Ой, как ломает, передавило грудь. Ненавидишь, но безумно пытаешься всё вернуть. Растоптали, вывернули, поставили на колени. Так почему же в своих песнях вы мне об этом не пели?
Поездка в Калтан накрылась медным тазом, а если быть точнее, то крышкой гроба. Саша собирался ехать вместе с Денисом в Нижний, дабы поддержать его, но Черышев сказал, что парня никто там не знает, неизвестно, как на это отреагируют, поэтому поехал один, а Сашу отправил к родителям. Вся дорога пронеслась, как в тумане, и, выходя на своей станции из вагона поезда, Денис даже не сразу осознал, где он. Знакомые улицы и дома казались унылыми и до ужаса старыми, словно тоже примерили на себя траурный наряд. Прохожие медленно шли вдоль дороги, мрачно опустив головы вниз, и всё вокруг дышало чем-то осенним, грустным и страшно-неизбежным. Денис не хотел смотреть по сторонам, он просто молча шёл к своему дому, что серой кирпичной стеной подпирал низкое небо, покрытое плотным слоем мутных облаков. Таким гробовым молчанием родной двор ещё никогда не встречал парня. У подъездной двери стояла соседка, которая в последнее время ухаживала за отцом Дениса и отправляла письма в Москву, где подробно докладывала его состояние. Это была женщина пятидесяти лет, с лицом, покрытым морщинами, и вечно трясущимися худыми пальцами на руках. Теперь она выглядела хуже, чем обычно, обмотавшись чёрным платком, краем которого вытирала впалые глаза. — Когда будут похороны? — сразу же спросил Черышев, стоило женщине усадить его за стол и предложить чай, от которого парень отказался. В свою квартиру он не пошёл, будучи не в силах провести там и часа в полном одиночестве среди вещей, напоминающих о семье. — Собирались завтра, — дрожащим голосом ответила соседка, опустив взгляд и вытирая тряпкой стол. — От завода там собрали, что могли... — она замолкла, ведь сил продолжать не было. Слёзы застилали глаза мутной пеленой, а пальцы затряслись ещё сильнее, крепко сжимая тряпку. Денис поднял на женщину усталый взгляд. Он знал её давно, с детства. Она всегда приходила на их семейные праздники, её муж раньше работал вместе с его отцом. Можно сказать, что часть жизни Черышева была напрямую связана с этой женщиной. — Ты иди, отдохни с дороги лучше. Завтра день тяжёлый, — спустя длинную паузу выговорила она. Весь оставшийся вечер и ночь Денис пролежал на диване, смотря в потолок. Несколько раз его посещала ужасная мысль о том, как было бы хорошо, если бы он прямо сейчас умер. Вот так, тихо, незаметно и безболезненно. Парню страшно было представить, как мучился его отец в последние минуты жизни, но в мозг против воли лезли всякие картинки, пытающиеся изобразить предсмертную агонию родителя. И в такие моменты Денис беззвучно плакал, закрывая лицо руками, бесшумно открывая рот, словно рыба, вытащенная на берег. К утру слёз уже не осталось. Глаза опухли, и умывания ледяной водой не помогли. С неба накрапывал мелкий дождь, будто бы и оно скорбело по усопшему. Присутствовали бывшие приятели с завода, их жёны, несколько школьных друзей отца Дениса, но все они казались сплошной чёрной массой с абсолютно одинаковыми лицами. На их фоне Черышев выделялся своим траурным спокойствием и полным отсутствием эмоций. Наверное, все ждали, что он кинется в истерике в гробу, когда тот поставят на землю, но парень не сделал ничего. Молча стоял со всеми, потом подошёл к могиле и кинул в неё горсть земли. — Бедный, столько всего пережить пришлось, — слышались тихие голоса позади него. — Вся семья умерла. Один остался. Как теперь дальше? — А ничего, держится, не каждый бы смог. — Говорят, до последнего деньги на операцию высылал. Бедный... Дениса раздражало это сочувствие и жалость в глазах всех знакомых отца, будто это он сам сейчас лежит в сырой могиле. Голоса, сопровождавшие его даже во время поминок, звучали неуместно, создавая лишний шум. Поминки проходили в квартире Черышевых, куда соседка принесла всю еду и сама накрыла стол. Гости вспоминали всё лучшее, что связывало их с отцом Дениса и другими членами его семьи. — Помню, в школе его как-то вызвали к доске... — На Новый Год приходили к нам... — У меня колесо лопнуло, так он своё отдал... — Дачу вместе строили... — Звонит мне в два ночи и говорит, мол, сон приснился такой странный, словно умирать буду... Денис не вслушивался в эти истории. Голоса смешались в какую-то кашу, из которой нельзя было определить, кому принадлежала та или иная реплика. Единственный раз, когда он обратил внимание на говорившего, случился во время рассказа лучшего друга отца. — Я ведь к нему накануне заходил в палату, — мужчина делал большие паузы между словами, собираясь с мыслями и вытирая подступающие слёзы. — Он лежал весь такой бледный, неживой, я чуть было не подумал, что опоздал. Ещё глаза его помню. Мутные, пустые. Чувствовал, видно, что недолго мучиться осталось. Ему в последние дни всё хуже и хуже было, врачи только головами качали... — Как хуже было? — вдруг перебил Денис. — Ну, как? Как всем на последней стадии бывает, там же никаких шансов, — ответил мужчина. Черышев перевёл растерянный взгляд на соседку, которая в своих письмах писала, что всё хорошо, и его отец чуть ли не на поправку шёл. — Вы же сами писали мне, что... Я же читал... — Денис не мог нормально сформулировать фразы, но не переставал смотреть на женщину, закрывающую лицо платком и мелко трясущуюся всем телом. — Прости, прости меня, — шептала она. — Я думала, так для всех будет лучше. Когда пришло письмо от того парня, Саши, вроде бы, я сразу поняла, что нельзя тебе рассказывать ничего. Ты же изведёшься, последнее отдашь, но его уже нельзя было спасти. Я боялась за тебя, ведь маленьким ещё совсем знала... Прости... Прости... — из её груди доносились глухие рыдания. Для Черышева в тот момент перевернулось, кажется, всё. Его обманывали все, кто мог. Начиная от Саши, который изложил в своём письме горькую правду состояния Дениса, и заканчивая соседкой, которая из благих побуждений скрывала от парня истинное положение вещей. И смысл был во всей этой, так называемой лжи во благо? Человек всё равно умер, а его сын продолжал жить в ужасном незнании и теперь выглядел полным идиотом в глазах всех присутствующих на поминках. До конца Денис досидеть не смог. Во время молчания между очередными воспоминаниями вышел из-за стола и демонстративно ушел на лестничную клетку. Он не хотел, чтобы на него все обратили внимание и проводили сочувствующими взглядами, но так получилось. Черышев упирался руками в перила, немного покачиваясь на носках и восстанавливая почему-то сбитое дыхание. На ум снова пришла ужасная мысль о том, как было бы неплохо умереть, чтобы больше никогда не мучиться. Жизнь приносила Денису лишь страдания, даже без шанса на какой-либо просвет. Сплошная темень и удушающий мрак. Но нет, умирать на грязной лестничной клетке с изрисованными стенами и разбитой, давно не горящей, лампочкой он не будет, для этого есть места получше. Денис будто бы знал, что выход на крышу не будет закрыт. Его ни разу не закрывали за всё детство парня, не сделали этого и сейчас, совершенно случайно подарив Черышеву возможность прекратить свои страдания в один миг. На крыше было холодно, дождь всё ещё накрапывал, но какое теперь до этого дело. Денис остановился, боязливо оглядываясь назад, но никого за его спиной не было, значит, сама судьба не противилась его решению. Он делал небольшие шаги, подходя к краю, и вдруг решил зачем-то глянуть вниз. Дыхание снова перехватило, Черышев отступил немного назад и упал на спину. Он боялся высоты. Настолько сильно, что даже выбрал себе в общежитии нижнюю койку кровати. Денис лежал, чувствуя боль от падения, и капли дождя скатывались по лицу, смешиваясь со слезами парня. Он смотрел в облачное небо, и в мыслях вдруг возник образ Саши, их отношения, та самая новогодняя ночь, его приезд в общежитие... Нет, нельзя позволить Саше хоть раз узнать, какую боль испытывал Денис на протяжении жизни. Нужно продолжать жить. Жить ради Саши. И Денис закричал, что есть мочи.***
В эти дни Федя мирно существовал в почти пустом общежитии. Просыпался, шёл в душ, потом на кухню, сопровождаемый лишь тишиной. Иногда ему удавалось пересечься за ужином с Артёмом, который приходил со своей стройки, рассказывал, что опять не подвезли кирпич, поэтому он таскал мешки с цементом, лишь бы в конце смены хоть что-то заплатили. Потом обязательно интересовался, не было ли каких вестей от Игоря, но Федя всегда отрицательно качал головой, ведь к вахте он не спускался. После отъезда Дениса и Саши на следующий день уехали Миранчуки, и стало совсем тихо и безжизненно. Один раз заходил Баринов, искал Антона, но нашёл только одинокого Федю, который большую часть времени проводил на кухне, сидя на подоконнике и глядя в окно. Он ждал лишь одного — возвращения братьев, поставив себе целью окончательно разобраться в отношениях с Антоном. Из общежития Смолов практически не выходил, постоянно вспоминая о Паше, которого, конечно, не боялся, но лишний раз рисковать своей жизнью не хотел. Вот и в тот день, теперь запомнившийся навсегда, Федя сидел на кухне, медленно отпивая из чашки кофе, который позаимствовал у Ильи. Иногда Смолову казалось, что жизнь с Миранчуками оставила на нём один яркий отпечаток — он также не ходил в магазин, хотя имел на это средства, в отличие от самих братьев, а вместо этого подъедался у соседей по этажу. Конечно, не так нагло и не так много, а только иногда, по необходимости. — Фёдор Михайлович, — Смолов перевёл удивлённый взгляд в сторону двери, где стояло двое человек, что однажды забирали его к отцу. За ними маячил Дзюба, который и привёл их на кухню. — Что вы тут забыли? Я даже из здания не выходил, — несколько раздражённо и резко произнёс парень, смерив вошедших внимательным взглядом. — Фёдор Михайлович, ваш отец был убит несколько часов назад. Артём за их спинами громко охнул, а Федя глупо моргал глазами, не веря в услышанное. — Убит? — зачем-то переспросил он. — Кем? — По нашим предположениям, людьми Константина Мамаева. Правда, сейчас они уже принадлежат его сыну. Федя заторможено покивал головой. Он знал, что так будет, вернее, предполагал, что это возможно, но до последнего отказывался воспринимать свои мысли всерьёз. Похоронами Смолов не занимался и вообще ни в чём не принимал участия, не зная, как правильно всё организовывать, поэтому просто поручил это дело бывшим подчинённым своего отца. Несколько дней Федя находился, словно в вакууме, не понимая, что происходит вокруг. Ему говорили что-то про фирму и наследство, про гостей на поминках, про ответную реакцию в сторону Мамаева, но парень от всего отмахивался, говоря, что подумает об этом после. Когда должно было наступить это самое «после», он понятия не имел. На кладбище пришли многие, кажется, даже телевидение привезли, ведь умер не кто-то, а сам Михаил Смолов! Были Ротенберги, Влад Игнатьев со своим отцом и ещё какие-то люди, которых Федя даже не знал. Все громко, во всеуслышание выражали соболезнования, картинно возводили глаза к небу, вздыхали и пытались намекнуть Феде на свою помощь в продвижении отцовского бизнеса. Смолов лишь кивал каждому, отвечая что-то неопределённое и отходил в сторону. За его спиной тут же слышались перешёптывания: — Ну, теперь поднимемся... — Этот бизнес упустит, может, под себя подмять? — А ты его уболтай, потом между собой поделим... — Да, такой человек умер! — Слышал, что его мамаевский отпрыск грохнул. Что, серьёзный конкурент? — Что ж, одним больше, одним меньше... Федя ненавидел всех этих людей, которые только играли на публику со своими фальшивыми слезами и скорбными речами у могилы. Они не знали его отца, они не могли искренне сочувствовать горю парня. Он и сам про родителя толком сказать ничего не смог бы. Да, он постоянно работал, отдавал всего себя бизнесу... Но каким Михаил был человеком? Кажется, сильно любил свою жену, возможно, хотел всего самого лучшего для сына. Эти люди налетели стервятниками на ещё не остывший труп, пытаясь поделить его между собой. Федя не понимал, как можно в такой момент говорить о фирме, об её акциях и всём прочем, это просто не укладывалось в его голове. На поминки Смолов не остался, потому что у него не было сил терпеть весь этот цирк. В его спину послышались ещё более едкие комментарии и укоризненные взгляды. Феде было плевать. Плевать на них всех и их слова. Теперь он был сам по себе, и никакие Бори и их влиятельные отцы больше не имели значения в его жизни. Когда Смолов вернулся домой, Денис уже сидел на кухне, окружённый своими вещами, и наливал себе в стакан водки, молча смотря в противоположную стену. После поминок Черышев всё-таки смог провести день в своей квартире. Он бесцельно бродил по комнатам, пытаясь не сильно предаваться воспоминаниям о беззаботном детстве, где всё ещё было хорошо, где всё были живы и счастливы. Ему предстояло забрать некоторые вещи, потому что в этот раз он уезжал из дома навсегда. Забрал, наверное, много лишнего, но именно это и помогало сохранить в душе частичку тепла из прошлого. Ключи отдал соседке, сказав, чтобы та либо приспособила эту квартиру к чему-нибудь, либо продала. Деньги от продажи Денис попросил себе не высылать. Федя тихо сел с другой стороны стола на табуретку, которая, вроде как, считалась за Антоном. Смолов потянулся к бутылке и немного налил в первую попавшуюся на столе кружку. Сейчас всем было всё равно. — А у тебя какой повод? — вяло поинтересовался Денис. — Отца убили. Сегодня хоронил. Черышев понимающе кивнул головой и налил себе очередной стакан. Почему-то в самый тяжёлый момент его жизни судьба решила снова оставить его наедине со Смоловым. В последнее время им приходилось быть рядом друг с другом всё чаще. — Выглядишь неплохо, кстати, — вдруг ни к селу, ни к городу произнёс Федя, смотря на Дениса. — А мне, вот, хреново очень. — Пройдёт. У меня прошло, и у тебя пройдёт. Черышев достал пачку сигарет и хотел было закурить. — Можно? — попросил Смолов, в ответ получил кивок. Молча закурили, продолжая сверлить взглядами противоположную стену. На душе было мрачно и пусто, толковых мыслей не существовало в принципе, эмоций и слёз тоже. Наверное, это были самые мирные посиделки парней, как бы странно и жутко не звучало. — У меня теперь никого не осталось, — выпуская очередное кольцо горького дыма, вздохнул Федя. — Правда? — Да. Мать в прошлом году убили. Когда Смолов стал рассказывать про свои потери, Денис внимательно смотрел на него, впервые ощущая какое-то странное чувство жалости к этому человеку. Федя ему никогда не нравился, он терпеть его не мог за характер и все эти разделения на богатых и бедных, но Черышев никогда не подумал бы, что именно этот человек может быть настолько близким ему. У них, как оказалось, много общего в прошлом, есть целый багаж печального опыта, который до сих пор напоминает о себе. — Теперь мы совсем одни, — заключил Денис, снова закуривая. — Ну, у тебя есть Саша, — Федя отхлебнул немного водки, морщась. — Точно, Саша, — Черышев шумно вздохнул, запрокидывая голову назад. — Я ведь из-за него с крыши спрыгнуть не смог. — А хотел? — Да, подумал, что это единственный выход. Знаешь, все проблемы разом хотел решить, ведь гораздо проще, когда тебя не существует, — раздался ещё один тяжёлый вздох. — Я даже почти до края дошёл, а потом всё. — Головина вспомнил? — Нет, про него потом, когда уже на крыше лежал. Просто я высоты боюсь ужасно. — Серьёзно? Я как-то не замечал даже... Погоди, ты же в начале месяца окно мыл. Как тогда..? — Просто меня попросили, а говорить о том, что боюсь, ну, как-то глупо, что ли. Кстати, окно потом Саша домывал, потому что я вниз посмотрел. И почему-то уже стало смешно. То ли водка в голову ударила, то ли это был истерический смех от ощущения безысходности, то ли ещё что-то более необъяснимое. А потом Денис опять вспомнил о Саше и решил спуститься на вахту, чтобы позвонить. Головина он не слышал уже несколько дней, а он был необходим ему, как воздух. Федя допил водку и сказал: — А я всё-таки один остался. — Ну да, я же всё ещё никто, — Смолов подумал, что ему кажется, это просто слуховые галлюцинации на фоне выпитого спирта, но в дверях кухни стоял вполне реальный Миранчук. — Антон? — Нет, блин, Лёша, — фыркнул парень. — Как ты здесь оказался? — Артём позвонил, рассказал, что у тебя убили отца. Я подумал, что тебе сейчас очень плохо и приехал. — Ты приехал ради меня? Бросил там всё и приехал? — Да. И Федя, не говоря ничего больше, подошёл к нему и крепко обнял, еле сдерживая слёзы. — Потому что я очень сильно тебя люблю, — прошептал Антон. Денис к этому времени только дошёл до вахты. Игнашевича не было на месте, поэтому телефон пришлось искать самому. Черышев сам не помнил, когда успел выучить домашний номер Саши, но цифры набирал по памяти. — Алло? — послышался мягкий женский голос в трубке. Почему-то Черышев был уверен, что это Сашина мать. — Здравствуйте, это Денис... — А, Денис. Прости, не догадалась. Очень жаль, что ты не приехал, всё так ужасно сложилось. Ты, наверное, хочешь услышать Сашу? — Да, было бы неплохо. На том конце провода послышались шаги, бурные обсуждения, кто позовёт Головина, кто звонит, что спрашивают. Денис печально усмехнулся. У Саши была семья, полная и счастливая, а у него теперь не осталось ничего, кроме самого парня. — Привет, — тихо раздалось в трубке. — Как ты? — Плохо, Саш... — также тихо ответил Черышев. — Саш, приедь, пожалуйста, я долго не смогу... — Конечно! Я уже сегодня. Ты только не делай там ничего, потерпи, я скоро... — связь прервалась. Звонки между городами всё ещё плохо проходили по России. Денис кивнул словам Саши, беспрекословно веря, что тот примчится к нему в любом случае, даже если перестанут ходить поезда. Черышев сполз на холодный пол, продолжая сжимать в руке телефон. — Эй, парень, — окликнул его вернувшийся Игнашевич. — Парень, ты чего? — Ничего, Сергей Николаевич. Уже ничего...