Звёзды в лужах делить с тобой. Тёплый ужин делить с тобой. Оставаться нужным и быть с тобой.
Парни думали, что Гончаренко больше никогда не появится на их этаже, поскольку это было неудобно для всех. Пожалуй, для самого мужчины в первую очередь. Однако что-то опять пошло не так, и Виктор Михайлович не просто несколько раз переночевал у Вани в комнате, он стал там жить. В одно из воскресений преподаватель собрал свои вещи и переехал. Весь процесс перетаскивания сумок с первого этажа на четвёртый, размещение его пожиток в комнате Вани и частично на кухне парни могли рассмотреть в подробностях. Больше всех, разумеется, негодовал Игорь, поскольку Обляков и так был для него, словно кость в горле, а тут ещё и Гончаренко вместе с ним таскаться будет. На втором месте по недовольству оказался, как бы странно не звучало, Федя, которого просто ни разу не прикалывала идея делить существование с каким-то непонятным преподавателем из универа. Это так же ужасно, как, например, жить в соседних комнатах со своим начальником. Остальные парни реагировали более спокойно, разве что Денис несколько раз фыркнул в сторону Вани, у которого теперь появилась «крыша» в лице Виктора Михайловича, а людей, не представляющих из себя ничего, но всегда защищённых кем-то влиятельным, Черышев ненавидел. Кроме того, завтраки и ужины теперь неизменно проходили в компании Гончаренко, ибо мужчина вставал одним из первых и с работы возвращался именно к моменту коллективного приёма пищи. Радовало только то, что Виктор Михайлович не подворовывал продукты в холодильнике, мыл посуду за собой и за Ваней и даже посещал редкие собрания, проводимые Кириллом. Правда, видеть преподавателя, внимательно слушающего Набабкина, который младше его лет на двадцать, было несколько странно. Но Гончаренко старался быть примерным соседом. В университете сплетни по поводу переезда преподавателя ходили, однако, они не так активно принимались во внимание, ведь большинство студентов просто не верило, что взрослый мужчина мог съехать со своей квартиры в какое-то непонятное общежитие, где живут такие же студенты. Для преподавателей существовало отдельное общежитие, правда, комнаты там почти всегда были заняты, и попасть туда — задача чуть ли не из разряда фантастики. К тому же, оно находилось практически в другом конце города, и ехать до места работы пришлось бы несколько часов. Из своей квартиры, удобной по всем параметрам, Гончаренко вынужден был съехать, поскольку он её снимал, а хозяйка в один прекрасный день нашла себе других квартирантов, обещавших платить больше и доставлять проблем меньше. Да, Виктор Михайлович был далеко не самым мирным жителем до своего появления в общежитии. Пару раз залил соседей снизу, однажды поругался с соседом сверху, систематически не посещал домовые собрания, ибо не считал себя полноценным хозяином квартиры. — Зима, холода, одинокие дома, — Рома ждал, пока Игорь доварит суп и освободит кастрюлю, а пока подпевал радио. — Боже, середина марта, а они про зиму, — закатил глаза Андрей, допивающий чай. — Когда эта песня перестанет разъедать мне мозг? — Боюсь, что никогда, — усмехнулся Акинфеев. — Если её перестанут петь по радио, Рома всё равно продолжит петь её сам, верно? Зобнин кивнул, не прекращая бубнить под магнитофон. Сегодня было воскресенье, и никто никуда не торопился. Можно гонять чаи, как Андрей, чуть ли не целый день, готовить, как Игорь, или просто просиживать штаны, как Рома. — Всем доброго дня, — уже привычно поздоровался Гончаренко, проходя в помещение и трогая чайник. — Хорошая музыка, — кивнул он в сторону магнитофона, сливая остатки воды в графин и наливая новую. — Вить, надо лимон купить, сходишь? — ну да, где мужчина, там и Обляков. Прямо неразлучники какие-то. — Ага, ты запиши где-нибудь, схожу потом. И никто ничего не мог сказать в сторону Вани, потому что при преподавателе это было как-то неудобно, невежливо, слишком грубо. Тем более, от Гончаренко вполне могли пойти какие-нибудь санкции, по крайней мере, в сторону Игоря, а именно тому всегда было, что сказать Облякову. Таких моментов в жизни парней теперь хватало с избытком, поэтому кухня из самого громкого места, сборища сплетен и слухов, хранилища тайн превратилась в самое тихое помещение, место всеобщего молчания. Только магнитофон продолжал нарушать эту тишину, передавая последние сводки, прогноз погоды или какой-нибудь концерт по заявкам.***
— Илья, кажется, в Новый Год кто-то обещал мне поговорить, — несколько возмущённо и требовательно произнёс Рома. Это было вечером того же воскресенья, после ужина, который Кутепов, как всегда, проигнорировал. Илья не любил большие компании, а большие и молчаливые, тем более, поэтому в данный момент пропускал вечерние посиделки с парнями на кухне. В общем-то, так теперь делали многие, и конкретно Илья не слишком выделялся своим поведением среди общей массы. После успешного издания своей первой книги, Кутепов решил немедленно приступить к чему-то новому. В его планах было что-то, напоминающее сборник рассказов. Однако пока Илья не написал ни строчки, будучи в поисках вдохновения и темы для первой истории. Он не хотел писать что-то бытовое, повседневное, не хотел писать про природу и погоду на улице, не хотел делать какие-то биографические заметки. Казалось бы, а что тогда ему вообще писать, если все возможные варианты были отметены? Илья считал, что где-то всё-таки осталась тема, которой можно было бы открыть свою новую книгу. — Да, поговорить, — Кутепов сел на кровати, внимательно смотря на Рому. — О чём там надо поговорить? Зобнин возмущённо выдохнул, помотав головой, мол, как можно о таком забыть. Однако Илья достаточно быстро забывал о чём-то, что долгое время откладывалось на потом. Рома сам виноват, что не стал мучить его своими разговорами сразу после праздника. — Вообще-то, о нас, — сосед сел на стул напротив Кутепова. — Ты говорил, что утром первого января мы всё обсудим, но если ты вдруг не уловил, то уже середина марта. — Тогда говори, пока я опять не забыл, о чём речь. И побыстрее, я ещё не ел сегодня. — С таким отношением можешь катиться, куда-подальше. — Я так понимаю, что на этом всё? Поговорили? — Нет, не поговорили, — Рома ещё раз тяжело вздохнул. — Илья, это какой-то бред. У всех вокруг всё нормально, по-человечески, а у нас через, прости, задницу! Такое ощущение, что тебе на меня совершенно плевать. Ты прекрасно знаешь о моих к тебе чувствах, я слышал о твоих ко мне, потому что Денис проговорился, но, блин, при этом ничего не происходит! Вот только не надо делать такой взгляд! — Да, какой ещё взгляд?! — вдруг воскликнул Илья, поднимаясь с кровати и нависая над Ромой. — Что ты ко мне прицепился с этими чувствами?! Я вообще понятия не имею, что надо делать! Думаешь, я ходил к Денису просто так, тупо поговорить, повздыхать?! Ага, сейчас! Я сам запутался, сам ничего не понимаю. Можно подумать, только тебе всегда сложно! У меня вообще жизнь сложная, это ты только и делаешь, что лежишь, да на гитаре своей тренькаешь! — И что же такого сложного в твоей жизни?! — Я два года не мог поступить в институт! У меня плохие отношения с семьёй! Я таскался по всяким общагам, работая за копейки! Я тебя терплю, в конце концов! — Ах, вот как, значит! Меня он терпит, несчастный! Так может, мне собрать свои вещи и переехать, дабы твоё творческое эго могло спокойно существовать дальше?! Я же такой проблемный сосед! Я слова тебе грубого ни разу за два года не сказал! Я границу этой твоей половины не переступал никогда! Я даже еду твою в холодильнике не трогал, чего нельзя сказать о Миранчуках! Но да, тебя же всё это безумно бесит! — Рома тоже подскочил со стула и гневно уставился в глаза Ильи. — А ты?! Что ты делал в это время?! Орал на меня, просил заткнуться, из комнаты выставлял, правила какие-то идиотские придумывал, всячески меня ограничивал! А я ещё и влюбился в тебя, в неблагодарного эгоиста! Боже, знаешь, как мне сейчас стыдно перед самим собой, что я могу вообще что-то чувствовать к такому бездушному, злому и жестокому человеку?! Ужасно стыдно! — Так, если я такой ужасный, может, действительно съедешь?! — крикнул Илья. — Дверь, знаешь ли, всегда открыта, мог бы и не задерживаться на два года! Зобнин с силой ударил кулаком по столу: — Ах, ты, правда, хочешь, чтобы я ушёл?! Ну, и прекрасно! Всегда мечтал свалить отсюда, чтобы рожу твою надменную не видеть больше! Всё, наконец-то, спасибо за разрешение! Дождался! Рома бросился к шкафу, начиная методично хватать с полок вещи, швыряя их кучей на кровать. Зная, сколько багажа привёз с собой в Москву парень, можно было предположить, что собираться он будет долго, чуть ли не до ночи. Илья, будучи разозлённым, только подливал масла в огонь: — Только давай быстрее там, а то я лечь спать сегодня пораньше планировал. Мне тут свет в глаза не нужен. — Потерпишь, — буркнул Рома. — Не сдохнешь от лампы. — Решил напоследок мне ещё нервы помотать? — А это, чтобы ты меня запомнил, как плохого соседа. А то потом пожаловаться будет не на что. — Когда я вообще жаловался? — Да, вечно ноешь. Жизнь плохая, сосед ужасный, книгу не печатают, идей и вдохновения нет! В это время, в коридоре к двери комнаты прислонились Миранчуки и Далер. Они услышали какие-то крики и решили узнать, что происходит, но пока толком ничего понять не могли. Кузяев строил пространные теории, а братья докладывали ему обстановку, попутно делая свои собственные выводы. Иногда Лёша подавал разумную идею позвать Кирилла, чтобы он, как главный по этажу, разобрался с проблемой, а то ночь на дворе, а эти тут разорались. Но, судя по тому, что Набабкин, живший напротив, из своей комнаты не выходил, не так-то шумно ругались Рома и Илья. — Что происходит? — к троице подошёл Артём с мусорным пакетом в руках. Где-то прошёл слух, что мусоропровод снова доступен, и Дзюба собрался опять эксплуатировать блага цивилизации. — Эти ссорятся, — мотнул головой в сторону двери Лёша. — В данный момент, Рома орёт на Илью, что тот вечно его притеснял. Хотя об этом он уже говорил. — Повторяется, — несколько расстроенно сказал Антон. — Так, похоже, что кто-то наконец-то решил в кого-нибудь чем-нибудь кинуть. Судя по звукам, это была книга. — Откуда ты знаешь, с каким звуком летит книга? — удивился Артём. — Это неважно, — нахмурился Миранчук, несколько укоризненно смотря на брата. — Ой, тебя послушать, так можно решить, что я прямо тиран какой-то. Один раз ты меня выбесил, и я швырнул в тебя энциклопедией. — Между прочим, Большой Советской. И она попала мне в спину. — Ты остался инвалидом? Нет. Вот и не надо мне тут. Тем более, это было ещё в детстве, и я потом извинился. — Ага! Только потому, что мама сказала это сделать. — А не надо было мои наклейки трогать. Я эту коллекцию по всему двору собирал, менял на сухари и вырезки из журналов, между прочим! А ты на альбом тарелку с супом поставил! Так, ладно бы просто пожрал на нём, нет, ты на него этот долбаный борщ расплескал! — А кто мою рыбу перекормил, и она к вечеру всплыла? — вспомнил Антон. — Пошёл, главное, всего на пару часов к соседу мультики посмотреть, а этот ей пол-банки корма высыпал! — Она всё равно была старая, померла бы не сегодня, так завтра. — И ты решил ускорить этот процесс?! — А нечего было закладывать меня маме, что я новые штаны порвал. Из-за тебя она меня к соседу мультики смотреть и не пустила, пришлось сидеть весь день в пустой квартире с этой тупой рыбой. — Ты на Гошу не гони! Он был прекрасным карасиком! — Да он был самым тупым существом, которого я когда-либо видел! Ни одна нормальная рыба не бьётся башкой о стекло. — Да все так делают! — Кто?! Ну вот, кто ещё?! — У Макса тоже была рыба, она тоже билась о стекло! И у Пети! А нет, погоди, у Пети же был попугай. Но неважно, его попугай тоже постоянно бился об окно. — Да, потому что тоже был тупым, — на секунду братья замолчали, а потом Лёша вдруг опять что-то вспомнил. — Между прочим, этот твой Гоша вообще всё испортил. Если бы ты не стал ныть матери, что хочешь рыбу, она купила бы нам на день рождения собаку! А так, на собаку не хватило денег. — Но если я хотел ещё и рыбу! — Пошёл бы, блин, и поймал в пруду, если так хотелось. Собака всяко лучше была бы. А за наклейки я, между прочим, до сих пор на тебя обижен. — Ребят, вам точно двадцать в этом году исполнится? — поинтересовался Далер. В это время за дверью всё стихло, и компания снова переключила своё внимание на неё. — Интересно, что там сейчас? — спросил Артём, который пытался прислушиваться к происходящему, но у него мало, что получалось. — Блин, Лёха, ты слишком громко дышишь! — Дзюба, твою мать! Вообще-то, я Антон! Какого хрена?! Два года в одной общаге живём, а он, блин, путать стал, — Миранчук не заметил, как надавил рукой на ручку двери и случайно открыл её. Посреди комнаты стояли Илья и Рома, целующие друг друга. Вокруг них были разбросаны какие-то вещи, куча журналов, карандашей и даже один тапок. Сказать, что парни за дверью удивились — ничего не сказать. — Боже, да почему я опять оказался здесь именно в этот момент?! — возвёл руки к небу Далер, тут же уходя по коридору в сторону своего жилья. — Эй, — окликнул оставшихся парней Илья. — Дверь прикройте, мы тут вообще-то заняты. — Ага... — растерянно кивнул Лёша. Ну вот, теперь и у этих двоих всё было понятно. Ни загадок, ни тайн, ни поводов для слухов больше не осталось, а они всего лишь два года жили на одном этаже. Кажется, теперь жизнь станет гораздо скучнее.***
«Как бы не так!» — сказала жизнь и начала активные поиски новых поворотов, чтобы парни не заскучали. Традиционно первой жертвой судьбы стал Денис, который, похоже, совсем ей не нравился. Черышев поссорился с Сашей на ровном месте, и Головин выставил его за дверь, желая остаться в одиночестве. Денис сидел на кухне, задумчиво глядя в окно, что открывало вид на стену соседнего дома, где к Новому Году всегда вешали какие-то плакаты, а в остальное время груду серого кирпича закрывали большим рекламным баннером. На улице уже стемнело, поэтому красный лист бумаги с рекламой какой-то газировки был плохо различим в сумерках. С неба, плотно затянутого облаками, всё ещё падали снежные хлопья, заново покрывавшие только-только проявившуюся землю слоем мокрой рыхлой массы. — Ого, какие люди! — окликнул Дениса Федя, зашедший за бутылкой воды. В последнее время, из-за появления Гончаренко Черышев перестал засиживаться на кухне, как в былые времена. Возможно, поэтому они сегодня с Сашей и поссорились. Парень весь день был каким-то нервным и, видимо, хотел побыть один, но Денис постоянно присутствовал в комнате, а намёков почему-то не понимал. В общем, всё изначально пошло не так, как хотелось бы Головину, потому он и не сдержался, устроив маленький скандал на пустом, по сути, месте. — Да уж, — выслушав не слишком эмоциональную речь Черышева после нескольких своих вопросов, протянул Федя, крутя в руках бутылку. — Сколько вы там встречаетесь? — Год и два с половиной месяца, — ответил Денис. — Ну, как раз, самое время для ссор и скандалов. — Почему? — Потому что время романтики прошло, началась серьёзная, бытовая жизнь, — Смолов говорил с видом человека, который уже как минимум один раз должен был жениться, а потом развестись. — Федь, что ты опять впариваешь человеку? — спросил Антон, чуть наклоняя голову вбок. — И да, где вода? Я просил её принести полчаса назад, а ты, как будто провалился. Смолов перекинул через Дениса бутылку, которую Миранчук, к счастью, поймал. Черышев же устремил на Смолова осуждающий взгляд, ведь ему сейчас вполне могло неплохо так прилететь по спине, а то и по голове. — А вообще-то, я не помню, чтобы вы когда-то ссорились, — сказал Антон. — Поэтому не надо тут устраивать драму из-за первого небольшого скандала. Вон, Илья с Ромой и то зрелищнее это сделали. Денис усмехнулся, он уже был наслышан о разборках между парнями. Разумеется, как человек, немного приложивший в этому руку, Черышев радовался за них, наконец-то разобравшихся во всём. Ему бы теперь тоже разобраться с Сашей и тем, почему он не мог сразу ему сказать о своём желании побыть в одиночестве. В общем-то, стоило только подумать, и Головин уже был на кухне, недовольно смотрел на своего парня, скрестив руки на груди. — Ты пришёл позвать меня обратно? — поинтересовался Денис. — Что-то, вроде того, — Саша зачем-то закатил глаза. — Но, знаешь, я всё ещё не понимаю, почему так сложно выйти из комнаты, хотя бы на час, без всяких скандалов. — Может, потому что я не знал, что мне надо выйти? — А догадаться? — А сказать нормально? — По-твоему, я ещё и виноват? — Саша всплеснул руками. — Прекрасно! Я, оказывается, неправ! Ну да, намёков-то мы понимать совсем не умеем. — Каких ещё намёков? — устало вздохнул Денис. — Всех, которые я тебе давал. Неужели нельзя было понять, что у меня плохой день, я устал? Это настолько сложно? — Знаешь, когда ты просто молчишь, что-то там вздыхаешь на заднем плане, то не очень-то понятно, в чём дело. Откуда мне знать, что у тебя плохой день, а не, например, насморк? Это заявление, кажется, до глубины души возмутило Головина. Антон и Федя, ставшие случайными свидетелями этого слишком, пожалуй, тихого скандала, честно говоря, не совсем понимали, в чём проблема. Одно радовало — в отличие от многих других пар, Денис и Саша не орали друг на друга, срывая глотки, и по помещению ещё не летала посуда. Черышев для этого всегда был слишком спокоен, а Головин просто, наверное, не знал, что так можно. — Когда тебя что-то беспокоит, я всегда это понимаю и стараюсь как-то помочь, — продолжал Саша. — Я, заметь, не ты, поэтому не всегда могу что-то понять. Если я не понял, то почему бы не объяснить? Открыть рот и сказать несколько слов, совсем не сложно. — Ну, тогда я открою рот и скажу: сегодня можешь спать, где хочешь. Видеть тебя не хочу! — и парень ушёл, напоследок громко хлопнув дверью кухни, стекло в которой опасно задребезжало. Федя и Антон ждали, что сделает Денис, но тот лишь ответил: — Ничего, через пятнадцать минут уже всё нормально будет. Парни засекли время, отсидев его в полном молчании. Когда подошёл срок, Черышев поднялся с табуретки и отправился к себе в комнату, напоследок пожелав остальным спокойной ночи. — Федь, — произнёс Антон, когда Денис покинул их общество. — А у нас потом также будет? — Не будет, — покачал головой Смолов, приобнимая Миранчука. — У нас так уже было. — Разве? — Ну, ты же из комнаты меня выставлял, — улыбнулся Федя. — И хорошо, что было. Я не хочу опять.***
Уже три недели Гончаренко жил в комнате Облякова, которую парни специально называли исключительно «комнатой Денисова», чтобы подчеркнуть своё отношение к появлению Вани. Собственно, сам парень с приездом преподавателя стал гораздо спокойнее, видимо, не желая разжигать какие-то конфликты при мужчине. Все были уверены, что при нём Обляков старался быть чуть ли не ангелом. Эх, если бы только Виктор Михайлович знал, какой на самом деле парень. Тем временем, сплетни о переезде стали казаться более обоснованными, потому что кто-то из студентов видел, как руководитель группы ехал куда-то на метро, а до его прежней квартиры можно было добраться исключительно автобусом, хотя Гончаренко предпочитал ходить четыре остановки пешком, всё-таки не самое далёкое расстояние. Таким образом, все слухи рано или поздно доходили до Семака, который копил их в своих мыслях, обдумывая и анализируя. А что ему, как преподавателю по матану, ещё оставалось делать? Однако несколько дней назад Артём услышал от своих одногруппников, что Богданович ходил в кабинет Гончаренко, и они о чём-то долго разговаривали на повышенных тонах. Разумеется, Дзюба не мог не поделиться этой новостью с Игорем, который, как оказалось, уже был в курсе, ибо его одногруппники мало чем отличались от Артёмовых. В общем, все эти странные события дошли до своей кульминации, произошедшей утром шестого апреля. На часах было около девяти утра, и Акинфеев опять запланировал совместный завтрак со своим парнем. С тех пор, как его задумку нарушили некоторое время назад, он больше к ней не возвращался, а сегодня его вдруг снова осенило. Но, похоже, судьба была не благосклонна не только к Денису, но и к Игорю, ибо, зайдя на кухню, парень обнаружил там Семака, сидящего на ближайшей ко входу табуретке и мирно подрёмывающего. — Доброе утро, Сергей Богданович, — нет, Акинфеев уже не удивлялся и не терялся, а вполне спокойно отреагировал на появление ещё одного преподавателя на этаже. Уж слишком сейчас это было привычно для всех. Семак приоткрыл один глаз, сфокусировал зрение на парне и кивнул ему в ответ, хотя фразы, честно признаться, не расслышал, будучи ещё погружённым в сон. Игорь не стал спрашивать, что мужчина у них забыл, а просто решил добиться своей цели и приготовить несчастный завтрак. Пока он гремел сковородкой и тарелками, мужчина успел ещё немного поспать. Видимо, он сидел здесь не с девяти утра, а гораздо раньше, поэтому толком и не выспался дома. Стрелка часов упорно ползла к половине десятого, и на пороге кухни появился Гончаренко, потягивающийся и передающий доброго утра Игорю. Собственно, Семака он заметил гораздо позже и чуть не отскочил в сторону выхода, когда тот его окликнул. — И что же тебе тут надо? — недовольно поинтересовался преподаватель права у своего коллеги. — Я хотел с тобой поговорить. Игорь, не могли бы вы на какое-то время оставить нас вдвоём? — обратился Сергей к Акинфееву, и тот грустно посмотрел на недоделанный завтрак, однако, упорствовать не стал, да ещё и дверь за собой прикрыл. О чём шёл разговор между мужчинами, можно было только догадываться, так как говорили они достаточно тихо, и даже Миранчуки, пытающиеся что-либо расслышать по просьбе остальных парней, столпившихся в коридоре, ибо интересно, не могли толком ничего понять. — По-моему, Богданыч сказал о какой-то проблеме, — с неопределённой интонацией произнёс Антон. — Нет, кажется, он обвинил в чём-то Михалыча, — сказал Лёша. — А теперь он предлагает ему вернуться куда-то. — Понятно, куда. К нему, конечно же, — усмехнулся Артём. — Ребят, ну, неужели вы все реально думали, что это просто слухи? — спросил он, когда на него удивлённо уставились остальные парни. Через какое-то время дверь кухни открылась, и оттуда вышли мужчины. Семак поехал к себе домой, напоследок напомнив Дзюбе, что у них будет какой-то там важный зачёт через неделю, а Гончаренко в тот же день объявил Ване, что он уезжает. Виктор Михайлович собирал вещи до самого вечера, очень часто сопровождаемый заинтересованными взглядами других жителей этажа. В половине девятого преподаватель покинул стены общежития и больше его не посещал. С того дня Обляков обозлился на мужчину. На каждой паре в него летели гневные взгляды и тихие ругательства, но, кажется, Гончаренко это мало интересовало. Кроме того, затяжная война между Виктором Михайловичем и Сергеем Богдановичем прекратилась, и началась длительная дружба, которая, возможно, была кое-чем большим.