Мы прячемся в серых коробках, мы не выходим из дома. Рядом те люди, которых мы ненавидим, и кто же Скажет тебе, что ты можешь? Всё, что ты можешь, чуть больше, Чем просто сидеть дома и думать о прошлом.
Саша сидел в полутёмном небольшом помещении с маленьким окном, от которого исходила узкая, бледная полоска света. Голова у Кокорина функционировать отказывалась напрочь, вчерашнее количество выпитого алкоголя давало о себе знать с удвоенной силой, и всё, что парень смог понять, так это место своего нахождения. Он был в милиции, сидел сейчас в допросной и ждал, пока придёт какой-то человек, способный ему объяснить, в чём вообще дело. Это место угнетало, стены давили на грудь, и дышать становилось тяжелее. Саша хотел бы выбраться отсюда, как можно скорее, хотя он прекрасно осознавал, что сделать это, вряд ли получится. Вчера его задержали по подозрению в убийстве. Каком убийстве? Кого он якобы убил? Когда это было? Кокорин, конечно, за свою жизнь совершал много противоправных поступков, одни его выходки в Саратове чего стоили, но он никого никогда не убивал. — Александр Александрович Кокорин, — сказал, очевидно, следователь, открывая папку со всей его подноготной. Он зачитывал биографию Саши так медленно, что парню казалось, будто бы это какой-то особый вид пыток. Он что, чего-то про себя не знал? Не знал, что занимался угоном машин? Не знал, что воровал? Или следователь ждал, что Кокорин станет отрицать? Или нет, наверное, он думал, что в парне разыграется отсутствующая совесть, и он прямым текстом попросит себя посадить, дабы искупить грехи молодости. Саша, к сожалению, просто молча слушал свою, безумно интересную историю жизни. — Вы знаете этого человека? — следователь положил на стол фотографию. — Мне кажется, нет людей, которые бы его не знали, — Кокорин подёрнул уголками губ, смотря на снимок. — Вы работали на него с лета девяносто шестого? — Не то, чтобы работал. Мне не платили, знаете, — Саша откинулся на спинку стула. — Мы старые приятели, он попросил помочь. — Вы — приятель Павла Мамаева? — удивлённо уточнил следователь, занося что-то в протокол. — Значит, он по-дружески просил вас устранять конкурентов? — Каких конкурентов? — Которые мешали бы бизнесу Мамаева развиваться. У нас есть данные о некоторых должниках, тут очень крупные суммы. Все эти люди сейчас мертвы, — следователь разложил перед Сашей ещё несколько фотографий. — Вы знаете этих людей? — Впервые вижу, — хмыкнул Кокорин, узнавая в одном из них того самого мужика, которого бил Паша в лесу. Очевидно, с остальными он поступал примерно таким же образом. — У нас есть информация о том, что именно вы занимались их устранением. Что ж, а этот человек вам знаком? — Это же сын миллионера... как его там? Розенберг? — Борис Ротенберг. Когда мы начали заниматься вашим делом, то оказалось, что он также имел отношение к событиям девяносто седьмого. По его словам, вы ворвались в его дом, устроили погром и угрожали его жизни. — Это неправда! — воскликнул Саша. Он начал понимать, что на него собирались повесить, и примерно представлял, сколько ему придётся сидеть, если сейчас не подобрать нужных аргументов. Он ни в чём не виноват, он ничего не делал. — Да, я был у Ротенберга в доме, но мы просто спокойно поговорили и разошлись... — О чём говорили? — резко перебил следователь, мгновенно записывая слова парня в протокол. — О... О... О Фёдоре Смолове. Паша его искал, а я должен был помочь... — Зачем Павел Мамаев искал Фёдора Смолова? — Отец Феди задолжал ему денег, а Паша хотел стрясти их с него... — Сумма? — Полтора лимона зелёных, вроде бы... — Это была единственная причина, по которой они должны были встретиться? — Нет, Паша хотел отомстить Феде... — За что? — За то, что ему пришлось сидеть в тюрьме, когда Федю выкупил отец. Ну, это в девяносто четвёртом было... — Значит, Мамаев вызвал Смолова на стрелку? — Да, но нет... Я не думал, что это она... — Однако вы там присутствовали. Вы стреляли в Павла Мамаева и убили его, как и предыдущих нескольких людей. — Что?! Нет, ничего такого не было! — Этот документ говорит обратное. На стол медленно опустился лист бумаги, больше похожий на какой-нибудь договор о сотрудничестве, чем на что-то, связанное с убийством Паши. Саша схватил документ, начиная вчитываться в его содержание. Он никогда раньше не видел этого текста, ни разу не читал, но внизу стояла его подпись... И тут до Кокорина дошло. Следователь сложил все фотографии и прочие бумаги в папку, после чего покинул допросную, оставив парня на какое-то время в полном одиночестве. Саша не мог поверить в то, что увидел. Он вспомнил эту бумагу. Паша заставил её подписать, не читая, в первую их встречу после его выхода из тюрьмы. Кокорин тогда, действительно, не прочёл ни строчки документа, потому что иначе ни за что не подписался бы под ним. Исходя из содержания, всё, что совершал Паша, якобы делал Саша. Он убивал должников, он проделал несколько незначительных финансовых махинаций, он, в конце концов, выстрелил в Мамаева, хотя это сделал вообще Федя. Но документ был составлен так, чтобы максимально подставить Кокорина. Очевидно, Паша планировал так отомстить обоим своим друзьям, которые не сели в девяносто четвёртом вместе с ним. Смолова он планировал убить на стрелке, а Сашу посадить чуть ли не на пожизненное. Однако погиб сам Паша... Кокорин закрыл лицо руками, отказываясь верить в то, что его любимый человек способен на такое. А потом пришли люди в милицейской форме и повели его в камеру.***
Когда Федя узнал, что Сашу арестовали, он немедленно стал требовать свидания с ним. Дали только спустя неделю, хотя Смолов сыпал деньгами и торопил всех, как только мог. — У вас пятнадцать минут, — сухо сообщил милиционер, закрывая дверь. Первое, что сразу бросилось Феде в глаза, это отстранённый и потухший взгляд друга. Кокорин словно находился где-то совершенно не здесь, в этой комнате, а в каком-то другом мире. Он осунулся, явно не высыпался в последнее время, и всё это заставляло Смолова нервно кусать губы от несправедливости. Он был уверен, что Саша невиновен, друг просто не мог совершить то, в чём его обвиняли. — И я подписал этот договор, не читая, — произнёс Кокорин абсолютно безжизненным голосом, смотря куда-то в сторону, а не на Федю. — Получается, что всё совершённое им, на самом деле совершал я. — Блять, долбаный Паша! — воскликнул Смолов, резко поднимаясь со стула и пиная его в стену. — Как бы я сейчас хотел убить его снова! Но неужели нельзя доказать, что это подстава? Это клевета и полный бред. — Даже если мы сможем доказать, меня всё равно посадят, — равнодушно пожал плечами Саша. — Почему? — На мне висит несколько угонов и три мелкие кражи, Федь. Я по-любому преступник. — Но, знаешь, за это дают гораздо меньший срок, во-первых. Во-вторых, я подниму свои связи, найду тебе лучшего адвоката, заплачу необходимым людям... Мы добьёмся справедливости и оправдаем тебя, — Кокорин впервые за всё время их разговора поднял на Федю глаза. — Что ты молчишь, Саша?! — Не надо ничего делать. Не напрягайся, хорошо? — Чего? Что ты, блять, несёшь?! Саша приставил палец ко рту, прося Смолова быть тише. Парень вдруг прикрыл глаза, счастливо улыбаясь. — Суд уже через три дня, ничего не изменишь. Я подписал всё, что они просили, и сяду. Да, за левые убийства и прочее... — Кокорин, блять, ты долбаёб, или да? На кой хуй ты это сделал?! Ты понимаешь, что теперь... — Я знаю, Федь, знаю. Я даже хочу этого в какой-то степени. У меня здесь было много времени подумать обо всём, — он сделал короткую паузу. — Когда-то Паша сказал мне, что я не могу его понять. Мне незнакомы те чувства, которые он испытывал каждый день. Но Паша сказал, что когда-нибудь я смогу его понять. Для этого мне нужно пройти тот же путь. Понимаешь, Федь? — Я понимаю, что ты полный ебанат, Кокорин! — Возможно, — рассмеялся Саша. — Но зато я самый счастливый ебанат на свете. Я люблю Пашу больше жизни, и я не могу винить его в содеянном. Тогда он просто не знал, что так получится, он не был уверен в своих чувствах ко мне. Им руководила месть и злоба, я понимаю это. Если бы он остался жив, то обязательно порвал бы этот договор. — Тогда почему он не сделал это раньше, когда уже понял, что любит тебя? — с издёвкой спросил Смолов. — Или это какой-то особенный способ выражения любви? — Ты не понимаешь, Федь. Никто не понимает, кроме меня. Не пытайся разобраться в душе Паши, ты не сможешь. — Да срал я на его душу. Он тебя подставил! Кокорин, блять, открой глаза! Мамаев был мудаком, им и умер. Он не изменился, а вся эта ваша любовь для него ничего не значила, если он позволил такому случиться! — Это твоё мнение, Федь. Ты не знал Паши, в отличие от меня. Прости, у нас время закончилось. Не приходи больше. Смолов ехал по дороге, мечтая врезаться в ближайший столб. Он с ненавистью давил на педаль газа и даже пропустил пост ГАИ, которым пришлось включать мигалки, чтобы догнать его и выписать штраф. — Да подавитесь, блять, своими деньгами! — крикнул Федя, швыряя купюры на землю. — Они всё равно нихуя не решают в этой жизни. Парень был готов рыдать от бессилия. Казалось бы, если у тебя есть деньги, связи, авторитет, то в этом мире открываются любые двери, появляются тысячи возможностей, а все люди готовы целовать тебе ноги. Но, чёрт возьми, ты не можешь даже вытащить друга из тюрьмы, доказав, что того просто подставили. Потому что человеческому сознанию плевать на материальные условия, оно существует по своим законам, которые никто не в силах исправить. Вот и Кокорин вбил себе в голову какой-то бред. Любит он Пашу, понимаешь ли! — Нашёл, кого любить! — воскликнул Федя уже в комнате, пересказывая Антону события из участка. Миранчук сидел рядом, понимающе кивая головой. — Мне тоже жаль Сашу, но тебе не нужно тратить на него нервы. Федь, у каждого человека свои тараканы, всё, что мы можем сделать, это смириться и принять их. Прости, но это так. Когда будет суд? — Через три дня. — Это хорошо, ты сможешь успокоиться. На твоём месте, я бы не ехал туда. — Ты предлагаешь мне просто сидеть на жопе ровно? — Нет. Смотри, Саша хочет отсидеть, чтобы лучше понять Пашу. Да, звучит, как бред, но это только на твой взгляд. Пусть Саша сядет, а ты в это время найди хорошего адвоката. Он начнёт копаться в деле, пройдёт год, может, два, всё-таки ситуация сложная. Кокорину должно этого хватить, чтобы всё понять. — Звучит, конечно, оптимистично. Только, какой идиот согласится оправдывать этого придурка? Он же не будет отказываться от своих слов, я его, к сожалению, знаю. — Да, тут я немного ошибся, — Антон задумался. — Погоди, у нас же есть Игорь! У него юридическое образование, значит, он вполне может выступить адвокатом. — Ага, только он ещё учится. — Осталось всего лишь два года. Ну да, получается, всё чуть подзатянется, но я уверен, за это время Саша одумается и захочет на свободу. Антону хотелось верить, что Федя и сделал. Миранчук сам не знал, насколько возможно то, что он придумал, но с Игорем решил поговорить. Акинфеев согласился без лишних слов, пообещав взяться за дело уже прямо сейчас, на основе того, что знал Смолов, а потом продолжить исправлять ситуацию, когда он получит необходимые полномочия. Каким-то непонятным образом суд отодвинули на неделю, и за это время с Сашей встретились чуть ли не все парни с этажа. Первым пришёл Артём, попытался переубедить друга, но предсказуемо ничего не вышло. Приезжал Игорь, узнавал кое-какие подробности, будто бы из интереса. Был даже Денис, чему Кокорин сильно удивился. Тут уже Саша задавал много вопросов, которые касались личной жизни Черышева, однако, тот умело сводил все подозрения на нет. В последний день перед судом заглянул Ваня, сочувствовал, спрашивал, не нужно ли бывшему соседу чего-нибудь, но Кокорин ни в чём не нуждался. У него была фотография Паши, которую он выпросил у следователя, а также мамаевская монета. Этого парню вполне хватало. Федя принципиально не приходил. Собственно, Саша сам просил его об этом, но у Смолова и так не было никакого желания видеть друга. Он всё ещё считал его ненормальным, не понимал, как можно оправдывать поступки Мамаева, как его вообще можно простить после всего, что он сделал? Но Саша мог. Кокорин любил Пашу до какого-то необъяснимого безумства, пытаясь быть связанным с ним даже после смерти. Наверное, так выглядит настоящая, преданная любовь. Федя этого не понимал, как и многие другие. И только Антон иногда, слушая гневные речи Смолова, еле уловимо улыбался и тихо-тихо говорил: — Мы с тобой тоже ненормальные, выходит.***
Июнь подходил к концу, начинались каникулы, и Кирилл с Мариной стали собирать вещи для переезда. Изначально молодожёны планировали заселиться в квартиру чуть ли не через неделю после свадьбы, но внезапно посадили Сашу, потом началась сессия. Нельзя было выделить и лишнюю секунду времени для себя, не говоря уже о чём-то более глобальном. Поэтому медовый месяц провели в общежитии, да ещё и на разных этажах. Первого же июля начались бурные проводы. С самого утра дверь в комнату Кирилла не закрывалась, оттуда выносились вещи, временно скапливающиеся в коридоре, ведь в последствии предстояло перенести их на первый этаж. Вещей у Набабкина было не так-то много, на самом деле, просто Марина успела кое-что оставить у него с тех времён, когда они жили на две комнаты сразу. — Кирюх, ты хоть на дорожку посидишь? Всё-таки примета, надо соблюсти, — поинтересовался Андрей, прекрасно зная, что на кухне уже накрыли стол в честь отъезда. — Да-да, конечно, — отмахнулся парень, перевязывающий какие-то книги бечёвкой, одолженной у Ромы. Парни старались помочь Набабкину побыстрее сложить свой скарб по пакетам и сумкам, чтобы он успел немного посидеть с ними. — Куда ж вы меня так торопите? — удивлялся Кирилл, смотря, как Артём вытаскивал его вещи в коридор, а Игорь где-то раздобыл коробку и складывал туда посуду, которую Кирилл нажил за всё это время. — Такое ощущение, будто вы меня хотите побыстрее отсюда выпереть. — Выпереть мы хотим тебя только на кухню, — недовольно проворчал Антон. — Стол накрыт, еда стынет, я жрать хочу, сейчас сдохну на твоём пороге, а ты такой медленный, Набабкин. — Хотел бы я посмотреть, в каком темпе ты съезжать будешь, — усмехнулся парень, отрывая со стены плакаты и комкая их. — Сходи лучше, выброси. — Сам свой хлам выбрасывай, я тебе не прислуга, — и Миранчук гордо удалился в сторону кухни. — Всё, Кирюх, остальное потом. Время не ждёт, — Артём откинул плакаты в сторону и начал подталкивать Набабкина к выходу. Долго провожать парня не получилось, так как пришла Марина, у которой не влезли в чемодан три платья, а оставить их здесь она не могла, потому что соседка, наверняка, заберёт себе. Для девушки это была проблема вселенского масштаба, и Кирилл, как её законный муж, обязан решать такие вещи. — Ну, только сели! — огорчённо воскликнул Федя. — Нельзя позже с этим разобраться? — Нет! Мы вообще уже должны ехать в сторону дома, — категорично сказала Марина, кидая в руки Набабкина свои платья. — Боже, зачем ты женился? — с сочувствием в голосе спросил Андрей. — Спасибо, Господи, что меня уберёг от такой ошибки. — А я всегда говорил, что свадьба — это зло, — согласно кивнул Денис. Когда все вещи были запакованы, и даже платьям нашлось место, к Кириллу подошёл Саша, чтобы задать самый важный для него вопрос. — Слушай, а ты можешь мне ключ от комнаты оставить? — Зачем? — Просто я переехать хочу. Понимаешь, мы втроём там немного не помещаемся. Чувствую себя, как в бараке на стройке, честное слово, — Головин говорил тихо, почему-то опасаясь, что его может услышать кто-нибудь посторонний, словно он просил Кирилла о чём-то, запрещённом законом. — В общем, ты ключ дашь? — Я не совсем понял, что случилось, — сказал Набабкин, шнуруя кроссовки. — Но я не могу просто дать тебе ключ. Сначала я должен передать его Сергею Николаевичу, потом ты идёшь к нему и просишь о переселении, он уже сам решает, где ты будешь жить. Только тогда тебе дадут ключ. Саша, это правила, их надо выполнять. У нас в стране бардак, так пусть хотя бы в общаге всё будет нормально. Головин расстроенно кивнул. Понятное дело, что если всё делать по правилам, то его переезд затянется на ещё более неопределённое время. И почему Кирилл такой правильный? — Ой, совсем забыл спросить, — поспешно говорил Набабкин уже у самой вахты, когда Марина нервно стучала каблуком по полу, торопя парня на выход, а он никак не мог проститься со своими приятелями. — Вы нового главного выбрали, или как? — Ну, ты вроде Игоря назначил, — сказал Далер. — Мы не против, в принципе. — И хорошо, что вы так быстро со всем разобрались, — счастливо улыбнулся Кирилл. — Что ж... Был рад делить с вами этаж, парни. Вы отличный коллектив, таких ещё поискать надо. Да, у нас были некоторые разногласия, конфликты, но без них не существует ни одно общество. А мы с вами тоже маленькое общество, мир, если хотите. Надеюсь, что без меня общага не рухнет, душ будет в таком же порядке, как и сейчас, мусоропровод не засорится, и даже лифт когда-нибудь починят больше, чем на один день... Честно признаться, не хочется мне уезжать. Столько с этим местом связано, словно уже дом родной. Но, как говорится, ничто не вечно под луной... Так что, пора! Он подхватил сумки и вместе с Мариной вышел на улицу, где сказал ещё несколько прощальных слов парням, не спеша поворачиваться к общежитию спиной. — Ну всё, всё. Долгие проводы — лишние слёзы, — уговаривала Набабкина жена. Все остальные стояли на крыльце, смотря вслед их бывшему главному по этажу. Артём до того расчувствовался, что зашмыгал носом, стараясь унять подступающие слёзы. Всё-таки переезды — это, порой, так грустно! — Да, ряды редеют, — протянул Илья. — Печально, но факт. — Ой, тоже мне трагедия, — закатил глаза Ваня, присоединившийся к остальным в последний момент. — Мы-то всё ещё вместе. — Надолго ли? — шёпотом спросил Игорь. Вопрос повис в воздухе...