чтобы его сын стал каким-то ничтожным врачом и всю жизнь прозябал в нищете. А для того, чтобы тот стал успешным коммерсантом и достойно продолжил семейное дело. Затем дед стал угрожать лишить отца денег и наследства. Но отец был непоколебим. В конце концов дед сдался. Но поставил отцу условие: если папа хоть раз пожалуется деду, что ему трудно учиться, то дед прекратит оплачивать обучение отца. Втайне же Говард Грэй именно на это и надеялся: что изнеженный, по его мнению, сын быстро откажется от своей блажи и вернется в семейное дело. Но…       — Но не тут-то было? — с усмешкой угадывает Кэнди.       — Именно, — подтверждает Виви. — Отцу было трудно, но гордость не позволяла ему в этом признаться и сойти с выбранного пути. В итоге папа с успехом окончил медицинскую школу Северо-Западного университета Чикаго.       Отец уже почти устроился на работу в одну из чикагских больниц, но тут снова вмешался дед. Не привыкший сдаваться Говард Грэй решил, что если не удалось выбить из сына блажь на этапе учебы, то удастся во время работы. Дед заявил отцу, что, мол, работать врачом в городской больнице любой дурак может. Мол, тепло, уютно, есть выходные дни, а если нет ночных смен, то можно пойти домой и поспать в теплой кровати. А вот корабельный врач — это совсем другое. Да и вообще, если сын отказывается развивать семейное дело, возглавив его, то внесет свой вклад, работая на компанию. Отец, скрипя зубами, согласился.       — Дай угадаю, — вставляет Уайт, — твой дед снова прогадал?       — Да, — кивает Грэй, — снова. За несколько лет работы судовым врачом отец ни разу не пожаловался деду: ни на условия (а дед отправлял его работать не на самые лучшие корабли и не самые легкие маршруты), ни на ничтожный размер оклада, который был существенно ниже, чем у других судовых врачей. И который дед мотивировал тем, что отец живет в его доме и питается за его счёт.       Поняв, что и этим отца не сломать, дед решил «сломать» его женитьбой. Мол, женится, появятся дети, так и возьмется за ум. Ещё и жену решил подобрать ему побогаче, да покапризнее. Выбор пал на дочь папиного друга, ещё одного богатого коммерсанта Чикаго, Гектора Брауна. Дед знал, что мисс Синтия Браун всегда нравилась отцу. Но и тут отец разрушил планы деда. В тот день, когда мисс Синтия была приглашена в гости к Грэям, отец сообщил, что он женится на моей маме, мисс Харриет Хейз, медсестре из Чикагской больницы, в которой папа стал работать после того, как дед пришел к выводу, что «негоже такому хорошему врачу растрачивать свои таланты на простых моряков».       — Теперь понятно, в кого ты такая строптивица, — улыбается подруге Кэнди.       — А я никогда и не отрицала, что больше похожа на отца, чем на мать, — со смехом замечает Виви. — Так, на чем я остановилась? Ах, да. Отец заявил, что женится на моей маме. Дед…       — Пришел в ярость, — заканчивает мысль Виви Кэнди.       — Именно так, — кивает Виви. — Дед кричал, что он едва стерпел, что его сын стал каким-то вшивым врачом. Но такой же вшивой невестки он не потерпит. Что если отец женится на маме, то он может катиться на все четыре стороны, и забыть о том, что у него в Чикаго есть семья. Отец молча выслушал деда, после чего собрал свои вещи и ушел из дома.       — Но если твои папа и мама оба из Чикаго, то как вы всей семьей оказались в Бостоне? — недоумевает Уайт.       — По милости деда, конечно же, — фыркает Грэй. — После того, как отец женился на маме, Говард Грэй выполнил своё обещание. Он, впрочем, как и вся семья, не просто оборвал общение с сыном и вычеркнул его из завещания. Он ещё и сделал так, чтобы оба, отец и мама, не смогли найти себе работу в Чикаго.       Так и начались их скитания. Им долго не удавалось найти работу. Но вскоре судьба улыбнулась им, и они устроились в деревне рядом с Лэйквудом, где позже познакомились и сдружились с семейством Эрдли. Отец постоянно лечил слабую здоровьем мисс Пону, маму Энтони. А мама была, фактически, её сиделкой.       Через некоторое время мама забеременела мной. Отец начал задумываться о переезде и поиске новой работы: их с мамой заработок едва позволял выжить двоим, а уж троим… Кроме того, мама будет вынуждена не работать, а ухаживать за ребенком.       Но тут родителям снова улыбнулась судьба: скончалась какая-то мамина дальняя родственница, о которой мама даже никогда не слышала. Она оставила маме в наследство дом в Бостоне.       — Грэйхаус? — уточняет Кэнди.       — Грэйхаус, — подтверждает Виви. — Родители ухватились за этот шанс переехать и устроиться в большом городе. Хотя им и было жалко уезжать из Лэйквуда. В благодарность за подаренный шанс молодые родители назвали своего первенца, родившегося уже в Бостоне, в честь умершей родственницы — Вивианной.       Чтобы содержать новый дом и маму с маленьким ребенком, папа работал, как проклятый. Больницы, морской порт, заводы, фабрики — отец работал везде, где нужен был врач, пускай даже ему платили смешные гроши. Благодаря его трудолюбию, папу заметил доктор Кларк, тогдашний главврач Бостонской больницы, и взял его на работу. А вскоре рекомендовал его в качестве преподавателя в медицинскую школу Бостонского университета.       После того, как мой отец стал одним из ведущих преподавателей и врачей школы и больницы, мои дед, бабка и тетка решили снизойти до отца и его семьи. Чтобы показать своё расположение, они…       Повествование Вивианны прерывает стук в дверь.       — Это Бесси, мисс, — раздается вежливый голос горничной из-за двери. — Я принесла кофе, приготовленный лично миссис Браун. Могу я войти?       — Входи, Бесси, — откликается Вивианна.       Бесси заходит в комнату, ставит поднос с кофе на стол рядом со скрипочным футляром, кланяется и оставляет девушек наедине.       — Спасибо, Бесси, — благодарит девушку Вивианна. — Выпей — полегчает, — протягивает она одну из чашек Кэнди. — Миссис Браун варит просто божественный кофе.       — Спасибо, — забирает у подруги чашку Кэндис.       — Ммм, как же я люблю кофе, сваренный миссис Браун, — жмурится от удовольствия Грэй.       — Итак, что сделали твои родственники? — возвращает Виви к повествованию Кэнди.       — Они пригласили родителей на семейную встречу. Мол, были неправы, признаем. Гордимся тобой, сильно соскучились, хотели бы увидеть внучку. Отец, посоветовавшись с матерью, решил поехать на встречу. Их приняли хорошо, но прохладно. Дед был недоволен, что у обоих его детей родились девочки: тётя Эдна к тому времени вышла замуж за сына нью-йоркского швейного промышленника среднего достатка, Джейкоба Марлоу, и родила ему дочь, Сюзанну.       В семейном гнезде отца родители прогостили две недели. И эти две недели были для меня адом, — едва сдерживаемый гнев Вивианны выдают её дрожащие голос и чашка с кофе. Заметив это, девушка ставит чашку на поднос, встает и начинает расхаживать туда и обратно перед камином. — Именно тогда я познала, что такое человеческое лицемерие и жестокость. Чикагские богачи, старые папины знакомые и «хорошие» друзья, в глаза говорили нам одно, а за глаза — совсем другое. Как я это узнала? — предугадывает вопрос Кэнди Виви. — От их детей и внуков, с которыми я была вынуждена играть. Или, вернее, которые считали меня своей игрушкой, — в глазах Грэй мелькает тень ненависти. — Знаешь, маленькие дети ведь не понимают, что следует говорить, а что — нет. Они лишь повторяют за своими родителями.       А в глазах их родителей наша семья была никем и ничем, потому что у нас не было баснословного количества денег. Потому что мои родители работали, не покладая рук, чтобы содержать наш дом и дать мне самое лучшее. Работали сами, понимаешь? — смотрит Грэй на Уайт. Кэнди отвечает Вивианне сочувствующим и понимающим взглядом. — Приличные люди не работают сами. Работают на них, но они сами — никогда. Приличные люди не одеваются в обноски и не лечат бедняков. Хотя в обноски мы никогда не были одеты. Да, наша одежда была скромной, но всегда целой и чистой.       Родители всегда бранили меня за то, что я не хочу играть с другими детьми. Если я упорствовала в своём стремлении остаться в комнате, то они силком вытаскивали меня оттуда. Вивианна, это же неприлично. Ты позоришь нас и дедушку с бабушкой. Пойди поиграйся, — с отвращением вспоминает Грэй слова родителей. — Знали бы они, как эти дети со мной игрались, — хмыкает Виви. — Да эти дети и сами не хотели со мной играть. Их родители боялись, что их драгоценные чада могут что-то от меня подхватить, ведь неизвестно, чего Рой Грэй и его семейство подхватили, живя и леча нищих. А вдруг это заразно и смертельно? Нет, моя деточка ни за что не будет играть с дочкой Грэев.       Но если меня всё же приглашали поиграть, то только с одной целью — сделать «козлом отпущения». А если я отказывалась выполнять их приказы, они начинали издеваться и избивать меня. Бросались палками, камнями, комьями грязи. Отбирали мои игрушки, ломали их.       — Вивианна… — голосом, полным сочувствия, только и произносит Кэнди.       — Когда после игр я возвращалась грязная и избитая, родители не верили моим рассказам, что это сделали другие дети. Родители этих детей тут же заступались за своих чад, кричали, что я — лгунья. Что их дети никогда и ни за что не могли этого сделать, потому что они хорошие и воспитанные. Няньки этих богатеньких детей, присматривавшие за нами, тоже говорили, что во всем виновата я сама. Они боялись потерять работу, я понимаю это. Но никогда не пойму, как можно бездействовать, наблюдая, как толпа детей издевается над одиноким беззащитным ребенком.       Родители краснели, извинялись. Объясняли, что я привыкла играть с детьми из простых семей и не умею прилично вести себя в высшем обществе. Хотя никогда после игр с моими бостонскими друзьями ни я, ни они не возвращались домой избитыми и грязными, как поросята. Да, мы могли слегка испачкаться или удариться, но не более.       Пока меня бранили, дед, бабка и тетка закатывали глаза, всем своим видом изображая несчастных. Мы ведь такие добрые, презрели нормы общества, вновь приняли их в семью, а эта гадкая девчонка платит нам таким позором. Не нужно было этого делать, — фыркает Вивианна. — Лицемеры, — комментирует она поведение родных. — Мне объясняли, что я была неправа и заставляли извиняться. И я извинялась. А потом бежала в комнату и долго-долго выплакивала свою обиду. Больше всего мне было обидно даже не то, что эти дети меня избивают, а то, что родители мне не верили.       Так продолжалось до тех пор, пока за меня не заступился один мальчишка, — мелькнувшая улыбка Грэй не остается незамеченной Уайт.       — И как же звали этого мальчика? — не может удержаться от вопроса Кэнди.       — Бастиан, — нежно откликается Вивианна. — Себастиан Бэйли.       — Твоя первая детская любовь? — по-дружески подкалывает Грэй Уайт.       — Моя единственная любовь, — с печалью в голосе отвечает ей Вивианна. — С первого взгляда и, наверное, до конца моей жизни, — усмехается Грэй.       — Вивианна… — поражена откровенностью подруги Кэнди.       — Но это тайна. Кроме тебя и отца больше никто не знает о моих чувствах к Бастиану. И не должен знать. Поэтому я искренне прошу тебя никому о них не рассказывать, — Виви вновь садится на стул, затем наклоняется к подруге и в мольбе крепко сжимает её ладони. — Кэнди, пообещай мне, что никому и никогда не расскажешь о моих чувствах к Себастиану Бэйли.       — Обещаю, — сердечно клянется Кэнди. — А он сам? — любопытствует Уайт. — Бастиан знает о твоих чувствах?       — Нет, — обреченно качает головой Виви. — Может быть, когда-нибудь я и скажу ему о своих чувствах. Если в этом будет смысл. Но это вряд ли.       — Но почему? — искренне недоумевает Кэнди. — Он, что, любит другую? Или что? Почему вы не можете быть вместе?       — Не знаю, любит ли он другую или нет. Я вообще не знаю, как он сейчас. Знаю только, что он живет и работает в Нью-Йорке. Я не общалась с ним уже более пяти лет, — непривычно тихим, полным боли голосом отвечает Грэй. — С тех самых пор, как сказала ему, что не могу ответить на его чувства. Что для меня он только друг, не более.       — Ты ему солгала? — поражена Уайт. — Но зачем?       — Если бы я тогда призналась ему в своих чувствах, — спокойно поясняет Виви, — то он отказался бы от своей мечты, похоронил её. А вместе с мечтой похоронил бы и частицу своей души. А я этого не хотела. Не хотела, чтобы ради моего счастья он добровольно заключил себя в золотую клетку. Я слишком люблю его, — печально усмехается Грэй, — для того чтобы позволять ему жертвовать собой ради меня.       А может быть это я заставляю Терри страдать, всплывает в сознании Кэнди непрошеная мысль-воспоминание.       — Если ради счастья нужно приносить жертву, — тем временем продолжает Виви, — то это должны делать оба. А Бастиан от меня жертв не требовал: знал, что я не смогу покинуть семью. Да и сам бы мне этого никогда не позволил.       — И что же это за мечта? — отвернувшись, чтобы незаметно вытереть выступившие от слов подруги и собственных непрошеных мыслей-воспоминаний слезы, интересуется Кэнди.       — Небо, — кратко звучит ответ Грэй. — Он всегда мечтал быть авиаконструктором и пилотом. Пилотом даже больше, чем авиаконструктором. И в Бостоне его мечта точно не сбылась бы. А я, что тогда, что сейчас, не могу покинуть Бостон. По крайней мере, до того момента, пока не буду уверена, что смогу передать заботу о доме и об отце Натали.       — Но ведь он мог учиться, пока ты здесь заботилась о доме, училась и готовилась покинуть Бостон. Или были ещё причины? — прозорливо предполагает Кэнди.       — Были, — подтверждает догадки подруги Виви. — Понимаешь, Бастиан очень сильно любил меня. Когда я звала, он бросал всё и мчался ко мне.       Так случилось и тогда. Когда Бастиан узнал, что умерла моя мама, он бросил всё в Чикаго и приехал в Бостон. Он был со мной и помогал до тех пор, пока я не смогла взять себя и всю семью в свои руки после смерти мамы. Если бы не он, я бы вряд ли так быстро сумела справиться с горем.       Поняв, что я — единственное слабое место его своенравного сына, мною, как рычагом давления на Бастиана, решил воспользоваться его отец, Стивен Бэйли.       Бастиан старше меня, и в тот год он должен был определяться, где продолжать обучение. Мистер Бэйли был не против, чтобы его сын стал авиаконструктором: он находил эту сферу весьма перспективной. Во всяком случае, так он говорил своему сыну. На самом деле мистер Бэйли растил и видел Бастиана только в одной роли — наследника его дела. Он всё ждал, когда ему подвернется удобный случай, чтобы уговорить или принудить сына выбрать семейное дело, а не авиацию.       — А тут случилась беда в твоей семье… — комментирует Уайт.       — Именно, — кивает Грэй. — И отец Бастиана не упустил этот шанс надавить на сына. Он начал уговаривать сына заняться семейным делом. Мистер Бэйли убеждал Бастиана, что благодаря доходам от семейного дела он сможет обеспечить не только меня, но и всю мою семью. Что у меня будет всё, что угодно. Что мне никогда не придется работать. А если учитывать, в каком состоянии после смерти мамы был отец, то эта перспектива — тяжелый труд — была весьма и весьма вероятна.       Да, авиация — перспективная сфера. Но, сын, пока ты создашь действительно рабочую модель самолета, пока найдешь того, кто заинтересован в ней — вкладчика капитала, подрядчика, покупателя и других — пройдет немало времени. И всё это время вам придется жить скромно, тяжело работать. А Виви ещё и нужно заботиться о семье. Разве такой сложной жизни ты хочешь для своей любимой — именно так мистер Бэйли увещевал сына.       Бастиан сказал, что должен обдумать предложение отца. Он почти принял его, но вмешалась я. Сказала, что Бастиан мне только друг, не более. Что я благодарна за его помощь, но более в ней не нуждаюсь. В тот же вечер он уехал из Бостона и с тех пор мы с ним больше не виделись.       — Совсем не виделись? Даже случайно? — поражена Кэнди.       — Нет, почему, случайно мы как раз виделись, — печально возражает Вивианна. — Я увидела его, когда выходила из больницы, в которой лежала Сюзанна. Именно так я узнала, что он живет и работает в Нью-Йорке: проследила за ним до дома, где он снимал квартиру, и расспросила о нем его соседей.       — Значит, мы с тобой могли познакомиться ещё тогда? — изумлена Уайт.       — Могли, — подтверждает Грэй, — но, видимо, тогда ещё было не время.       — И ты даже к нему не подошла? Не поздоровалась? Не объяснила, почему так поступила? — допрашивает подругу Кэнди.       — Ответ на все три твоих вопроса — нет, — кратко отвечает Виви.       — А он? Он тоже не искал встречи с тобой? Даже не писал тебе? И ты ему тоже не писала? — продолжает допрашивать подругу Уайт.       — Нет, — звучит тот же ответ Грэй.       — Но… почему? — недоумевает Кэнди.       — Мы с Бастианом похожи, — усмехается Виви. — Мы оба очень рано познали вкус человеческих жестокости и лицемерия. Из-за этого мы трудно сходимся с людьми, мало кому доверяем и доверяемся. Но если у меня была хотя бы семья, которой я могла довериться, то у Бастиана семьи не было. С отцом и мачехой у него были натянутые отношения, а родная мать умерла. У него была только я.       И я его отвергла, — слова Вивианны полны горечи и ненависти к самой себе. — Растоптала его чувства. Вот в тот вечер Бастиан и вычеркнул меня из своей жизни. Ушел в ночь, окончательно и бесповоротно сжёгши все мосты между нами. С глаз долой — из сердца вон.       И я его понимаю: если бы мне причинили такую боль, я бы тоже захотела вычеркнуть этого человека из своей жизни. И я бы никогда его не простила. Поэтому я и не писала Бастиану, — спокойно объясняет Уайт Грэй, — знала, что он никогда меня не простит. Для меня эти письма были бы пустой надеждой. Для него — напоминанием о том, что самую большую боль причиняют самые близкие люди. Так зачем же терзать и его, и себя? — печально подытоживает Виви. — А ты сама-то писала Терри, после того, как вы расстались, виделась с ним? Или, быть может, Терри писал и искал с тобой встречи? — спрашивает у подруги Грэй. Кэнди качает головой. — Вот видишь. Никто из нас четверых не делает этого, опасаясь причинить боль себе, но ещё больше — любимому человеку.       Грустное молчание, повисшее между девушками, первой нарушает Кэнди:       — Надеюсь, — с надеждой сжимает она руку Виви, — что когда-нибудь Бастиан узнает о твоих истинных чувствах и мотивах твоего поступка и сумеет простить тебя. И вы будете вместе.       — Спасибо, Кэнди, — накрывает и ласково сжимает руку подруги Грэй. — И я тоже надеюсь, что когда-нибудь в твоей жизни появится человек, который будет любить тебя всем сердцем и душой. Который залечит все твои телесные, душевные и сердечные раны. Который будет заботиться о том, чтобы в каждом дне твоей жизни не было тягот, а было только счастье. Который будет послан тебе самой судьбой, и никто, будь-то человек или обстоятельства, не сможет отобрать его.       — Так как же защитил тебя Бастиан? — возвращает Кэнди Виви к её рассказу.       — Он крепко избил их, — с улыбкой сообщает Грэй. — И мальчиков, и девочкам досталось. Себастиан был страшным задирой и драчуном.       — Я почему-то не удивлена, что тебе понравился такой, — не упускает подтрунить над подругой Кэнди. — Хорошую девочку Вивианну Грэй потянуло к плохому мальчику Бастиану Бэйли.       — Он не был плохим мальчиком, — спокойно возражает Виви. — Просто он вырос на улицах далеко не самого благополучного квартала Чикаго. И воспитывали его тоже улицы, потому что мать тяжко работала, чтобы обеспечить родного сына.       — Погоди, — перебивает её недоумевающая Кэнди, — ты же говорила…       — Бастиан — родной сын Стивена Бэйли. Но его мама — не жена мистера Бэйли, а его любовница, мисс Адрианна Гордон, — поясняет Грэй. — Она была портнихой бабки Бастиана, миссис Морин Бэйли. Мама Бастиана была настоящей красавицей, Стивен Бэйли влюбился в неё с первого взгляда. Как, впрочем, и она. Естественно дедушка и бабушка Бастиана были против этого брака. И Стивен Бэйли не посмел пойти против них. Даже беременность любовницы его не остановила. Он любил её, но деньги любил больше. Стивен Бэйли забрал Бастиана к себе, лишь когда Адриана умерла после тяжелой болезни. И то, только потому, что ему нужен был наследник. А его супруга не могла родить ему ребенка. И развестись с ней он тоже не мог.       — Вот же мерзавец, — негодующе ударяет кулаком по столу Уайт.       — Бастиан думал об отце точно так же, — замечает Виви. — Поэтому никогда с ним не ладил. Он так и не простил Стивену Бэйли, что пока его мама тяжело работала, чтобы прокормить сына, а затем болела, тот наслаждался богатством и даже пальцем о палец не ударил ради них обоих. Он винил и до сих пор винит отца в смерти матери.       — Я его понимаю. Такое сложно простить, — кипит от возмущения Кэнди.       — Я никогда не спрашивала тебя о твоих родителях, зная твою историю, — ненадолго притихнув, всё же решается начать Грэй. — Но мне всегда было любопытно, как бы ты поступила, если бы нашла их и узнала, почему они от тебя оказались. Что, если бы они поведали тебе историю, похожую на историю Бастиана. Какова была бы твоя реакция? — склонив голову, осторожно интересуется Виви.       — Не знаю, — прямой вопрос подруги застает Кэнди врасплох. — Я никогда не задумывалась о поисках своих родителей. Наверное потому, что у меня не было никаких зацепок, с помощью которых я могла бы хоть что-то о них разузнать. Разве что куколка, в честь которой я получила своё имя. Да и я никогда не чувствовала, что мне их не хватает. Мисс Пони и сестра Мария очень нас любили. И дом Пони был мне настоящим домом, я была счастлива в нем, — не солгав ни единым словом, отвечает Уайт. — У меня была еда, одежда, крыша над головой и друзья, с которыми можно было поиграть. Мне было этого достаточно.       — Не от многих воспитанников детских приютов можно услышать подобные слова, — приятно удивлена Грэй. — Я рада, правда, искренне рада, что у тебя было счастливое детство. Но ты так и не дала ответ на мой вопрос.       — Я бы их простила, — немного подумав, выдает Кэнди. — Просто потому, что никогда не была на них обижена. Но вряд ли впустила бы их в свою жизнь. Они для меня чужие люди. Моя семья — дом Пони и мои друзья. Кроме того, заслужить прощение того, кого ты обидел, обычно намного легче, чем заслужить прощение у самого себя.       — Да, заслужить прощение у самого себя очень непросто, но только если у тебя действительно есть совесть, благодаря которой ты осознаешь свою вину и найдешь способ искренне и равноценно раскаяться, — со скепсисом парирует Вивианна. — Но если человек не осознает, что он виноват, и, втайне или наяву, ещё самого себя считает жертвой, то прощение от того, кому он причинил боль, не поспособствует его духовному росту. Лишь станет ещё одним комком земли на могиле его совести.       — Не подозревала, что ты настолько жесткий человек, — удивлена Уайт.       — Я ведь говорила тебе, что мне очень рано преподали уроки человеческой жестокости и лицемерия. Добавь сюда ещё и урок потери. Из них я вынесла, что должна всегда быть настороже. Не подпускать к себе слишком близко людей, в которых я не уверена. Не привязываться раньше времени, чтобы потом не было больно. Не расклеиваться, не показывать, что я уязвима. И не лгать. Никогда не лгать, ни словом, ни делом. Вот маленькая Вивианна Оливия Грэй и стала такой жесткой, но, к счастью, не жестокой, — улыбается игре своих слов Грэй. — Именно отсюда у меня столь высокие требования к самой себе и окружающим меня людям. Именно поэтому я, порой, кажусь весьма бесчувственной. Этой жесткой маской я себя оберегаю. И снимаю я её перед немногими.       Но мы отвлеклись, — с улыбкой замечает Виви. — А ведь я собиралась рассказать тебе о роли моей семьи в вашей с Терри истории. Кроме того, сюда в любой момент может войти Бишоп-младший. И я не думаю, что мы обе хотим, чтобы он тоже услышал эту историю. Так что, нам следует поторопиться.