Ещё немного, и пора бежать, Буквально пятнадцать минут. Нам столько нужно друг другу сказать, Пускай дела чуть-чуть подождут.
— Я ненавижу этот год, — вздохнул Денис. — Это самое ужасное время в моей жизни. Несколько минут назад он узнал, что издательство, выпускающее статьи с его фотографиями, закрылось. По какой причине, ему, естественно, не сообщили. Сейчас много различных предприятий, заводов и фирм закрывались, оставляя после себя огромные толпы безработных людей, которым некуда было податься. Многие спивались, ведь не видели для себя никаких перспектив, другие же выкручивались, как могли, и устраивались на менее оплачиваемые должности. Так, какой-нибудь слесарь четвертого разряда становился уборщиком в дешёвой забегаловке. — У тебя были ещё варианты, — говорил Саша, сидя перед Денисом на корточках и держа его ладони в своих. В последнее время Головин и на секунду не отходил от парня, боясь, что того может захлестнуть депрессия или что-то похуже. Саша за Дениса переживал больше, чем за себя. — Думаешь, я всё ещё кому-то интересен? — усмехнулся Черышев. — Ты даже не попробовал. Или тебе хочется вернуться к свадьбам? Дениса аж перекосило. Нет, к свадьбам он не вернётся никогда. Даже, если придётся продать душу дьяволу, снова фотографировать свадьбы он не будет. Позвонив по оставшимся адресам, Черышев лишь убедился в своих предположениях — только в двух местах ему предложили поработать в качестве подмены какого-то штатного фотографа. Поскольку никаких других вариантов у него не было, пришлось соглашаться на тот, что был ближайшим по расположению. Платить обещали соразмерно объёму выполненной работы, а приезжать надо было по первому звонку. — Ладно, лучше, чем ничего, — кивнул Денис, вешая трубку. — Парень, ты как вообще? Держишься? — поинтересовался Игнашевич. Он ещё не скоро забудет, как нашёл его около своей вахты с телефоном в руках и абсолютно безнадёжным выражением лица. Тогда Черышев серьёзно напугал мужчину. — Да, всё в порядке, Сергей Николаевич, не стоит беспокоиться. Вот, работу новую ищу, потом учёба начнётся, и вообще уже думать про это забуду, — Денис сделал попытку улыбнуться, но получилось криво. Ему было больно от осознания, что кроме Саши и, возможно, парней с этажа он больше никому не был нужен. Он остался один. — Знаешь, парень, что я тебе скажу, — вкрадчиво произнёс вахтёр. — Рано или поздно умрём все мы. Мне, вот, вообще, может, один понедельник остался. Я понимаю, отец был для тебя всем, но не нужно гробить собственную жизнь из-за светлой памяти. Не стоит оно того. Надо жить дальше, жить вопреки, чтобы никто и думать не смел, что у тебя какие-то проблемы. Сейчас люди злые, жадные, и если они поймут, что лежит на твоей душе, то сожрут живьём, а ты молодой, тебе ещё столько всего сделать надо. — Я понимаю, Сергей Николаевич, но легче от этого не становится. — У меня несколько лет назад умерла жена, — с тяжёлым вздохом вдруг сказал Игнашевич. — Я любил её безумно, половину жизни вместе. Знаешь, каково мне было, когда её не стало? И что я сделал? Я построил это общежитие, сел здесь на вахту. У меня перед глазами столько человеческих судеб решалось, столько всяких разговоров я слышал, а сколько было ссор и истерик! Я ведь, получается, во всех них тоже принимал своего рода участие. Я же хочу, чтобы вы, молодые, глупые, не наломали дров. Опыта, слава богу, для этого предостаточно. Вахтёр даже рассказал несколько историй, что происходили на его глазах несколько лет назад. Денис внимательно слушал и понимал, что Игнашевич действительно повидал на своём веку немало, и он знает, о чём говорит. — Наверное, тяжело вот так вот сидеть много лет и наблюдать со стороны. — Тяжело, но кто меня спрашивает? Ладно, парень, иди, у тебя дел много. Дел у Дениса действительно было много. Он до сих пор не разобрал сумки, в которых лежали его вещи, взятые из дома. Состояние не позволяло сделать это раньше сегодняшнего дня. Стоило кинуть беглый взгляд в сторону сумок, и в сердце что-то больно кололо, а на глаза наворачивались слёзы.***
Илья откинулся на спинку стула, проводя ладонью по лицу. До сдачи очередной главы в издательство оставались сутки, а он всё никак не мог написать небольшой отрывок, который ему посоветовали добавить. Рома сидел на кровати, настраивая гитару. Пару дней назад он отдавал её какому-то двенадцатилетнему парнишке, чтобы он смог выступить на конкурсе. Попросила Зобнина об этом какая-то милая девушка с третьего этажа, которой этот парнишка приходился младшим братом. Подробностей выступления парень не знал, но гитару ему вернули в ужасном состоянии. Вот и помогай потом людям. — Может, я смогу тебе чем-то помочь? — спросил Рома, когда Илья смял очередной листок и швырнул его в угол комнаты. Этих смятых бумажек валялось уже штук десять. Ещё никогда Кутепов не относился так наплевательски к порядку. — Мне уже ничего не поможет, — простонал Илья. — Они решили, что в моей книге очень не помешает романтика. Какая к чёрту романтика, если в конце все всё равно умрут? Смысл в этом?! — Когда умирают любящие друг друга люди, то всегда очень грустно. Я, например, в такие моменты могу заплакать, — произнёс Рома. — Наверное, они хотят усилить эффект. А что конкретно из романтики им надо? — В данном случае, поцелуй главных героев. Нет, всё бы хорошо, написать, что, мол, они поцеловались, даже идиот сможет. Но мне же нужно какие-то чувства после этого описать, ощущения. Откуда мне знать, какие там ощущения? — Илья посмотрел в окно и вдруг резко обернулся к Роме. — Раз уж ты решил мне помочь, может, скажешь, что там чувствуют после первых поцелуев? Зобнин задумался, смотря в потолок, а потом усмехнулся: — Знаешь, это так давно было, что я уже и не помню. Вроде бы мой первый поцелуй произошёл ещё в пятом классе… Да, точно, с моей соседкой по парте. У неё был день рождения, а мы очень дружили, и я забыл про подарок. Она мне тогда сказала, что её папа всегда целует её маму, когда забывает про что-то. Вот я и решил… — Мне эти подробности сейчас зачем? — прервал его Илья. — Я не собираюсь писать биографию Романа Зобнина. — Ну так, опиши свои ощущения после первого поцелуя. Какая им разница, сам ты это выдумал или по личному опыту. — Наверное, я бы так и сделал, если бы имел хоть какое-то понятие об этом. — Подожди, ты что, никогда не целовался? — Рома даже отложил в сторону гитару и пододвинулся ближе к краю кровати. — А зачем мне это? Зобнин неверяще уставился на соседа. Быть не могло, чтобы он за двадцать один год жизни ни разу никого не поцеловал. У всех же бывает первая любовь в юношестве. Но Кутепов выглядел предельно серьёзно, не оставляя Роме никаких сомнений. — Ничего себе, — протянул парень. — Раз так, то у меня есть предложение. — Какое ещё предложение? Мне, знаешь ли, не до всякой фигни. — Мы устроим тебе первый поцелуй прямо сейчас. Только есть одно маленькое условие… Целовать тебе придётся меня, поскольку больше никого тут нет. — Сомнительная перспектива, — сказал Илья. — Да, согласен, первый поцелуй должен быть в более романтичной обстановке и явно не с соседом по комнате. Но я сильно сомневаюсь, что до завтра мы сможем найти тебе какую-нибудь девушку, которая согласилась бы на наш эксперимент. А главу тебе обязательно надо отнести, а я всегда готов тебе помочь. Илья окинул Рому нерешительным взглядом. Да, выбора особо у него не было, но целовать Зобнина, это как-то… странно, что ли. — Можешь глаза закрыть, если волнуешься, — сказал парень. — Тем более, я где-то слышал, что, когда человек ничего не видит, у него осязание обостряется. Рома похлопал по месту рядом с собой, приглашая Илью сесть напротив. Кутепов как-то боязливо оглядывался по сторонам, пытаясь переключить своё внимание на что-нибудь постороннее, например, на стену или на шкаф. — Ну чего ты? — Я это, ну, как бы не знаю, что делать надо, — смущённо сообщил Кутепов, а Рома чуть не свалился с кровати от того, как мило и забавно выглядел его вечно суровый и холодный сосед. — Надо просто поцеловать меня в губы. — Звучит не так-то и просто. Ладно, сейчас, подожди. — Да я готов ждать тебя, хоть всю жизнь. Это же тебе до завтра успеть надо, — улыбнулся Рома. Илья сделал глубокий вдох и едва коснулся губ соседа, а тот не выдержал и рассмеялся: — Ну, это не поцелуй! Я так ещё в садике целовался. — Тогда скажи мне, как надо. Нашёл, над чем смеяться. — Прости, просто я никак не могу поверить, что ты в своём возрасте никого не целовал… — не успел Зобнин и фразы договорить, как Илья снова накрыл его губы своими. На этот раз гораздо решительнее, напористее. — А теперь похоже на настоящий поцелуй? Рома потрогал кончиками пальцев свои губы, не до конца понимая, что сейчас произошло. Лицо против воли покрывалось краской смущения, и, отведя взгляд в сторону, парень произнёс: — Д-да… Надеюсь, ты запомнил, какие там были ощущения… Илья решительно кивнул и мигом сел за стол, взяв в руки новый листок. Минут десять он что-то строчил, не поднимая головы, а Рома смотрел на его согнутую спину и слушал, как ручка царапала бумагу. В голове не было ни одной внятной мысли, всё смешалось в какую-то кашу, и дыхание никак не хотело восстанавливаться. — Спасибо, — сказал Илья, поворачиваясь к соседу. На его лице была тёплая улыбка. — Не за что, ты обращайся, если что, — тихо проговорил Рома, снова не поднимая глаз на парня. Кутепов переместился на кровать и пододвинулся ближе к нему. — Можно обратиться прямо сейчас? Там просто поцелуй долгий был, а у нас как-то… И он снова поцеловал Рому.***
А Лёша, придя домой, обнаружил, что всего лишь за день, их с братом комната снова превратилась в жилище Смолова. Всё, абсолютно всё, теперь дышало им. — Шкаф забит его шмотьём, флаконы какие-то на тумбочку понаставил, обуви у порога дохрена, — ворчал Миранчук. — Нет, я не понимаю, почему он просто не может жить у себя дома? Ему же сейчас ничего мешать не должно. История с отцом закончилась, он теперь владеет его бизнесом, вот, пусть и занимается им у себя. — Лёш, ты слишком переживаешь, — успокаивающим тоном говорил Игорь. — Ну да, с Федей жить тяжело, мне Денис рассказывал, но соседей же не выбирают. Артём тоже меня раздражал, да и сейчас порой просто невыносим, но мы же вместе. — Вот уж, спасибо, не надо, со Смоловым я кроме соседства ничего иметь не хочу. И выбор у меня был, я мог его прогнать подальше и собирался это сделать, но, понимаешь, как мне потом в глазе Тоше смотреть? Он же без него опять весь изведётся. — Тогда, значит, это судьба, — покачал головой Игорь. — Не всем же везти должно, — согласился Далер, перелистнув страницу газеты. Но лично Антон был уверен, что ему повезло. Как бы к Смолову ни относились парни с этажа, что бы про него ни говорил брат, для Миранчука он был и остаётся лучшим. — Федь, ты лучший, — шептал парень, отклоняя шею в сторону и давая возможность соседу снова пройтись по ней поцелуями. — Я знаю. — Да, и очень скромный, — усмехнулся Антон. — Подожди, там, кажется, идёт кто-то, — и мгновенно спрыгнул со стола, поправляя футболку. О своих отношениях с Федей парень никому не сказал. Он подозревал, что такие внимательные люди, как Денис и Саша, вполне могли уже обо всём догадаться, но официального заявления Антон не давал. Про свои чувства говорил, но для всех он оставался просто влюблённым, а не возлюбленным. Феде рассказывать тоже запретил, и Смолов совершенно не понимал, к чему такие тайны. Их парни уж точно не будут косо на них смотреть, ведь сами такие же. — Что делаете? — поинтересовался Лёша, копаясь в шкафу. Игорь попросил занять вешалку, потому что вчера погладил все рубашки, а повесить их было некуда. — Я в окно смотрю, — тут же ответил Антон. — Там сейчас в соседнем дворе какая-то старуха поругалась с каким-то дедом и огрела его палкой по спине. Ну, точно наша соседка тётя Ася. Только они уже ушли, — тут же предупредил Миранчук, когда брат подошёл к окну. — Федя тоже в окно смотрит? — как бы между делом спросил Лёша, вытаскивая вешалку. — Понятия не имею, — пожал плечами Антон. — Вот что ты делаешь? — обратился он к Смолову. — Чай пью. Вон чашка, — эта чашка стояла на столе уже дня три, если не больше, и её никак не могли помыть, потому что вечно возникали споры, кто же её принёс в комнату. — Так это твоя чашка? — нахмурился Лёша. — И сколько же ты дней пьёшь из неё чай? — Федя развёл руками. — Ещё и не моешь потом? — Мою, только потом сразу новый пакетик завариваю. У меня их много. Лёша скривил губы — у них с Антоном чай появлялся только тогда, когда его покупал Рома. — Когда мы ему уже скажем? — устало спросил Федя, стоило старшему из братьев закрыть за собой дверь. — Я задолбался придумывать всякие тупые отговорки. — Скажем, обязательно скажем, — убедительным голосом произнёс Антон, обвивая руками его шею. — Просто сейчас он ещё не готов к такой информации. — А чашка, вообще-то, была твоя, — целуя парня в уголок губ, произнёс Федя. — Не, не моя, — Миранчук хитро улыбнулся. — Лёшина. Лицо Смолова надо было видеть. Столько эмоций от провала он ещё никогда не испытывал. Это был их первый серьёзный прокол, и оставалось только надеяться, что до Лёши будет слишком долго доходить. К счастью, хотя Миранчук и был парнем сообразительным, именно в этот раз он действительно поверил, в Федину «правду». С появления кружки прошло три дня, а за это время было столько различных мелких бытовых событий, что они все мгновенно вылетали из головы, как ненужный мусор, не задерживаясь и на пять минут. И только Антон, не особо участвующий в совместном быте, мог обратить внимание и запомнить такую незначительную вещь. Следующий день у четыреста одиннадцатой комнаты начался с остервенелого стука в дверь. Первым подскочил на своей раскладушке Федя, чего-то испугавшись и прося Лёшу не открывать. — Боже, хоть бы тебя действительно забрали, — вздохнул парень, отталкивая Смолова, вцепившегося в ручку двери. На пороге, однако, стоял всего лишь Дима, который тут же бесцеремонно впёрся в комнату. — Нет, это просто пиздец. Я заебался путать ваши двери. Раньше всё время заходил к Игорю, а теперь вообще к Илье. Вы знаете, что он со мной сделал? Он швырнул в меня тапок. Нет, это просто пиздец. У нас в коммуналке существовать и то проще. Как вы вообще это терпите? Антон кинул в Баринова подушкой и попросил заткнуться, потому что воспринимать столько бесполезной информации в половине восьмого утра он был не в состоянии. — Хули ты вообще припёрся? — Да я опять по поводу ларька, Тох. Там надо кое-кому на лапу дать, чтобы постройку разрешили. У меня же всё есть: материалы, справки, даже о товаре договорился, но какая-то сука влезла. Видите ли, моя постройка незаконно там стоять будет! Можно подумать, что вся остальная Москва законна. — А я тут причём? — устало спросил Миранчук, пытаясь раскрыть глаза. — Ну, мы же друзья. Я тебя с собой торговать брал, считай, вместе начинали. Может, по доброй памяти, одолжишь немного? Со своим ларьком Дима носился ещё с конца прошлого месяца. При этом, парень постоянно бегал к своему другу занимать то на материалы, то на ещё что-то, не менее важное. Антон отказать ему не мог, но однажды смоловские деньги просто закончились, а Баринов на какое-то время пропал. — А старые долги ты когда вернёшь? — поинтересовался Лёша, тяжёлым взглядом смотря на Диму. Он считал эту идею с ларьком абсолютно тупой для нынешнего времени. В начале девяностых да, все пытались открыть свой бизнес, начиная с подобного, но сейчас это считалось уже пережитком прошлого, а ларьки постепенно заменялись павильонами, как чем-то более серьёзным. — Верну, с первой же выручки верну, — выставив руки перед собой, поспешил с ответом парень. — Так деньги-то дадите? Лёша устремил взор на Антона, мол, твой друг, ты ему в долг и давай. Миранчуку пришлось вылезти из-под одеяла и нехотя отправиться к шкафу. — А кому взятку-то давать надо? — поинтересовался Федя. — Да там какой-то Розенберг или Ротенберг, я, честно, даже запоминать его не пытался. — Я его знаю. Мой отец вместе с ним автосалон строил, а я с его сыном общаюсь. Могу договориться с ним, если уж так надо. — Серьёзно? — Баринов только что от счастья не подпрыгнул. — Так, если ты там многих знаешь, может, ты мне и ларёк построишь? Просто я боюсь, что на это всё столько времени уйдет, пока я со всеми договорюсь, да и денег не так-то много. Вон, занимать постоянно приходится. — А не жирно тебе будет? — прервал его Лёша. — И ларёк ему построй, и деньги дай, а сам ничего не хочешь сделать? — Ладно, построю, если надо, — вдруг кивнул Федя. — Но только учти, что ты мне будешь часть своей прибыли отдавать. Дима энергично закивал головой, радуясь, что всё так хорошо сложилось, а он со всеми договорился. Смолов же преследовал исключительно свои личные цели, соглашаясь на эту сделку. Он давно усвоил правило, которое разъяснил ему Денис: хочешь добиться расположения Антона — помогай его друзьям. И упускать такую прекрасную возможность Федя не собирался, а на какой-то убогий ларёк деньги у него всегда найдутся.***
Тем временем, Кокорина подняли ни свет, ни заря и потащили в кабинет к Паше. Его люди не слишком церемонились, когда выталкивали парня пинками за дверь, не дав даже надеть что-нибудь приличнее трусов. Конечно, в какой-то степени Саша был благодарен старому другу за предоставленный ночлег и удобства, но иногда Кокорин ощущал себя заключённым в карцере. Мамаев никогда не разрешал своим подчинённым присутствовать в кабинете во время разговоров с Сашей, не стал изменять этому и теперь. Он доверял парню, прекрасно зная, что тот не совершит никакого покушения, ведь самому же это было невыгодно. — Доброе утро, — произнёс Паша, сидя в кресле. — Было бы добрее, если бы твои уроды были более тактичными. Врываться ко мне в комнату и грубо тащить сюда, знаешь ли, слишком. Ты посмотри, — указывая на своё предплечье, сказал Кокорин. — Это же синяки. Мамаев усмехнулся, подходя к панорамному окну. — Саша, ты и сам прекрасно знаешь, что хорошее отношение надо заслужить. Пока что ты этого не сделал. Где хоть какая-то информация по Феде? — У меня даже времени толком не было. Или, по-твоему, я должен не спать ночами, а шляться по Москве в его поисках? — На твоём месте я бы следил за языком, — подходя к Кокорину буквально вплотную, произнёс Паша. — Или ты хочешь вернуться туда, откуда я тебя достал? В последнее время у Саши не было даже какого-то определённого места жительства. Ему приходилось спать на вокзалах, на лавках в парке, на крышах гаражей. Работал он, где придётся, поэтому Мамаев с его предложением и условиями для существования действительно стал своеобразным спасением для парня, ведь неизвестно, был бы Саша сейчас вообще жив. — Ну так, ты хочешь вернуться обратно? — Паша заглядывал прямо в глаза, и этот взгляд Кокорин прекрасно знал и боялся его. — Нет, — тихо ответил парень. — Тогда заткни свой рот и приступай к работе, если не хочешь встретить Новый Год где-нибудь в канаве с простреленной башкой. — Но я даже не знаю, с чего начать. На это Паша достал из ящика стола несколько фотографий и положил их перед Кокориным. — Это Боря Ротенберг, ты должен его помнить, — Саша кивнул. — Он тоже приятель Феди, и я уверен, что он кое-что знает про нашего друга. Поедешь к нему и спросишь, где Смолов и что сейчас делает. Людей своих я тебе, разумеется, не дам, а то Боря ещё испугается, донесёт своему папочке, а убивать очередного родителя я не хочу. Это слишком скучно. Саша взял в руки снимок, сделанный, видимо, на похоронах отца Феди. Про Ротенберга он ничего, кроме достатка его папы, о котором писали в газетах, не знал, но выбора у Кокорина не было. Он кивнул головой и покинул кабинет Паши. — На твоём месте, Федя, я бы уже дрожал от страха, — тихо произнёс Мамаев, глядя в окно, где небо над Москвой окрасилось в предрассветный желтоватый оттенок. Где-то на другом конце города, в старом общежитии, Смолов громко икнул. — Что, вспоминает кто-то? — со смешком в голосе спросил Артём. — Да, — ответил Федя, снова икая. — Похоже, тварь какая-то.