Раскладывать по местам я устал И поворачивать вспять, ну вот, опять. Прикосновения плавили мой металл. Ты — элемент номер пять, ни дать, ни взять.
Саша сидел на кухне около окна, уже полчаса думая о чём-то. Рядом Игорь варил макароны на неделю, а за столом Рома мычал себе под нос какой-то мотив. Было двадцать седьмое декабря. Новый Год неумолимо приближался, и всё больше людей начинали думать о подготовке к нему. Кто-то уже планировал поездку домой, кто-то думал о покупке ёлки и салатах, без которых не обойтись, кто-то размышлял о подарках, которые надо будет послать родным. Головин же думал совсем о другом. Нет, праздник в его мыслях тоже присутствовал, но на каком-то совершенно десятом плане. — Саш, соль подай, — попросил Игорь, протягивая руку. — Саш! Ты сегодня вообще будешь реагировать? Парень наконец-то понял, что от него хотели, и протянул солонку. В последнее время он, правда, слишком часто выпадал из окружающего мира, иногда даже сидя на парах, поэтому какая-то часть материала постоянно им не усваивалась, а ведь сессия совсем скоро. — У тебя всё хорошо? — поинтересовался Игорь. — Не знаю, — задумчиво ответил Головин, продолжая смотреть в окно. За немытым стеклом шёл снег, и была видна часть соседнего дома, на которую вешали какой-то новогодний плакат. — Вот у нас в Иркутске один парень учился, тоже часто в окно смотреть любил. Он в параллельном классе был, поэтому я его даже знал чуть-чуть. Такой всегда задумчивый, мечтательный, правда, почти ни с кем не общался. — Ты к чему это сейчас сказал? — парни уже привыкли, что рассказы Ромы всегда появляются как-то спонтанно, но всё же верили, что связь между ними и происходящим была. — Да просто этот парень потом с крыши прыгнул. — У вас в Иркутске хоть кто-то вообще может благополучно закончить? — Илья, только что вошедший, цокнул языком. Он этих историй побольше других парней слышал, всё-таки жил с Зобниным. — Я, как видишь, тут и живой, — оглядев себя, сказал Рома. Кутепов произнёс многозначительное «м-м-м» и пошёл мыть чашку. Включив воду, он тут же одёрнул руки, а чашка с глухим звуком ударилась об металл раковины. Видимо, в качестве новогоднего подарка московский водоканал решил преподнести им отключение воды. — Вот твари, — выругался Илья. — Хоть бы объявление повесили. Говорила мне мать: «Учись в Ставрополе, зачем тебе эта Москва, она людей ломает». И всё равно попёрся. Тоже мне столица нашей Родины! Ни занавесок нормальных, ни отопления вовремя, ни воды тёплой. Зимой, вашу мать! — А у нас в деревне одной, под Иркутском, однажды свет вырубили прямо во время обращения Президента. А у их главного, не знаю, как должность называется, всё горит, телевизор работает, гирлянды светят. Так один мужик взял топор и... — Подозреваю, что убил главного, — хмыкнул Илья, присаживаясь за стол и нервно стуча пальцами. — У вас же в Иркутске по-другому не бывает. — Не-а, не угадал. Он хотел топором у главного провода перерубить, а сам пьяный был. Полез на какой-то столб... — И, очевидно, его долбануло током. В итоге, мужик умер, разумеется. — Ну да, — протянул Рома, огорчившись тем, что Илья испортил ему всю интригу. — А ещё говорят, что пьяные почти везде выживают. На кухне снова воцарилось молчание. Игорь продолжал следить за макаронами, чтобы не разварились, Зобнин снова начал что-то напевать, Кутепов вертел в руке чашку и думал, когда включат воду. Саша снова устремил взгляд в окно и вдруг тяжело вздохнул: — Ребят, а из вас кто-нибудь когда-нибудь влюблялся? Парни перевели на него заинтересованные взгляды, но Илье, на самом деле, было не очень-то интересно, просто между водой и вопросом Головина он выбрал последнее. — Ну, было один раз, — хмуро сообщил Игорь. — Мы в одном доме жили, у нас родители общались. — А я в школе очень любил одну девочку, — вспомнил Рома. — Она со мной в классе училась, сидела через две парты. Такая красивая была! Мы даже целовались. В губы. — Боже, избавь меня от этих подробностей! — скривился Илья. — Мне хватает твоего Иркутска. — А что ты имеешь против поцелуев? — Я просто считаю, что это уже личное и не стоит всем рассказывать. Не надо только смотреть на меня так, будто я ханжа. — Илья, а ты сам-то влюблялся? — поинтересовался Игорь, выключая газ и переставляя кастрюлю на другую конфорку. Кутепов поджал губы, видимо, вопрос ему был очень неприятен. — Нет, — со стороны Ромы раздалось громкое удивление. — И особенно не собираюсь. Сдалось мне это. — Но как же чувства, романтика? Это ведь так мило! — в глазах Ильи Зобнин выглядел сейчас как пятилетний ребёнок, доказывающий старшим, что Дед Мороз существует. — Во-первых, это отнимает кучу времени. Во-вторых, приходится тратить деньги на всякие подарки, которые никому нахрен не нужны, только ради проявления внимания. В-третьих, лично меня бесят все эти влюблённые парочки, облизывающиеся в каждом углу. Мне хватает того, что я вижу в универе, а вот ещё и уподобляться им я точно не собираюсь. Слова Кутепова почему-то рассмешили всех, кроме него самого и Ромы, который грустно смотрел на соседа. Зобнин считал, что нельзя быть настолько бесчувственным, циничным и грубым, но Илья именно таким и оказался, что неимоверно печалило. Парню всегда было жалко людей, которые не знали, что такое любовь, и потому всячески её осуждали. Это ведь такое светлое, тёплое чувство! Без него никак. — Саш, ты к чему спросил-то? — поинтересовался Игорь, закрывая кастрюлю крышкой. — Мне кажется, я влюбился, — все парни уставились на Головина так, будто он только что открыл им новую планету. — Это в кого же? — Рома хлопал глазами. — В Дениса, — смущённо ответил Саша, устремляя взгляд в пол. Игорь громко охнул и выронил из рук полотенце. Он даже не знал, имеет ли смысл чему-то удивляться. Сначала Артём, потом он сам, Денис и вот ещё и Саша. Боже, что с ними со всеми творится? — Ну что, у вас в Иркутске на этот случай ничего не было? — спросил Илья. Они с Ромой синхронно повернулись друг к другу. — На этот не было. — Тогда я книгу про это напишу, путь хоть что-то будет. Следующие полчаса они молчали. Кутепов так и не вымыл чашку, поэтому ушёл вместе с ней в комнату, забрав с собой своего соседа, которому просто было как-то неудобно оставаться на кухне. — Игорь, помнишь, ты в первый день говорил мне, чтобы я обращался за помощью? — произнёс Саша. — Что мне делать? — Я не знаю, — развёл руками Акинфеев. Он чувствовал, что надо было бы сказать Головину о Денисе, но что-то мешало это сделать. — Может, поговоришь с ним? — Ты что, он же пошлёт меня куда подальше! Денис же не такой, чтобы... Не думаю, что он вообще одобряет подобное. Игорь кивнул, как бы подтверждая его слова, и стал нервно кусать губы. Саше было необходимо знать правду, Акинфеев это видел, но продолжал молчать. Он думал, что так будет правильнее. Головин молодой и глупый, незачем ему в это всё лезть, а Денис пусть самостоятельно в своих чувствах разбирается.***
Наступило двадцать восьмое декабря. Праздник был уже буквально на носу, и потому в общежитии царила суета. Парни решили, что украсить этаж — довольно неплохая идея, и Рома, стоя на стремянке, под бодрое командование Кирилла приклеивал скотчем синюю мишуру к стене. Набабкин задумал изобразить какую-то волну, но Зобнин не понимал, под каким углом надо крепить конец мишуры. — Господи, да откуда у тебя руки растут? — не выдержал парень. — Я же сказал, чтобы ты её загнул влево. Да влево, блять, а не вправо. — Я не дотягиваюсь! — Так слезь и подвинь стремянку. — Раз ты такой умный, то сам и сделай. Мне ещё свою комнату надо украсить. Я в рабочие тут не нанимался. Кирилл хмыкнул и сам полез клеить мишуру, после чего решил, что доделает всё сам, ведь кроме него никто больше не понимал всей задумки украшения. Рома ушёл к себе, чтобы, пока Илья не вернулся, протянуть через карниз гирлянду, которую привёз из дома как раз на такой случай. Только Зобнин залез на стол, стараясь не нарушить там порядок лежащих бумажек, как вернулся сосед. — Почему у нас дверь открыта? Что ты делаешь?! Быстро слезь, пока ничего не уронил! — Да я сейчас гирлянду по-быстрому намотаю и слезу, — сказал через плечо Рома, но вдруг запнулся о карандашницу, поскользнулся и полетел со стола с громким грохотом, гирляндой, частью бумаг и карандашницей. — Ты в порядке? — Илья тут же оказался рядом, выпутывая соседа из гирлянды. — У нас в Иркутске, однажды, женщина какая-то решила с крыши гнездо осиное сбить, вылезла сильно и вниз полетела, — улыбаясь, произнёс Зобнин, и история про Иркутск впервые заставила Кутепова рассмеяться. — На мусорную кучу упала. Рома навсегда запомнил, что в тот момент в глазах Ильи было что-то тёплое и совсем доброе. Значит, сосед не такой плохой человек, как о нём думал парень. Саша решил как-то отвлечься от своих чувств к Денису, в которых был не совсем уверен, и тоже стал украшать комнату. Черышев фотографировал чей-то корпоратив, поэтому его сосед мог только предполагать, когда он вернётся. В последнее время Денис всё чаще работал, что неимоверно облегчало задачу Головину, ведь, если ты находишься вдалеке от объекта твоих симпатий, то гораздо проще ничего не чувствовать. Парень обмотал зелёной мишурой люстру, приклеил гирлянду, которую отдал ему Кирилл, по краям карты Москвы, висевшей над столом, и принялся украшать маленькую ёлку. Саша купил её в ларьке около универа, потому что она показалась ему очень милой и оказалась совсем не дорогой. Шарики и дождик он опять же спросил у Набабкина, у которого было так много всего новогоднего и ненужного при украшении этажа, что он спокойно отдал всё это Головину. Саша помнил, что в детстве на большие праздники съезжались все родственники, накрывался большой стол, мама готовила всю ночь разнообразную еду, а папа ходил на базар за ёлкой. Сашу с собой он никогда не брал, хотя Головину так хотелось. Правда, когда ему исполнилось четырнадцать, его уже посылали одного, потому что отцу было лень шататься в какую-то даль ради Сашиных троюродных сестры и брата, которые были ещё в том возрасте, чтобы верить в новогоднее чудо, водить хороводы, находить подарки утром под ёлкой и ложиться рано спать, ведь иначе Дед Мороз со Снегурочкой просто не придут. Саша помнил, как сам полночи запаковывал подарки для маленьких родственников в жёлтую бумагу, от которой пахло библиотекой и старыми книгами, а потом подписывал, кому предназначалась та или иная коробка. Сколько радости было у Серёжи, когда он получал конструктор, как светились глаза Светочки, когда она находила под ёлкой фарфоровую куклу, которую однажды увидела в магазине и очень захотела. Ради этого действительно можно было постараться. Головин помнил все новогодние концерты и то, как тётя Валя пела, одновременно танцуя около телевизора, «Ни минуты покоя», а когда показывали Леонтьева, то из-за стола вставала бабушка и начинала подпевать ему, говоря всем, что это её молодость. А потом все собирались под бой курантов, папа быстро открывал шампанское, дядя Витя ворчал, что сделал бы это быстрее, и гости с замиранием сердца отсчитывали двенадцать ударов. Ближе к двум часам ночи они всей толпой выбирались на улицу, чтобы посмотреть на салюты и запустить свой. Парень так закопался в своих воспоминаниях, что вдруг осознал, как ему будет всего этого не хватать. Там, в Калтане, наверное, все снова соберутся и повторят свои новогодние ритуалы, а он будет здесь, в Москве, сидеть в комнате, смотря из окна, как на улицу выйдут совсем чужие люди и будут петь совсем другие песни, танцуя совсем не те танцы. Саше снова захотелось домой, его опять одолела тоска, как в первые дни в общежитии. — Привет, — вернулся Денис и застал своего соседа сидящим на полу с маленькой ёлкой и совсем уж грустным видом. — Чего ты? — Домой хочется, — перебирая между пальцами золотистую фольгу дождика, произнёс Саша. — Там сейчас, наверное, так хорошо... И он начал рассказывать всё в самых мельчайших подробностях, одновременно вешая шарики и вертя ёлку в разные стороны, чтобы посмотреть на украшения. Черышев сидел рядом, внимательно слушая. Когда Саша говорил о доме, он буквально светился изнутри, выглядел таким счастливым и радостным, что Денис сам невольно перенимал его настроение и чувствовал, будто сидит вместе с его родственниками за праздничным столом, подпевает с тётей Валей и ворчит на Сашиного отца вместе с дядей Витей. — А вы как отмечали? — вдруг спросил Головин, потянувшись за очередным украшением. — Мы не отмечали, — Денис передал ему красный шарик с каким-то узором из блёсток, которые прилипали к пальцам. — Правда? Даже обращение не смотрели? И салюты не запускали? — Ну, пока мама была жива, да. А потом перестали. Отцу не до этого было. Саша опустил голову, разглядывая шарик. И зачем он только спросил? Знает же, как Денису нелегко говорить о семье. — Как думаешь, куда его повесить? — поинтересовался Головин, стараясь перевести тему. Черышев взял шар в руки и прицепил с боку ёлки. — Да, там ведь ничего ещё не было, — согласился с его выбором парень. — По-моему, всё. Они поднялись с пола, и Саша поставил ёлку на этажерку, находившуюся рядом со столом. — Красиво, — произнёс Денис, разглядывая все украшения, которые Саша успел повесить в комнате. — Тебе, правда, нравится? — Черышев кивнул. — А бабушка говорила, что у меня чувства вкуса нет. — Всё у тебя есть. А ещё у тебя блёстки на щеке. — Да? — Саша принялся тереть щёку, то только больше разносил их по лицу. Денис решил помочь ему, аккуратно проведя по щеке пальцем, и в какой-то момент они посмотрели в глаза друг другу. Отвести взгляд было невозможно, потому что глаза напротив притягивали, заставляли затаить дыхание и просто смотреть в них. — Парни, у вас случайно мишуры какой-нибудь не осталось? — в комнату совершенно бесцеремонно запёрся Лёша. Или он постучал, просто никто этого не услышал? — А, простите, я помешал. Когда Миранчук ушёл, Саша и Денис посмотрели на незакрытую дверь, которую он после себя оставил, и рассмеялись. — Глупо получилось, да? — спросил Головин. — Он зашёл, а мы тут... — В блёстках.***
Лёша попросил Антона убраться в комнате, пока он будет искать какую-нибудь праздничную чушь, которую можно повесить или поставить. Если все вокруг решили отмечать и украшать, то Миранчуки просто не могли оставаться в стороне и не поддерживать общей идеи. Кирилл отдал всё лишнее Головину, поэтому Лёша и пошёл к парню, но застал там их с Черышевым в очень странном положении, размышлять о котором пока как-то не хотелось. Пришлось ходить по другим комнатам, в том числе заглянуть на второй этаж и поспрашивать там. В это время Антон вытирал пыль, слушая музыку на плеере, ведь так дело продвигалось гораздо быстрее. Смолов свалил неизвестно куда, ничего никому не сказав, поэтому Миранчук чувствовал себя просто прекрасно, поскольку никто ему не мешал. Однако вскоре Федя вернулся и хотел было поздороваться, но вместо этого остался стоять около двери и незаметно смеяться. Антон, что-то поющий и танцующий посреди комнаты с тряпкой в руках, — зрелище слишком уж забавное и даже милое. Смолов к этому творческому вечеру имени Миранчука равнодушным не остался. — Блять, а можно хотя бы стучать, когда заходишь? — встрепенулся парень, в один момент повернувшись в сторону двери. — Прости, но я просто не мог прервать твой концерт. Когда будет следующий? Я хочу билет заранее купить. — У тебя денег не хватит. — Уверен? Тогда придётся взять кредит, — обречённо вздохнул Федя. — Лучше бы помог, — нахмурился Антон. — Я тут прыгаю, как обезьяна по веткам, а он шляется, хрен знает где. — Я договаривался по поводу клуба. — Зачем? — Каждый год, тридцать первого декабря, мы с друзьями ходим в клуб и встречаем там Новый Год, — объяснил Федя. — Организация всего этого обычно лежит на мне и ещё одном моём друге, но его в прошлом году посадили, поэтому теперь я зашиваюсь один. Надо выбрать музыку, найти каких-нибудь баб, определиться с бухлом, короче, так много всего надо сделать, что я уже устал. — А я думал, ты с нами здесь отметишь. Тебе же нельзя выходить из общаги дальше универа, — говорил Антон, смахивая пыль со шкафа. — Поскольку это уже устоявшаяся традиция, я просто не могу послать своих друзей, да и папаша мне ничего не скажет, потому что сам уже накануне будет где-то в сауне со своими «деловыми партнёрами», — изображая кавычки, сказал Федя. — Кроме того, уж прости, но я не горю желанием встречать Новый Год среди обшарпанных стен на кухне. Миранчук пожал плечами, мол, как хочешь, моё дело предложить, и полез на стул, чтобы протереть стеллаж с книгами. В этот момент вернулся Лёша с большим пакетом чего-то блестящего, шуршащего и звенящего. — Не поверишь, где я это откопал, — сказал он, поставив пакет на колени к Феде. — Ой, прости, я тебя не заметил, — Смолов недобро скривил губы. Понятное дело, что Лёша сделал это специально, показывая и своё пренебрежение к самому соседу, и своё отношение к его отсутствию, пока они с братом тут пашут, как лошади, убирая весь срач, тщательно разводившийся полгода. — Набабкин поделился? — попытался угадать Антон. — Нет, он отдал всё Головину, а тот уже потратил на себя. Так вот, помнишь ту бабу со второго, у которой ты брал кассеты с «Одиноким пастухом» и прочими шедеврами классики? — А откуда ты знаешь про бабу? — Мне старый хрыч высказал сегодня за то, что ты спёр его магнитофон первого сентября, — с упрёком в голосе пояснил Лёша, и Антон боязливо оглянулся на него. — Я, конечно, ничего не понял, но, на счастье, в это время рядом прошла та самая баба и рассказала, какой ты ценитель Баха и Шопена. Я смотрю, ты тут уже половине общаги голову запудрил. — Я? — Миранчук указал на себя пальцем. — Ага, половина второго этажа по тебе сохнет. Всё мечтают, чтобы ты у них какие-нибудь кассеты попросил. — С чего ты это взял? — С того, что они меня за тебя приняли, — по комнате раздался смех Смолова. — Хули ты ржёшь?! Сам нас два месяца учился отличать. — Ну, что поделать, если вы одинаковые, как носки? Сравнение с носками возмутило до глубины души обоих братьев, поэтому мишура и тряпка синхронно полетели в сторону Феди. Дабы загладить свою вину, парень решил помочь близнецам украсить комнату, хотя ему вообще было всё равно, какого цвета дождик лепить на полку. Спустя час разногласий по поводу того, кто полезет на подоконник обматывать гирлянду вокруг карниза, добровольцем выбрали Смолова, как виноватого во всём. Мог ли подумать Федя, что будет стоять на стуле и под командованием двух одинаковых человек определяться, насколько длинным должны быть концы гирлянды? Проблема была ещё в том, что братья не умели договариваться между собой и потому требовали от него абсолютно разных решений. — Боже, как вас в семье-то выносили? — прошептал парень, когда Антон сказал, что левый конец длиннее правого, а Лёша гаркнул на него, что всё ровно. — Всё, хер с ней, с гирляндой, я устал. — В смысле?! — одновременно воскликнули братья. — Вообще-то мы ещё ничего толком не украсили. — Конечно, с такими темпами вы и Нового Года ничего не сделаете. — Есть какие-то претензии? — Антон скрестил руки на груди и приподнял бровь. — Никаких! Что, обратно на окно лезть? — Нет, бери мишуру и обматывай вокруг люстры. Я у Головина это видел, красиво смотрится, — скомандовал Лёша. — Простите, а вы что будете делать? — Лично я вытер всю пыль и положил всё туда, где оно должно было лежать в течение полугода, — сказал Антон. — Так что я могу прямо сейчас лечь и больше ничего не делать. — Ну, а я бегал по общаге и искал украшения, так что тоже могу просто командовать, — поддержал его Лёша. — А я носился по Москве, покупал алкоголь, выбирал клуб, — начал загибать пальцы Федя, но был прерван. — Ты делал это не для нас, а для себя и своих непонятных друзей, поэтому не считается, — Антон развёл руками и сел на кровать. — Как там говорил Денис? Вашему обществу полезно делать что-то стоящее для нашего общества. — Кажется, кто-то обнаглел. — Кажется, кто-то слишком много болтает и возмущается, а мишура не ждёт. Тяжело вздохнув, Федя снова полез на стул, чтобы прицепить нитку с кусками блестящей фольги на люстру. Ладно, один раз он может позволить этим двоим почувствовать себя главными, но не больше. Дальше в их действиях начало появляться согласие, поэтому шарики, какие-то стеклянные фигурки, две из которых Антон всё же разбил, картонная надпись «С Новым Годом!» и много ещё всяких украшений были в течение часа развешаны, расставлены, размещены. Братья и Федя гордились своей работой и с восхищением смотрели на то творение, которое теперь представляла их комната. Это было произведение искусства, не иначе. Кирилл со своими планами на этаже нервно курил в сторонке.