Я говорю: «Прочь из моей головы! Ты там уже всю ночь. Ну, давай, уходи!» Я говорю: «Прочь!» Я говорю: «Стой!» Ты каждый раз врываешься и делаешь дестрой.
В первую неделю после отъезда Феди Антону было очень тяжело. Он, чего уж там скрывать, даже плакал по ночам, чем очень пугал Лёшу, который чувствовал свою вину, ведь это именно он намекнул Смолову, чтобы тот уехал. Лёша боялся признаваться, боялся расстроить брата этим ещё больше, поэтому просто ждал, когда тому станет чуточку полегче, и он перестанет вслушиваться в чьи-нибудь шаги по коридору, думая, не вернулся ли Федя. Антон, как оказалось, действительно всей душой влюбился в соседа. Парни старались как-то переключить Миранчука, занять его, постоянно разговаривали с ним о всякой чепухе, лишь бы он меньше зацикливался на своих чувствах. Братья привыкли, что теперь каждый вечер к ним заходил Артём и приглашал на ужин, что ужинали теперь все вместе, что Рома всегда вспоминал какой-нибудь случай из Иркутска, что Игорь часто просил Антона помочь ему в том или другом деле, даже, если это было банальное мытьё посуды. И Миранчук был счастлив и благодарил парней за их усилия, потому что ему, правда, с каждым днём становилось всё легче и легче. Он решил погрузиться в учёбу и усердно стал выполнять все задания, часто сидел вместе с Далером на кухне, и оба были заняты чтением параграфов. Антон закрыл все долги, которые успел накопить после каникул, досрочно расправился с зачётами и даже вошёл в число лучших учеников группы, сравнявшись с Лёшей. Преподаватели были в немом шоке и не знали, что могло так сильно изменить Миранчука. С экзаменами Антон также справился хорошо, хотя по его успеваемости в первом семестре никто на это даже не рассчитывал. К летним каникулам парень даже думать забыл о своих чувствах, будто и не было никогда в его жизни Феди. — Мама хочет, чтобы мы приехали в июле, — сообщил Лёша, двигая тумбочку ближе к окну. Они решили устроить перестановку в комнате через две недели после отъезда Смолова. Его раскладушку снова отдали Игнашевичу, теперь со словом: «Навсегда», на её место передвинули шкаф, а в пространство между окном и кроватью поставили тумбочку. Сейчас Федей в комнате даже не пахло. — А когда июль? — спросил Антон, держа в руках всё то, что планировалось разместить на тумбочке. — Завтра, — усмехнулся Лёша, забирая будильник и фоторамку. — Давай, в двадцатых числах? — предложил брат, оборачиваясь в сторону календаря. — Пока билеты купим, пока вещи соберём, надо же ещё какие-нибудь подарки привезти. — У меня отпуск только двадцать пятого, так что раньше мы никак не сможем уехать. В дверь постучали. Это был Артём, приглашающий всех на чай и на внеплановое собрание, которое решил устроить Кирилл. Вообще-то, их собрания никогда не были плановыми, ведь Набабкин обращался к общественности, состоящей из жителей четвёртого этажа, только по острой необходимости. — Через неделю я уезжаю, — сказал он. — Поэтому надеюсь, что в моё отсутствие с этажом ничего не случится, ведь мне потом отвечать перед Сергеем Николаевичем. — Куда едешь? — поинтересовался Рома. — В Житомир. Марина хочет познакомить меня со своей семьёй. — О, привези мне носки, — одновременно жуя бутерброд, сказал Артём. — Почему носки? — Я слышал, что в Житомире делают очень хорошие носки. Я зимой мёрзну, а так у меня будут носки, которые меня согреют, — Игорь хотел было возмутиться, но Дзюба его перебил. — Нет, Игорёк, ты тоже меня согреваешь. Но одно дело душа, а другое ноги. Я же не могу натянуть тебя на ноги? Ну, не в том смысле... Я имел в виду, что... — Давайте, как-нибудь без подробностей, — поморщился Илья. — Ладно, носки, так носки, — пожал плечами Кирилл. — И магнит на холодильник не забудь, — напомнил Рома. — Из Житомира у нас ещё нет. — У нас вообще магнитов нет, если ты не заметил, — хмыкнул Денис. — Кстати, Далер, ты же ездил к себе домой зимой, почему ты ничего не привёз? — Да, где мой чак-чак? — Артём уставился на Кузяева, который растерянно отвёл взгляд. — Мы как раз с Далеркой собирались к нему на родину, так что в этот раз привезём, — ответил за него Андрей. — Ко мне на родину? — Далер немало удивился. — Мы же это обсуждали, и ты сказал, что не против. Апрель выдался тяжёлым месяцем для Лунёва, потому как его свадьба окончательно сорвалась. За три дня до торжества его невеста сообщила, что любит другого и поторопилась, когда говорила: «Да». Андрей был разбит и уничтожен, поэтому несколько дней не выходил из комнаты, и Далеру приходилось приносить ему еду и чай, чтобы сосед, не дай бог, не умер от обезвоживания. Родители Лунёва считали, что всему виной характер их сына. Они влезли в долги с этой свадьбой и теперь не знали, как жить дальше. — Всё, моя жизнь не удалась, — спустя два дня Андрей соизволил подняться с кровати и, подперев щёку рукой, ездил по мозгам своему соседу, который пытался вникнуть в содержание научной статьи из свежей газеты. — Нет, ты понимаешь, я же всё делал ради неё. Хотя, на что я вообще рассчитывал, если она меня со своими родителями познакомила только в ноябре? Я неудачник. Я никогда ничего не мог добиться сам, и вот опять. — Ты себя накручиваешь, — со вздохом произнёс Далер, в третий раз перечитывая один абзац. — Вот как тебе повезло, сидишь себе, читаешь целыми днями, ни о чём не думаешь. А я? Я неудачник. Кузяев вдруг рывком поднялся со стула, и Андрей подумал, что он уходит, начиная ныть, что успел достать и его. Но вместо этого Далер выудил из недр шкафа бутылку вина и поставил на стол, после чего сбегал за стаканами на кухню. — Откуда у тебя это? — удивлённо спросил Лунёв, рассматривая тёмное стекло бутылки, на которой даже не было этикетки. — Родственники из Крыма привозили как-то, сами делали. Мама сказала, чтобы я забрал, мол, приведу девушку, будем пить. Как видишь, девушки у меня всё ещё нет, а тебе явно нужнее, поэтому я буду пить с тобой. — Так ты из крымских татар? Я думал, что из обычных. — Из обычных, но родственники в Крыму есть. Наливай уже. Спустя полчаса они опустошили бутылку на половину, Андрей продолжал изливать душу, Далер слушал его внимательно, иногда вклиниваясь в монолог своим мнением. — Ещё это чёртово кольцо осталось, — доставая из кармана домашних штанов коробку и кидая её на стол, сказал Лунёв. — Завтра пойду в ломбард сдавать. — Красивое, — Далер повертел кольцо в руках. — Хочешь, себе забери, если нравится. — Оно же женское. — Да? Они как-то отличаются? Ну, надень, может, тебе пойдёт. — Но оно обручальное... — Да, пофиг. Одевай! Кузяев кольцо надел. Выглядело красиво, сидело, как влитое. Вместе с соседом они сошлись на мнении, что ему идёт. Когда бутылка опустела, Далер даже не мог нормально стоять на ногах, ведь никогда прежде столько не пил, но Андрей всё равно потащил его на кухню, чтобы объявить парням какую-то новость. Собственно, из парней присутствовали только Игорь с Артёмом и Илья. — Внимание! — объявил Лунёв прямо с порога, не успев толком зайти в помещение. — Я женюсь! — Опять? — Илья спросил даже без какой-либо ноты удивления в голосе. — На ком? — синхронно послышалось от Артёма и Игоря. — На Далерке. Вон, у нас даже кольцо есть, — Кузяев гордо выставил вперёд руку. — А ещё он умеет готовить. Илья назвал их идиотами, Акинфеев и Дзюба посмеялись. Конечно, никто ни на ком, в итоге, не женился, а на следующий день Андрей не смог отнести кольцо в ломбард, потому что у Далера застрял палец. Они угробили весь день на то, чтобы избавить его от кольца, а по избавлении Лунёв предположил, что это судьба, и кольцо решили никуда не сдавать. — Нет, я, может, и не против, — продолжил свою мысль Кузяев. — Но как ты хочешь, чтобы я объяснил это своим родителям? Мама, папа, познакомьтесь, это Андрей, и он хотел на мне жениться? — По-моему, звучит, — кивнул Артём. — Я не понял, кто и куда уезжает, в итоге? — спросил Лёша. — Кирилл в Житомир, а эти в Татарстан, — объяснил Игорь. — Мы с Сашей ещё к нему в Калтан поедем, — Денис улыбнулся, глядя на довольного Головина. — А потом обязательно ко мне в Нижний. — А кто-нибудь в общаге-то останется? — Артёму не хотелось половину лета жить в одиночестве, ведь ему ехать некуда. Все неопределённо пожали плечами.***
Федя в эти месяцы тоже время зря не терял. Как и обещал, он устроил вечеринку в честь своего возвращения, куда пригласил всех своих старых друзей, за исключением отказавшегося Антона. Впервые они собрались у него дома, а не в каком-нибудь клубе, но только потому, что отец Феди уехал на какие-то переговоры в другой город. — Узнаю старого Смолова, — одобрительно похлопал его по плечу Боря. — Жалко, что парень тот из бедных оказался, не хватает его сейчас. — Разве имеет какое-то значение, откуда он? Не всё ли равно, если он вписывается в компанию? — поинтересовался Федя, который, наконец-то, перестал чувствовать себя чужим среди этих людей, снова прекрасно проводя с ними время. — Ох, Вальдемар, ты слышал его? — обратился Ротенберг к Игнатьеву, около которого крутился весь вечер. — Похоже, кто-то так долго жил среди нищеты, что успел с ней смириться. — Борь, не начинай, а? — посоветовал Влад. Смолова замечание друга тоже задело, потому что, честно признаться, уезжать от парней ему было несколько тяжело. Да, дома в любом случае гораздо лучше, но там, в общежитии, у него оставались кое-какие связи, которыми, хоть чуть-чуть, но Смолов дорожил. — Кстати, — под конец вечеринки Ротенберг рискнул снова подойти к другу, — ты уже слышал новость про Пашу? — Нет, а что с ним? — Так его позавчера выпустили, — бокал выпал из руки Феди. — Это ты так рад? Мамаева посадили в девяносто четвёртом, и сидеть ему надо было ещё лет пять в лучшем случае. На самом деле, Смолов тоже имел непосредственное отношение к той ситуации, но отец Феди вовремя вмешался, чтобы его сына не трогали, и, по сути, вся вина легла на одного Пашу. Федя не знал, какие после всего этого у них будут отношения, учитывая то, что отца Мамаева убили люди Смолова. — А почему его выпустили раньше? — Говорят, подчинённые отца вмешались. Конечно, сейчас у фирмы нет руководителя, надо было что-то придумывать. Его бы всё равно в этом году освободили, даже, если бы отец был жив. Деньги сейчас всё и везде решают. Что ты так напрягся? Радоваться надо, вы же друзья. — Друзья, — растерянно протянул Смолов. Федя чувствовал, что Паша вернулся не для того, чтобы руководить фирмой отца, а для того, чтобы отомстить за родителя. Наверняка, его люди знали, кто приложил к этой неожиданной смерти руку. Но никому из друзей Смолова не было дела до его состояния и причин грусти, они продолжали веселиться, бухать за его счёт и к утру разъехались по домам. Не один раз за вечер Федя подумал о том, что Антон бы точно в стороне от его проблем не остался, как минимум, задолбал бы вопросами, почему он так печально выглядит. Но Миранчука рядом не было. Проходила бесконечная череда дней, и все они были похожи друг на друга. Смолов чувствовал скуку, часто задумывался, что происходит в общежитии, ведь там каждый день был полон каких-нибудь сюрпризов. Ему не хватало постоянного бубнежа со стороны братьев, криков Артёма из кухни, который пытался поговорить со всеми и обо всём, не двигаясь с места, даже Черышева с его презрительным отношением не хватало. Дома Федя почти всегда находился в одиночестве, бесцельно блуждая по коридорам и комнатам, разглядывая картины на стенах, выученные уже вдоль и поперёк. Каждый угол дышал пустотой и скукой, и Смолов не знал, куда себя пристроить. Люди отца иногда попадались на пути, но удостаивали его лишь уважительным наклоном головы в знак приветствия. С ними Федя никогда не разговаривал, да и они сами не стремились заводить беседы с сыном начальника. Отец постоянно отсутствовал, даже ел отдельно, а на Федю только больше давило одиночество. Зачем он согласился уехать от парней? Дома, как оказалось, было в тысячу раз хуже. Через месяц Смолову стало ещё тоскливей, ещё грустнее. Своих друзей видеть почему-то не хотелось, шататься с ними, как раньше, по дорогим клубам и барам тоже. Однажды он не выдержал и решился позвонить в общагу, чтобы просто поговорить с кем-то из парней. Никто не подошёл. Артём, Лёша и Денис были на работе, Саша ушёл в магазин, Игорь варил суп и не мог прерваться, Кирилл опаздывал на свидание с Мариной, Андрей депрессовал из-за сорванной свадьбы и не хотел никого видеть, кроме Далера, который в тот момент сидел около него, успокаивая, а Антон, когда услышал имя звонившего, развернулся и пошёл к себе в комнату. Под ехидные замечания Игнашевича Смолов повесил трубку. Парни в нём не нуждались, они выкинули его из своей повседневной жизни, отдав предпочтение супам и магазинам. После этой неудачи Федя впервые почувствовал, что ему не наплевать на отношение других к нему, ему важно быть такой же частью их компании, как и всем остальным. Спустя ещё какое-то время Федя снова звонил в общежитие, но на сей раз, чтобы поговорить конкретно с Антоном, общения с которым не хватало катастрофически. Миранчук разговаривать с ним отказывался, даже не подходил к вахте. Это пугало Федю, потому что он не знал, в чём причина такого нежелания общаться, как раньше. Неужели это из-за его возвращения домой? Смолов много размышлял над этой ситуацией, думал постоянно, буквально каждую свободную секунду жизни, пока с ужасом не осознал, сколько общего у них с Антоном было, и как он, Федя, мерзко поступил, просто свалив, мило улыбаясь и радуясь. С тёплым чувством на душе Смолов вспоминал все их совместные моменты, начиная от знакомства и заканчивая последним разговором, когда Миранчук, низко опустив голову и комкая край футболки, спрашивал, счастлив ли Федя, покидая общежитие. С каждым новым днём Антон всё больше проникал в мысли и душу парня, заставляя его с болью в груди кусать губы, смотря на широкую улицу. Раньше из окна можно было увидеть трубы заводов, ряды железных заборов и помоек, маленькие дворы соседних домов, серых и одинаковых. Теперь перед глазами Феди предстал во всём своём великолепии элитный район Москвы, с большими кусками пространства между домами, красивыми клумбами, огромными парковками, заполненными дорогими машинами. А Смолов чувствовал себя заключённым в этой роскоши, ему хотелось сбежать туда, где в воздухе стоял запах выхлопов от дороги, но дышалось свободнее, где дома серыми громадами налезали друг на друга, но душа видела в этом своеобразную красоту, которую способны разглядеть лишь немногие. А ещё хотелось сбежать к Антону, чтобы поговорить с ним, объяснить, как ошибся, поддавшись старым желаниям, сейчас кажущимся мерзкими и низкими. Однажды Федя просто смирился с мыслью, что не может жить без Антона, что он влюбился в него. Смолов сидел около стены в тёмном коридоре, обхватив голову руками и бесконечно повторяя его имя. Оно въелось в подсознание, являясь во снах, слышалось на улицах среди чужих разговоров, виделось даже с закрытыми глазами. Имя Антона срослось со словом «люблю». — Фёдор Михайлович, — в таком состоянии Смолова застал один из людей его отца. — Отец просил вас зайти к нему. — Зачем? — растерянно спросил Федя, не понимая, что происходит вокруг. — Ему надо поговорить с вами, я думаю. Парень встал с пола и медленно поплёлся в сторону кабинета отца. Тот сидел за столом, мрачно стуча ручкой по листу бумаги. — Что-то случилось? — устало и без видимого интереса спросил Федя, мечтая лишь о том, чтобы родитель не задержал его надолго. — У нас серьёзные проблемы. После смерти Кости его сынок занял место владельца фирмы и теперь точит на нас зуб... — дальше Смолов не слушал, ему было плевать на бизнес отца, его проблемы, появившегося Пашу, или о ком там вообще была речь. — Я общагу хочу вернуться, — вдруг выпалил Федя, прервав длинные объяснения отца. — Куда? — В то общежитие, где я жил до апреля. Михаил был удивлён. Он отложил ручку в сторону и серьёзно уставился на сына. — Неужели у тебя появились мозги? — спросил мужчина. — Наконец-то ты понял, что оставаться тут опасно. — Да, я понял, — заторможено кивнул Федя, начиная понимать, почему отец так рад его решению. — Я же могу уехать завтра утром? — Лучше было бы сегодня вечером, но у тебя, наверное, не собраны вещи, поэтому, да, можешь уехать завтра. Всё, иди и собирайся. Смолов кивнул и чуть заметно улыбнулся. Спустя три месяца у него появилась возможность снова увидеть Антона.***
Когда Федя переступил порог общежития, с чувством непередаваемой радости отмечая, что лифт так и не починили, Игнашевич чуть ли не подпрыгнул на месте. Третьего пришествия Смолова он не ждал. — Опять надолго? — поинтересовался вахтёр, убавляя звук телевизора. — Теперь навсегда, — улыбнулся Федя. — И вам, Сергей Николаевич, придётся с этим смириться. — Ну посмотрим, как быстро ты поедешь обратно, — хмыкнул мужчина. — Нужен ты тут больно. Смолов был поражён творившейся на этаже суматохой. Кирилл стоял на стремянке и протирал от пыли лампочку в светильнике, а заметив Федю, он чуть не свалился, проводив его удивлённым взглядом на кухню. Там Черышев усердно мыл окно, ожидая, когда Саша принесёт новое ведро воды. — А что у вас происходит? — спросил Федя, осматривая кухню, которая блестела чистотой и уютом. — Ремонт, что ли? — Нет, у нас Первоиюль, — откладывая тряпку на подоконник, ответил Денис, хмурясь. — Есть такой праздник Первомай, а у нас Первоиюль. Хотя, откуда тебе знать, ты вообще никогда не трудился. — Ты даже не представляешь, как я соскучился, — Федя подлетел к парню, обнимая его со всей силы. В этот момент пришёл Саша, громко поставив ведро на пол. — Как это понимать? — О, Головин, по тебе я тоже соскучился. Обнимемся? — Смолов улыбался, как идиот, и вёл себя также, но его это не волновало. Он был рад встрече с жителями четвёртого этажа и выражал свою радость, как умел. — Спасибо, обойдусь. Нет, а почему это мы тут пашем, а он только сейчас заявился? — То есть тебя совсем не смущает, что он вообще приехал? — поинтересовался Денис, когда Федя пошёл искать всех остальных. — Ну, знаешь, я уже ничему не удивляюсь. Рома нашёлся в своей комнате, откуда он выметал всю грязь и пыль, а также избавлялся от ненужных вещей, и сейчас собирался отнести это всё к мусоропроводу, но у самой двери на него налетел Смолов с объятиями. От неожиданности Зобнин выронил пакет из рук. — Федя? Ты вернулся? — Представляешь. Как я соскучился по этой твоей зиме с холодами. Сыграешь сегодня? — Не знаю, а надо? — Рома отказывался верить в происходящее и долго подбирал слова. — Тебе же не нравилось. — Мне сейчас абсолютно плевать, я так скучал по этой песне. Кстати, где Илья? Мне просто необходимо с ним поздороваться. — Он уехал в издательство, вернётся к вечеру. — Ладно, значит, до вечера. Кроме того, своим появлением Смолов умудрился напугать Далера, который разбил чашку, где заваривал чай для Андрея. А сам Лунёв вообще чуть не огрел Федю веником, когда тот ворвался к нему в комнату. Пожалуй, радовался парню только Артём, потому что он вообще был жизнерадостным человеком. Игорь же прочитал Смолову целую лекцию о том, что нормальные люди стучатся в двери, а не ломают у них ручки. Но, несмотря ни на что, Федя был счастлив, что его все, кто мог, увидели и как-то отреагировали на его приезд. Антон застыл на месте с пылесосом в руках, когда бывший сосед показался на пороге. Сейчас Смолов уже не улыбался, наоборот, принял абсолютно безразличный вид, показывая, что совсем не изменился за то время, как стал жить отдельно. — Что ты здесь делаешь? — Миранчук проговорил каждое слово по отдельности, чувствуя, как в груди снова воскресают забытые ощущения, возрождаются временно задушенные чувства. — Я не смог жить дома, — развёл руками Федя, понимая, что разговор будет строиться тяжело. — И ужасно соскучился по вам. Ковёр купили? — смотря на пол, спросил он. — Да. Мы многое тут поменяли, когда ты уехал. Сделали бы это гораздо раньше, да твоё присутствие мешало, — Антон говорил зло, ядом выплёвывая каждую фразу. — Зачем ты вернулся? — Чтобы снова жить здесь. — Для тебя нет места. Федя посмотрел на стену, где раньше стояла его раскладушка. Теперь там был шкаф, который уродливой громадиной бросался в глаза. — Он тут не смотрится. — Не тебе решать, — буркнул Миранчук, снова включая пылесос, чтобы не слышать Федю. Тот снял обувь и прошёл вглубь комнаты, садясь на кровать Антона. Они действительно всё поменяли, переставили, стёрли его присутствие из памяти. Это больно ранило Смолова, которому всегда было плевать на отношение к себе. — Какого чёрта ты сел сюда? Это не твоя кровать. — Но мне больше некуда сесть. — Значит, проваливай, — Антон пнул пылесос в угол. — Ты меня не услышал? — Я, наверное, сделал что-то не то, раз ты сердишься? — Когда тебя это волновало? — Ну, знаешь, люди могут меняться при некоторых обстоятельствах... Ты не будешь меня слушать, верно? — Если я не хочу тебя видеть, зачем мне тебя слушать? Уходи, Смолов. Ты больше не живёшь тут. Федя встал и почти дошёл до двери, но вдруг развернулся, скидывая с себя куртку. — И всё-таки ты меня будешь слушать. Я понятия не имею, что с тобой произошло, почему ты вдруг стал меня ненавидеть, но уехал я по совету твоего брата. Он утверждал, что вас не устраивает моё соседство. — Хочешь перекинуть всю вину на Лёшу? — усмехнулся Антон, облокачиваясь на стол и скрещивая руки на груди. — Я знаю, что он тебе тогда говорил, и я благодарен ему за это. От плохих людей, как и от плохих вещей, принято избавляться. — Ну да, человек из меня не очень. По вашим меркам, разумеется, — Федя подошёл ближе. — Я много думал о том, что у нас была прекрасная дружба, нам было весело друг с другом и хорошо. Мы классно проводили время. Помнишь, фейерверки на Новый Год? — Предпочитаю забыть об этом. Я был тогда пьяным в хлам. — Не был ты тогда пьяным, просто чуть-чуть выпил. В общем, после фейерверков мы вернулись сюда и ещё долго разговаривали... — Зачем ты мне это рассказываешь? У меня нет проблем с памятью, — прервал Антон, и голос его предательски дрогнул. — Мне тогда показалось, что... — Что? Что тебе показалось?! Смолов, мне плевать на тебя и твои домыслы, просто свали! — Миранчук оттолкнул его, не давая подойти ближе, ведь иначе он просто сдался бы. — Антон, прекрати, дай мне договорить, — Федя перехватил его запястья. — Не хочу я тебя слушать! Исчезни из моей жизни! — Я, может, вернулся из-за тебя. Я тебя люблю. — А я тебя ненавижу! — Антон вдруг замолчал. — Что? — Я тебя люблю... — Ты же врёшь, да? Ты никого не любишь, — Миранчук бегал взглядом по его лицу, с ужасом понимая, что Федя говорил правду. Он смотрел на него слишком тепло и нежно для того, чтобы врать. Уж не настолько мудаком был Смолов. Федя подался вперёд, касаясь губ Антона, пытаясь окончательно его убедить в своих чувствах. Парень отвечал ему, позволяя проникнуть глубже, опустить руки на поясницу, сам же обвил шею руками, чувствуя, как внутри взрывались тысячи фейерверков счастья. Но вдруг Миранчук упёрся в его плечи и прошептал: — Уходи, Федь. Это неправильно, это не то, что тебе нужно. Он подвёл его к двери и вытолкнул в коридор. — Почему? — растерянно спросил Смолов. — Потому что я не хочу быть одним из всех тех девушек, с которыми ты был. — Но я правда... — Нет, Федь, ты не из тех, кто меняется. Прости, — дверь закрылась перед его носом. Миранчук сел на пол, закрывая лицо ладонями. В голове набатом било, что Федя его полюбил, действительно, полюбил, потому что так не целуют тех, с кем просто хотят переспать. — А чего ты ожидал? — спросил Денис, выходя к Смолову из кухни. — Ладно, можешь сегодня у нас с Сашей переночевать. А, правда, чего он ожидал? Думал, что Антон кинется ему на шею, радуясь возвращению? Он прав, Федя оставался прежним. Даже сейчас он захотел, чтобы Антон слушал его, когда тому это было ненужно. Федя никогда не думал о других, не брал в расчёт их чувства и переживания. Так, зачем же он требует от них нормального отношения к себе? Не заслужил ведь. И Антон был абсолютно прав, выставив его за дверь.